— Ну вот, всякие грязнули заслюнявили все лицо нашему мальчику, и поцеловать некуда! — И она с высокомерной усмешкой поцеловала Абая в глаза.
Когда наконец он прильнул к родной матери, та не поцеловала его: она только крепко обняла и прижала сына к груди, жадно вдыхая запах его волос. Невозмутимая сдержанность и хладнокровие отца уже давно передались матери, мальчик знал это и не ждал большего. Но в этом молчаливом объятии он почувствовал такую теплоту и любовь, что сердце сильно-сильно забилось в груди…
Улжан не стала долго задерживать его.
— Подойди к бабушке. — сказала она и повернула мальчика к двери Большой юрты.
Старая Зере, опираясь на палку, уже ворчала на Абая,
— Негодный, не прибежал ко мне сразу! К отцу пошел, негодный! — бормотала она. Но едва внук оказался в ее объятиях, упреки сменились самыми нежными, самыми ласковыми словами. — Светик мой, ягненочек маленький, Абай, сердечко мое! — говорила бабушка, и прозрачные крупные слезы навернулись на ее глаза.
В юрту Абай так и вошел в объятиях старушки. Он просидел здесь долго. Уже совсем стемнело. Матери потчевали его то кумысом, то холодным мясом, то чаем, но Абаю было не до еды, — он не чувствовал голода, хотя не ел с самого утра.
Обе матери и невестки неперебой засыпали мальчика вопросами:
— Окончил ученье?
— На муллу уже выучился?
— А по ком больше скучал?
Абай на все давал односложные ответы. Но последний вопрос заставил его встрепенуться.
— Где Оспан? Куда он ушел? — спросил он с такой поспешностью, которая сразу показала, что больше всего он соскучился по младшему братишке, шалуну Оспану.
— А кто его знает! Бродит где-нибудь, бездельник. Он сегодня всех нас вывел из терпения, вот мы с бабушкой и выгнали его, — и Улжан кивнула в сторону Зере.
Старушка поняла, что говорили о ней, и спросила:
— А? Что вы сказали? Не слышу, что вы говорите…
Абай громко, в самое ухо, рассказал ей, о чем шел разговор, и добавил:
— Бабушка, в прошлом году ты была совсем не такая. Что у тебя с ушами?
И он обнял Зере, прижавшись к ее коленям. Она расслышала его слова.
— Что осталось от твоей бабушки, светик мой? Одни кости! — печально ответила она.
Абаю стало жаль старушку, обреченную на тягостное одиночество среди людей.
— А можно вылечить твои уши? Если бы попробовать?
И Зере и все кругом рассмеялись, но, чтобы не огорчить мальчика, старуха ответила с улыбкой:
— Если мулла подует с молитвой, бывает, что начинают слышать. Это помогает.
— Ну, что ж, — сказала Айгыз, усмехнувшись, — внук твой уже мулла, пусть подует, раз это помогает!
Но остальные женщины повторили серьезно, будто в самом деле надеялись на знания Абая:
— Пусть подует ей в уши! Бедной старухе хоть на душе легче станет…
Абай знал, что и такой способ лечения, и обливание больного места краской, смытой со священных письмен, и чтение над ними молитв и песнопений — обычные приемы каждого муллы, ничем не отличающиеся от действий простой ворожеи. Он сидел, улыбаясь, точно подсмеиваясь над положением, в которое попал, потом вдруг обнял голову бабушки и забормотал ей в ухо то шепотом, то вполголоса:
Прелестен лик, в очах алмаз горит,
Заре подобен цвет ее ланит,
На гибкой шее белый снег лежит.
А брови тонкие начертаны творцом…
Сидевшие в юрте ничего не разобрали. Все решили, что он читает молитву. Поджав под себя ноги, мальчик с серьезным видом продолжал бормотать, как заправский мулла.
Но почему в минуты редких встреч
Тебя всего пронзает острый меч.
Твой слепнет взор, твоя немеет речь
Перед ее сияющим лицом?
Он зажмурил глаза, беззвучно пошевелил губами и дунул в ухо бабушке:
— Су-уф!
Это были его собственные стихи. Он сочинил их весной, начитавшись Навои и Физули. Но женщины все еще не понимали, в чем дело, — им казалось, что Абай читает молитву. Чтобы продлить это заблуждение, мальчик говорил полушепотом и только под конец, не скрывая больше своей проделки, повысил голос. Зажмурившись и раскачиваясь, как это делают муллы, читая коран, он закончил нараспев:
Как пташка к югу свой стремит полет,
Так ты спешишь, прекрасная, вперед…
Не слышит бабушка — пусть с верой ждет:
Я излечу ее моим стихом!
И он опять дунул:
— Су-уф!
Только теперь все поняли его шутку и рассмеялись. Поняла ее и сама бабушка. Она тихо засмеялась и, довольная, ласково похлопала внука по спине, прижавшись щекой к его лбу.
Но Абай по-прежнему оставался невозмутимо серьезным, и только в глубине его глаз притаился добродушный смешок. Обняв бабушку, он спросил:
— Ну как, лучше слышишь?
— Да, сразу стало гораздо лучше. Да будет безгранично счастье твое, — поблагодарила старушка.
Шутка мальчугана вызвала и смех и восхищение взрослых.
Его мать, Улжан, засмеялась не сразу. Она задумчиво глядела на сына. Как он вырос за этот год! Как возмужал, какая острота ума в его глазах, как не похож он на своих братьев!.. Легкая улыбка скользнула по ее губам.
— Я-то думала, сынок, что в городе тебя сделали муллой, — сказала она, — а ты, оказывается, вышел в мою родню!
Взрослые сразу поняли ее намек, и все снова рассмеялись.
— Ну, конечно, в нем течет кровь Шаншар.[13]
— Сразу видно, что он внук Тонтекена! — наперебой заговорили вокруг.
Кто-то припомнил слова Тонтекена, сказанные перед смертью: «Стыдно уже обманывать ожидания хаджи и мулл: придется умереть — пусть зарабатывают на поминках…».
— Апа,[14] — задумчиво заметил Абай, — уж лучше умереть, как Тонтекен, чем быть знахарем, и собирать подачки.
— Хорошо, если ты вправду так думаешь. Как ты вырос, мой мальчик! — промолвила мать.
В юрту вошел посыльный Майбасара, бородатый Камысбай. Едва переступив порог, он обратился к мальчику;
— Абай, голубчик, отец тебя зовет!
В юрте сразу стало тихо. Чувства, во власти которых Абай находился весь вечер, мгновенно исчезли. Он молча вышел.
В Гостиной юрте совсем не то, что в юрте матерей, даже наружный вид ее суров и холоден. Войдя, Абай отчетливо и громко отдал всем салем. Взрослые ответили ему. Народу было немного: Кунанбай, Майбасар, Жумабай и несколько старейшин племени Тобыкты — Байсал, Божей, Каратай и Суюндик. Из молодежи здесь сидел один Жиренше, двоюродный брат Байсала, всегда его сопровождавший; он дружил с Абаем, хотя и был старше его.
Абай с детства знал, что если отец совещается с такими людьми, а особенно с тремя-четырьмя наиболее влиятельными старейшинами, то это означает, что затевается какое-то из ряда вон выходящее дело. До сих пор Абай никогда не принимал участия в таких советах. Сегодня в первый раз отец позвал его и сделал это. по-видимому, с умыслом.
Как только Абай сел. старики начали расспрашивать его о жизни в городе, об ученье, о здоровье Особенно внимательным был Каратай, словоохотливый старик с хитрым лицом. Он вспомнил и других сыновей Кунанбая.
— Твой Такежан — смелый малый, — сказал он, — такой ловкий, смышленый…
— Правда, он везде поспевает! — добавил Божей.
— Верно вы сказали; мальчик с огоньком, — подтвердил и Байсал. Эти похвалы и другому его сыну были явно направлены самому Кунанбаю. Но он сидел молча, не выражая никакого удовлетворения от расточаемой лести. Вдруг, как бы наперекор всем, он проговорил, повернувшись в сторону Абая:
— Если уж чего-нибудь ждать — так ждите только от этого черномазого мальчугана!
