Шесть дней спустя тем же самым путем тянулся в горы другой кочевой караван. Это шли бокенши и борсаки. Они тоже миновали Кзылшокы и направились в самое сердце Чингиза.

Кочевья их двигались рассеянной, растянутой вереницей, каждый аул отдельно. Верховых было совсем мало, — на конях ехали лишь погонщики скота да несколько женщин. Все остальные — дети, старики, старухи — сидели на вьючных верблюдах. Было похоже, что эти аулы уже отослали табуны на зимнее пастбище, оставив лишь необходимых на зиму лошадей, — даже мужчины ехали на верблюдах-двухлетках или на волах. Но отсутствие коней объяснялось другим — бедностью этих двух родов. Своим достатком выделялись только три аула: Суюндика, Жексена и Сугира.

Старейшины, окруженные двумя десятками жигитов, ехали молча, без смеха и шуток. Серые люди в ветхих бараньих полушубках и чапанах как бы сливались с серым, подернутым туманом, тусклым осенним небом. Суюндик был особенно мрачен: народ ждал от него решительных действий, а он ни на что не решался.

— Посмотрим на месте… Поговорим с ним самим… Пусть скажет, по каким обычаям, по каким законам бросил всех и ушел один, — отвечал он уклончиво.

Жексен поддерживал его, но остальные— и молодежь и старики — были возбуждены. Кунанбай необычно рано откочевал с осенних пастбищ. Почуяв неладное, другие роды тоже провели раннюю стрижку овец и последовали за ним. Все лето бокенши чувствовали на себе нахмуренный взгляд ага-султана. Не раз он находил предлог, чтобы придраться к ним. Обеспокоенный этим, Суюндик ездил посоветоваться с Божеем, но и тот не мог сказать ему ничего определенного…

Встревоженный известиями о движении аулов иргизбаев, Суюндик снял с места свои кочевья вслед за Кунанбаем. В то же время, предчувствуя неладное, к зимовьям двинулись и остальные — как сторонники иргизбаев, так и противники их, в том числе Божей и Тусип.

Зимовья рода Бокенши в Чингизе не были обширными. Центром их являлось зимовье Жексена — Карашокы, где весною был убит Кодар. Дойдя до Чингиза, кочевья разошлись знакомыми путями по пастбищам.

Аулы Суюндика и Жексена дошли до реки и направились вдоль ее лесистого берега. Миновав горные отроги, они вышли наконец на свои места. Вот поляна у подножия Карашокы, вот и утес, с которого был сброшен Кодар…

Но что такое?.. Они не верили своим глазам… Трава у подножия утеса была скошена, сено убрано и сложено в стога. На земле Жексена паслось большое стадо коров и верблюдов и белели юрты богатого аула. Вокруг лениво стлался дым костров. На полянах с задорным блеянием прыгали ягнята… Зимовье не принадлежало больше Жексену: его занял один из прибывших сюда до него аулов.

На возвышенности паслись кони. Почти все они — рыжей и буланой масти. Это табун Кунанбая!..

— Покарал нас бог! Суюндик, дорогой, что теперь делать? — воскликнул Жексен. Слезы выступили у него на глазах.

— Да… О такой беде говорится; «Жайляу твои — в руках врага, зимовья твои охватило пламя»… — мрачно ответил Суюндик. Больше он не проронил ни слова.

О каких-то новых недобрых затеях Кунанбая уже ходили слухи, но что он решится на такой шаг — этого никто не мог и предполагать.

— Уж, верно, Кунанбай захватил не только землю Жексена! — вне себя от негодования воскликнул Жетпис. — Вот увидите, он забрал все зимовья бокенши!.. Лучше смерть, чем такой позор!

Несколько молодых жигитов, хлестнув коней, стремительно вылетели вперед… В толпе поднялись крики:

— Кровная месть за землю!

— Бокенши!.. Ублюдки вы, что ли? Или чужаки?

— Вот до чего довел вечный страх!

— Держали вы нас за полы, — вот и дожили теперь до такой беды!

Крики словно плетью хлестнули Суюндика. Он задрожал. Если дать жигитам волю, они сейчас же кинутся на табуны Кунанбая… Но ведь кричат не старейшины — кричат бедняки, темные люди! Они бог знает что могут натворить в порыве возмущения, а кому отвечать за это? Завтра все свалится на голову Суюндика, — будут говорить, что это он привел, он подстрекал… Ужас охватил его при этой мысли.

Суюндик сдержал коня и резко крикнул:

— Стойте, жигиты!

Все остановились и обступили его.

— Если вы решаете вступить в драку, ступайте, куда хотите!.. И действуйте одни! Меня с вами не будет!.. Ступайте, вон дорога, ступайте! Вы думаете, Кунанбай испугается ваших двадцати соилов? Если бы он боялся, то он не делал бы того, что сделал! У вас — двадцать, у него — сто; у вас будет сто, а у него— тысячи! Глядите! — И он указал в сторону аула.

И все увидели, как из-за юрт, с утеса и из-за прибрежных сопок к ним неторопливо подъезжали верховые. В руках у них были соилы; одни уже держали их поперек седла, другие зажимали под коленом, третьи повесили петлей на руку. Всадников было не меньше сотни. Они с разных сторон вклинились в конские табуны, съехались вместе и сомкнутыми рядами двинулись к Суюндику.

Ошеломленные бокенши сразу смолкли.

Суюндика поддержал Сугир. Он был владельцем многочисленных табунов, самым крупным богачом среди бокенши.

— Мы не одни, у нас есть сородичи, есть народ, наконец, — заговорил он негромко. — Добьемся, чтобы нам вернули наше! Передадим все на суд народа!.. Но только не забывайтесь в неразумном порыве, не затевайте недоброго!

— Зачинщики ссоры головой ответят за последствия! Помните это! — резко заключил Суюндик.

В толпе всадников, надвигавшихся на жигитов от конских табунов, находился сам Кунанбай. Его длинный гнедой конь, вскидывая голову и потряхивая гривой, шел важным мерным шагом. Приблизясь, ага-султан отослал вооруженных всадников и с небольшой свитой в десять стариков подъехал к Суюндику и его жигитам.

Взгляд Кунанбая был суров и холоден. Высокомерный, самонадеянный, он всем своим видом, казалось, говорил: «Что вы можете сделать со мной?» Голова его была надменно закинута назад. Все аткаминеры-властители обычно держатся так, но Кунанбай был как-то особенно грозен. Суюндик хорошо знал, что это внешний прием, он и сам не раз прибегал к такому способу воздействия на людей, но сейчас вместе с окружающими он невольно поддался властной молчаливой силе Кунанбая.

Бокенши первые отдали салем. Кунанбай принял приветствие, едва пошевелив губами в ответ. Некоторое время длилось напряженное молчание. Потом заговорил Суюндик.

— Мирза, что это за верховые? — спросил он (все старейшины Тобыкты называли Кунанбая мирзой[42]).

— Так… хотели клеймить коней, пора отогнать их на зимние пастбища. Вот и собрались, — ответил Кунанбай.

Разговор оборвался. Жексен обернулся назад; передний караван кочевки уже перевалил через подъем хребта и приближался к ним.

— Мирза, вот едут наши аулы. Мы пришли на свои зимовья, но их заняли другие. Как же теперь быть? — обратился Жексен к Кунанбаю.

— А кто тебя просил перекочевывать сюда? — резко сказал тот. — Зачем ты кичливо рвался вперед, почему не спросил раньше? Твои аулы вернутся обратно! — повелительно закончил он.

— Но ведь сказано: «Власть правителя — над народом, власть народа — над землей…»

— Так, по-твоему, правитель должен переселиться на небо? Где сказано, что род Иргизбай не имеет права на зимовья в Чингизе?

— Разве вам так необходим Чингиз? И без него, мирза, у вас достаточно хорошей земли для зимовки, — возразил Суюндик, пытаясь начать переговоры.

Но Кунанбай перебил его.

— Э, бокенши! — начал он, как будто был на общеродовом сборе и сообщал свое решение всему народу. — Вы — наши старшие братья. Вы возмужали раньше и завладели всем обширным подножьем Чингиза. Иргизбай были малы числом и моложе вас. Вы не дали им ни клочка земли на всем Чингизе. Ты говоришь — «другие зимовья»? Разве это зимовья по сравнению с Чингизом? Теперь я стал на ноги, — сколько же мне терпеть еще? Долго ли сидеть обойденным? Иргизбаям тоже нужны удобные зимовья… Род Иргизбай вырос и окреп. Мы не чужие, мы сородичи ваши. Разве мы какие-нибудь пришельцы, что вы не хотите отдать нам землю, на которую мы имеем такое же право, как и вы?