Первое, что бросилось в глаза Абаю, когда он поздоровался с адвокатом, были полки с книгами. Строгие ряды переплетов закрывали все четыре стены большой комнаты. В продолжение долгого разговора Абай не мог оторвать от них взгляда. Первый раз в жизни он видел, чтобы в одном доме, у одного человека могло быть столько книг.

Абай положил на стол свою жалобу. В ней оба они — и Абай и Ербол — оправдывали жигитеков, в особенности Базаралы, Каумена, Уркимбая и их близких.

Переводчик передал седому адвокату содержание жалобы. Тот спросил, от кого она. Услышав фамилию — Кунанбаев, Андреев быстро вскинул удивленный взгляд и стал перебирать бумаги, ворохом лежавшие перед ним на столе. Убедившись, что приехавший к нему жигит был однофамильцем с волостным управителем, он спросил об этом переводчика и поразился, узнав, что Абай и управитель — родные братья.

— Твой брат представляет на них обвинительные материалы и требует кары, а ты приходишь за оправданием? В чем тут дело? — спросил он.

Переводчик передал Абаю слова адвоката.

— Да, мы с волостным родные братья. И именно поэтому я, как близкий родственник, лучше других вижу и знаю темную сторону всего дела. Я не могу молчать, видя несправедливость и насилие. Я не управитель и не ходатай за вознаграждение. С ответчиком Кауменом в родстве не состою, и мой товарищ, Ербол, тоже. Мы приехали как посторонние, беспристрастные свидетели. Так и жалобу нашу подаем. Если начальство и суд хотят узнать правду, пусть расспросят таких, как мы. Мы просим, чтобы вы изложили все это в нашей бумаге, — ответил Абай.

Адвокат с интересом посмотрел на Абая: молодой выходец из дикого племени, кочевник, говорил о долге, о человечности — и говорил так веско, убедительно.

Андреев был человеком широкообразованным и имел огромный опыт, но к казахам он приехал недавно и народа не знал. В молодости он жил в Петербурге и был связан с людьми, боровшимися против насилий царской власти, вследствие этого ему пришлось покинуть Петербург и скрываться от слежки. В провинции он смог вернуться к адвокатской деятельности и зажил спокойно. Долгое время Андреев провел на Волге и на Урале, а в последние годы переселился в Сибирь. Высокообразованный, горячий сторонник просвещения, он начал теперь собирать материал о жизни и обычаях киргизов.[117] Его влияние в городе было очень велико, с ним считались, хоть он и не был значительным официальным лицом.

Отвечая на вопросы Андреева, Абай то и дело бросал взгляд на полки с книгами. Он не мог удержаться от восхищенного замечания:

— Да, вот оно, самое большое сокровище в мире. И в каком храсивом наряде здесь эти богатые мысли!

Переводчик передал его слова адвокату.

Абай заметил на ближайшей полке несколько любовно переплетенных книг.

— Это книги законов? Что в них написано? — с любопытством спросил он.

Это были сочинения Пушкина. Седоголовый хозяин начал объяснять:

— Нет, не законы. Эти книги написаны поэтом… — И вдруг безнадежно махнул рукой: — Ты не поймешь! Это трудно объяснить!

Ему казалось, что у киргизов нет поэтов, а потому не может быть и слов для такого понятия.

Но Абай продолжал допытываться через переводчика. Тот начал переводить фразу, но, дойдя до слова «поэт», не стал утруждать свою голову, подыскивая подходящее казахское слово, и сказал:

— Акын… Книги акына…

Абая такой ответ удовлетворить не мог:

— Как вы сказали? Какого акына? — переспросил он, не поняв объяснения.

Переводчик пытался остановить его праздные расспросы.

— Ты не знаешь и не поймешь, — сказал он. Абая это задело, и он иронически заметил:

— Странно… Он — человек, и он думает. Я тоже человек, и тоже думаю. А понять друг друга никак не можем. Мысли наши путаются в наших же словах, как заблудившийся в дебрях, И выходит, что мы стоим друг против друга не как два человека, а как два животных. И он пугается меня, как крестьянский конь степного верблюда…

Ербол расхохотался. Андреев спросил переводчика, чем вызван этот смех. Абай посмотрел на переводчика с угрозой.

— Передай ему слово в слово, — сказал он.

Адвокат выслушал и рассмеялся.

— Верно! Он прав! Лошадь шарахается от верблюда, блюд сторонится лошади… Мы и в самом деле похожи на них! — И он опять

рассмеялся. — Однако не только мы с тобой такие. Вот стоит свод законов, а там, — он махнул рукой к окну, — киргизская степь с ее обычным правом. И они так же смотрят друг на друга, ничего не понимая… Ты хорошо сказал!

С этого начались их частые зстречи.

Между тем тревога в аулах снова усилилась. Несколько человек, включенных Такежаном в список, были уже арестованы и посажены в тюрьму. Ходили слухи, что Базаралы и Караша скрываются.

События зашли так далеко, что Байдалы тоже счел нужным приехать в город. Он обошел все канцелярии и наконец пришел к Абаю.

— Абай, свет мой, — признался он, — на улицах города даже наши кони пугаются. Тесно нам здесь. В дом зайдешь— ноги скользят. С начальством заговоришь — мычишь, как глухонемой, только руками машешь… Ничего не получается! Видно, для степняков город — как бездорожье. Вот мы и дрожим, точно старый верблюд на гладком льду!

Все невольно рассмеялись. Байдалы выражался забавно, но глубокая горечь звучала в его словах. С этого дня Абай сам всюду сопровождал ходатаев.

Он сблизился с «Акбасом Андреевичем» и вместе с ним обдумывал дальнейшие действия.

Правда, Такежан продолжал хватать людей, но с того дня, как вмешался Андреев, дело явно повернулось в пользу жигитеков. Абай дал в руки защитника новый материал, который круто повернул весь ход дела.

Беседуя с адвокатом, Абай доказывал ему, что нападения жигитов Балагаза нельзя назвать ни воровством, ни грабежом. Он привел множество примеров безвыходного положения голодающих. Народ остался без земли, перенес джут и, наконец, лишился скота… Абай объяснил своему собеседнику, почему джут всей тяжестью лег на плечинарода и миновал небольшую кучку счастливцев. Он рассказал и о том, что эти жигиты брали скот только у богачей и делились добычей с голодающим народом. Узнав все эти подробности, Андреев задумался. Ему вспомнились имена Робин-Гуда, Карла Моора, Дубровского. До поздней ночи он не отпускал Абая, продолжая расспрашивать его.

После этого судьба Абылгазы и его товарищей, сидевших в тюрьме, резко изменилась. Адвокат умело поддержал просьбы жен и детей, хлопотавших за своих мужей и отцов, и через несколько дней Каумен, Уркимбай, Базаралы и другие были освобождены. В Жигитек полетели! нарочные с радостными вестями.

Такежан немедленно послал Абаю гневный салеми «Пусть уймется, почему он мне вредит?»

— Мы можем считаться братьями перед отцом и матерью, — ответил Абай. — Но перед лицом смерти, перед бедствием, которое терпит по его милости народ, — мы чужие… Пусть не требует от меня объяснений…

Такежан срочно отправил нарочного к Кунанбаю, передал ему слова Абая и сообщил о его действиях. Отец послал Абаю салем: «Пусть немедленно возвращается! Не сам ли он отказался быть управителем? Так пусть же теперь не мешает Такежану и не подставляет ему ногу!»

Но его салем пришел тогда, когда Абай уже все закончил. Остановить дело было невозможно.

Однако областное начальство поддавалось не всем доводам адвоката. Оно освободило только тех, кто ни в чем не был замешан, а судьба Балагаза и Адильхана оставалась по-прежнему в цепких руках. Чем чаще власти слышали, что причиной преступлений были голод и нужда тем они становились строже. Крестьянские восстания, происходившие в России, грозным примером стояли перед губернатором, и он был готов принять самые строгие меры против зачинщиков «бунта».

Но на решительный шаг власти не пошли, потому что события происходили в отдаленных степях, которые им были незнакомы. Кроме того их останавливало огромное количество ходатаев. Приходилось соблюдать осторожность, чтобы не вызвать новых волнений в степи. Все же десять человек из тридцати попали под суд.