Интервьюер: Вероника Никандровна, может быть, несколько вопросов еще?
Информант: Пожалуйста. С удовольствием.
Интервьюер: Вот, Вероника Никандровна, не могли бы вы побольше рассказать о своих родителях. Вот кто они? Чем они занимались?
Информант: Могу. Как же. Ну у нас вообще, так вот а получается, что мы — у меня бабушка и прабабушка — они все жили здесь еще до революции. Значит вот, родители тоже родились до революции, естественно. У меня мама, значит, 1908 года рождения, отец 1907, но он родился — станция Вилейка, где-то там, какая-то губерния, вот к Украине, там, к Польше ближе, там вот это, Вилейка, и до сих пор эта есть станция[127]. Вот. Родители, значит, у мамы, значит, бабушка не работала. У нее было очень много детишек. В живых у нее было, наверное, человек восемь, а вообще, одиннадцать. Она занималась детьми, а дедушка работал на… вот как там не Октябрьская железная дорога-то называлась, а называлась она… как же она называлась? Московская. На товарной станции он весовщиком работал. Ну здесь тоже жили они у Московского вокзала то ли на Тележной улице, то ли где-то. В общем, где-то там. Вот. А потом, значит, ему посоветовали вот дом построить, чтобы где-то выезжать там с детьми и все это на лето. Вот там, в Поповке дом построил сам. Там вот. Ну вот. А отец, значит, у отца родители… мать тоже не работала, отец работал, но о том дедушке… они все во время… после революции их сослали, у него потому что… вот дедушка-то, он умер еще до революции, вот мамин, вот бабушка потом детей… где-то в детский дом кого-то там постарше, младших, они с ней были, и когда началась гражданская война, и голод опять вот был в Петрограде-то, она взяла детей и тоже куда глаза глядят поехала. То ли в Курской она была, в какой-то губернии она заехала в деревню, и там, значит, вот с детишками она где-то устроилась работать. Ну полевые работы, там помогать. Тогда же были еще эти частные же там поля и все. Но эта деревня переходила то к белым, то к красным, вот так вот. И бабушка потом поехала обратно в Петроград добираться, детей-то старших, значит, как тут они, оставила младших. Там собрался сход крестьянский, на котором решали куда, значит, там сколько же… мама была, дядя Юра, дядя Ваня, трое, по-моему, ребятишек было, она оставила там маленьких самых младших, и вот куда их, значит, пристроить надо. Нельзя же так вот. И там разобрали по семействам. Мама научилась там лапти плести, потом, значит, что-то делать там. Мальчики работали в поле. Ну, в общем, занимались вот так делом. Хотя лет-то им мало, конечно, было, не знаю, там по десять. Нет, не по десять, лет по одиннадцать, по двенадцать, наверное, так вот. Вот, в общем. Вот. А про папиных дедушку с бабушкой я не знаю ничего, потому что мы пытались разузнать. Их сослали туда на Дальний Восток на золотые прииски, и после этого мы о них ничего не знаем. Вот. Так что они там, скорее всего, умерли. Может быть, не доехали даже. Может быть, доехали. Как-то не знаю. Но они были люди-то… дедушка такой образованный человек там все вот.
Интервьюер: А какая была профессия, чем занимались родители?
Информант: Мама была, она закончила бухгалтерские курсы, а работала на мельнице Ленина — комбинат Ленина, это где вот по Староневскому, там эти склады и там, от завода Ломоносова где-то недалеко, комбинат имени Ле… мукомольный. Наверное, вот там был. Так я понимаю. Там она работала не бухгалтером даже, а работала так… в бухгалтерии, но счетоводом, вот. Наверное, так тогда были такие счетоводы. Она начинала только, счетоводом работала. Получала что-то очень мало. Вот. А отец, так как у него родители были, значит, работал на железной дороге машинистом работал. Машинистом. Так, до войны-то, в общем, работал машинистом. А потом, после войны, он пришел — так устроился он сразу в трест Ленлес. Почему именно туда, я даже и не знаю. В общем, как-то у него как-то, до пенсии так и проработал. Вот. Если вот в 45-м он вернулся, в декабре 46-го года до пенсии своей он так это там и проработал. Вот. А мама работала, значит, вот потом как устроилась в Тобольске в этот институт, бухгалтером уже, вот, потом приехала сюда в этот… здесь это уже у них этот центральный институт, там филиалы были, тоже так бухгалтером так до пенсии и проработала, даже главным бухгалтером она там была одно время. Вот. Ну и после войны, то есть после пенсии, она еще так подрабатывала там, ездила в командировки там по этим филиалам. Ой, ничего что я тронула-то там?
Интервьюер: Ничего.
Информант: Вот. В общем, так вот. Мама, в общем, по счетной, отец механик. Вот. Инженер-механик он считался там, инженер механик, хоть у него высшего образования не было. Что-то у него было, вот удостоверение, что-то он там кончал какие-то… но как после революции, какие там были эти курсы не курсы, что-то. Но его тянуло к этому. Вот.
Интервьюер: Вероника Никандровна, а вот такой вопрос. А вас не пытались эвакуировать в сентябре или в августе 41-го года? Как, не было разговоров?
Информант: Ну у нас такого в начале… да. Но не хотели, мы отказались вроде бы, мама отказалась. Вот. А потом я еще думаю: почему нас вот эвакуировали: потому что город готовился к наступлению. Лишние вот такие иждивенцы, как бы люди, они как бы уже хотели как-то вывезти и сконцентрировать уже запасы продовольствия, может быть, и вообще, силы вот для того, чтобы все это как-то. Для этого, для прорыва, для фронта. Вот тут это. Поэтому и тетю Лелю отпустили еще с нами. Потому что они хотели вот, конечно, эвакуироваться. А вот детишек-то эвакуировали многих: ведь тогда многие погибли дети, потому что не доезжали даже до станции. Вот поезда бомбили, и многие погибли, кто-то остался жив, если поезда эти, кто-то взял, может быть, из деревень тут вот, увидели вот это — то есть вот так рассеялись люди. Вот. А собраться потом, конечно, сложно, когда маленькие были.
Ведь вывозили же совсем маленьких. Могли быть и трех лет, и четырех. Что они там помнили? Потому что когда вот зима-то самая лютая, самая страшная голодная, холодная зима, и весной, зимой же многие умирали. В квартиры оставались открытыми, потому что… ну люди ходили вот, молодые сандружинницы и специальный отряды были такие, и они ходили по квартирам и выявляли, остался ли кто. Допустим, лежит мертвая мама, ребенок тут жив еще. Они забирали ребенка. Документы, естественно, если они искали, находили, то были при ребенке документы, а бывало так, что и нет. Значит, вот куда? В детский дом. Вот. Там самые разные дети и были, и маленькие, и побольше, и все. И их, конечно, старались вывезти. Когда можно было. Потом, когда нельзя было, правда, вывозили и по льду — тоже ведь было это вот. И там проваливались, потом весной вот под лед уходило сколько машин с людьми. Вот. В общем, погибло народу, конечно, очень много. И у нас, например, тоже погибли люди там, у родственников, где мы жили, у тети Кати-то в Обухово, у нее же там сестра умерла. И сестра умерла у нее от голода, от истощения, в общем. А была она учительница, преподавала раньше там все это. И тоже, они еще до войны ее взяли к себе, потому что она ослепла. Ослепла, и они взяли ее сюда. Решили полечить. А потом началась война, и началось вот это все, и не до чего, а когда умерла она, он, в общем, конечно, им не в укор, они ее на чердак, а эту карточку… пользовались. Хлеб покупали себе тоже. В общем, вот так. И я не осуждаю их за это, потому что… что делать, тогда вообще время страшное было. А потом ее похоронили, хоронили ее на кладбище девятого января. Вот в Обухово-то, там есть это, везли на саночках, вот. Просто завернули в простынь, на саночки и там… Всех уже как братские могилы. Пискаревка далеко была, в общем, а мы, конечно, чудом остались живы. Но вот это вот я помню, как это я забастовала-то и сказала, что я не встану, пока не прибавят хлеба. (Смеется.) Именно, по-моему, в декабре это было. Прибавили хлеб. Какой день, не помню. Но вот помню, что это…
Интервьюер: А вы переехали осенью 41-го из Обухова ну на площадь Восстания?
