Большая светлая комната была устлана пестрыми коврами с причудливыми узорами. На стенах, как принято в городе, висели дорогие меховые шубы, вышитые молитвенные коврики, изречения, писанные на материи арабской вязью. Вдоль стен блестели металлические кровати, высились груды пуховых подушек, шелестели шелковые занавески. На дверях и окнах висели красивые сюзане. За большим низким складным столом, облокотившись на белые пуховые подушки, сидели на груде одеял Кунанбай и Алшинбай. На почтительный громкий салем они ответили сдержанно, чуть пошевелив губами.

Вошедшие сели по обеим сторонам собеседников. Алшинбай говорил о чем-то, но при их появлении прервал свои рассказ и взглянул на Кунанбая. Тот без слов, знаком лишь дал ему понять, что разговор можно продолжать и при них.

Алшинбай — полный, осанистый, румяный, седобородый — сидел, накинув на плечи лисью шубу поверх черного бешмета. Стеганная в узкую полоску казахская тюбетейка стального цвета не могла скрыть его большой лысины. Он продолжал начатое:

— Баймурын тоже хмурится. Он недоволен и не может скрыть своей обиды.

Кунанбай, насупившись, повернулся к Алшинбаю. Тот пристально посмотрел на него и добавил:

— Он заявил: «Говорят, Кунанбай будет недоволен, если я приглашу Божея в гости. С каких пор это Тобыкты распоряжается моими котлами?»

— А с чего это Баймурыну вздумалось биться его соилами?[56] Он этого не объяснил? — резко спросил Кунанбай.

Абай знал, о чем шла речь.

Позавчера отец долго разговаривал с Алшинбаем и в заключение сказал о Божее тяжкие слова: «Пусть лучше он перестанет подавать на меня жалобы. Иначе не успокоюсь и я, пока не наденут на него серого кафтана и не сошлют подальше!» Переговоры между Кунанбаем и Божеем и передача взаимных колкостей велись через Алшинбая и Баймурына — одного из самых знатных казахов Каркаралинска. Сегодня, видимо, Алшинбай приехал, чтобы сообщить, куда гнет противная сторона.

Кунанбай и раньше знал, что Баймурын поддерживает Божея. Слова Алшинбая только подтвердили это. С Баймурыном Кунанбай и разговаривать не хотел: не он был его главным противником. Пусть себе обижается, — его обиды могут волновать только Алшинбая, а Кунанбая они не трогают. Да и сам Алшинбай не станет, пожалуй, коситься на Кунанбая из-за обид своего сородича Баймурына. Связь их прочна, она неоднократно испытана за последние годы, сватовство и дружба для них важнее, чем родственные отношения с другими.

Алшинбай помолчал, обдумывая. Потом заговорил:

— Выслушай сперва ответ Божея на твою угрозу, а об остальном посоветуемся после. Он сказал так: «Серый кафтан кроил не наш мирза: он скроен богом, и неизвестно еще, кому придется носить его…» Кто-то его подстрекает. Может быть, сам Баймурын, а может, кто-нибудь другой…

Услышав о вызывающих речах Божея, Майбасар и Жакип переглянулись и нахмурили брови, словно говоря: «На беду напрашивается…» Абая весь день волновало, что может ответить Божей, но то, что передал Алшинбай, поразило его. Он невольно подумал: «Какой ненавистью порождены такие слова!.. И какой он смелый!..»

Кунанбай поднял голову и, глядя своим единственным глазом прямо перед собой, долго сидел молча. Хмурое, бледное его лицо еще больше помрачнело. Он весь ощетинился, но больше не выдал себя ничем — ни движением, ни звуком, ни словом. Всю злобу он затаил в себе, внутри у него все клокотало, но он оставался непроницаемым.

Алшинбай отвел от него взгляд: лицо Кунанбая поразило даже его.

В комнате все молчали. Карабас, задержавшийся во дворе, тихо открыл дверь и вошел, осторожно ступая.

— Майыр[57] приехал, мирза… — доложил он.

Кунанбай не шелохнулся и при этих словах. Дверь распахнулась, и на пороге появилась огромная, пышущая здоровьем фигура майора. За ним следовал переводчик Каска, сухощавый, бледный казах с узкой, торчащей вперед бородой.

Майор пожал руку Кунанбаю и Алшинбаю. На пол он не стал садиться, а опустился против Кунанбая на единственный стул, стоявший у стола. Большие голубые глаза майора немного косили. Лицо его обрамляла курчавая светлая густая борода. Багровый затылок был в жирных складках.

Обычно между собою казахи не называли «майоров» по имени: они давали им прозвище по их внешнему виду. Прежних майоров звали по какому-нибудь отличительному признаку: «усатый майыр», «жирный майыр», а одного — рябого — «дергач-майыр».[58] Внешность нынешнего начальства давала повод для самых разнообразных прозвищ. Его звали «косоглазый майыр», «волосатый майыр», «брюхатый майыр». Кунанбай и Алшннбай, считавшие его человеком крайне недалеким, держали его под кличкой «пискенбас-майыр», что означало «вареная голова».

Казахи называют округ — «дуан», а правителей его — «главой дуана». Главой дуана Каркаралы были Кунанбай и майор: Кунанбай считался начальником округа, а «пискенбас- майыр» — его помощником. Поэтому-то к имени Кунанбая и добавляли почтительно: ага-султан. Младший султан — третье лицо в управлении — нынче был в отъезде.

Майор пришел к Кунанбаю по делу Божея. Для Кунанбая, разъяренного дерзким ответом Божея, приход его оказался кстати. Кунанбай прямо приступил к делу:

— Майыр, твои предки не из Тобыкты, но, кажется, ты обзавелся родственниками здесь, в Каркаралинске. Говорил я тебе, что Божея надо сослать и кончить все это дело? А ты тянешь, как затяжная болезнь. Что он — в печенке у тебя засел или родичем стал?[59] Почему ты ему так сочувствуешь?

И он пристально уставился на майора своим одиноким глазом. Тот обернулся к переводчику, жестом требуя объяснения.

Каска ужасался в душе, слушая Кунанбая. Он в нерешительности посматривал то на него, то на майора. С одной стороны запас русских слов у толмача был слишком мал, чтобы передать сказанное, с другой — он просто не осмеливался переводить гневные слова одного начальства другому. Он медлил, царапая ногтем ковер на полу, растерянно улыбаясь и ерзая на месте.

Кунанбая взорвала эта медлительность.

— Эй, толмач! Передай ему в точности все, что я сказал! Что ты вертишься, как трясогузка над норкой?

Сравнение вызвало громкий смех Майбасара; но, взглянув на суровое лицо Кунанбая, он спохватился, хотя смех душил его. Абаю тоже понравилось сравнение отца: переводчик своим жалким видом действительно напоминал вертлявую птицу, подпрыгивающую на песке.

Каска медленно, но точно перевел сказанное Кунанбаем. Майор не смутился. Он начал не торопясь, спокойным громким голосом:

— Власть нам дана не для того, чтобы мстить тем, с кем мы в ссоре. От Божея Ералинова поступило много жалоб, мы обязаны проверить. Кроме того он не один, за него стоят многие. Пока от его ссылки следует воздержаться.

После этих слов оба заговорили быстро, горячо, перебивая друг друга.

— Ты хочешь держать нас в вечной тяжбе? Этого ты добиваешься?

— Я не один… Бывшие ага-султан Кусбек и Жамантай тоже такого мнения. Даже Баймурын, — вот Алшинбай знает его, — и он рассуждает так же.

— А кто они? Одиночки! Их меньшинство! В них говорит зависть. А народ за меня. Ты разве не видишь этого?

— Меньшинство? Пусть будет меньшинство. Закон дан царем, а перед ним равны все. Они свидетели: надо выслушать и их.

— Ты — судья. Как же не обнаглеть преступнику, раз ты стоишь за него?

— Кунанбай-мирза, такой упрек — палка о двух концах!..

— Знаю! Все твои шашни знаю!

— Ага-султан, не забывайтесь! Мы с вами оба поставлены корпусом![60] — сказал майор.

Он закурил трубку, встал и начал ходить взад и вперед по комнате, весь багровый от возмущения.

Алшинбай решил прекратить разговор. Если оба начальника пойдут дальше, то их перебранка перейдет в ссору. Это нежелательно. Алшинбай не может допустить такого оборота дела, который повредит Кунанбаю, да и ему самому тоже. До сих пор он сидел неподвижно, облокотившись на стол, но сейчас быстро поднял голову.