«С-с-с-с-с! Хр-р-р-р-р» – «С-с-с-с-с! Хр-р-р-р-р!»

Урманов чувствует, что сил больше нет терпеть. Воздуха, воздуха не хватает! Или упадет он сейчас без сознания, или маску сдерет. А там – пусть наказывают. Все, предел…

Незаметно указательным пальцем Урманов загибает край тонкого клапана.

«Пум-ф-ф-ф-ф! Хы-ы-ы-ы!.. Пум-ф-ф-ф-ф! Хы-ы-ы-ы-ы!»

Воздух наконец-то пошел в измученные легкие так, как надо… в висках застучало, перед глазами полыхнули желтые круги. Потом сразу стало легче.

Обратный путь показался короче. Во-первых, под гору; а во-вторых, с подогнутым, приоткрытым клапаном дышалось намного легче… И все же перед тем, как приблизиться к сержантам, Урманов решил не рисковать. Он незаметно провел пальцем под подбородком, и клапан сразу встал на место.

Запыхавшиеся, измученные «троечники» выстроились в шеренгу. Им разрешили снять противогазы. А «двоечников» отправили еще на один круг. Урманов искренне посочувствовал Кольцову.

Не успев как следует отдышаться, курсанты уже получили патроны. И снова на огневую… Но теперь, прежде чем выйти на огневую позицию, Урманов тщательно натер специальным карандашом окуляры и проверил – не запотевают ли стекла. И вот тут удалось наконец выяснить причину плохой видимости… Оказывается, одни карандаши хорошо защищали стекла от запотевания, а другие – нет. Хотя внешне они друг от друга совсем не отличались. После короткой дискуссии решили, что у плохих карандашей, вероятно, вышел срок годности. Поэтому они и не действовали, как надо… Сержанты немного подобрели, но заранее предупредили: кто стреляет ниже, чем на «четверку», опять бежит в противогазе на вершину холма. Курсанты безмолвно согласились. А куда денешься? Побежишь…

Со второй попытки Урманов отстрелялся на «четыре». Сбил ростовую и одну грудную мишени. А по второй грудной промазал. Все-таки через противогазный окуляр целится было совсем несподручно. Его напарник, Кольцов, тоже получил «четыре». Но не у всех и на втором заходе все было гладко. Примерно треть от повторно стрелявших снова оказалась в неудачниках. Пришлось бедолагам опять месить снега на холмистом склоне.

После этого только один курсант стрельнул на «три». Но его решили больше не гонять. Сержанты сжалились и заменили наказание часом неурочных работ после отбоя.

Объявили перекур… Учебная рота столпилась возле двухэтажного здания управления стрельбами, из центра которого массивным цилиндром поднималась к небу смотровая вышка со стеклянным прозрачным куполом. С подветренной стороны здания было не так холодно. Урманов присел на корточки, прислонившись спиной к стене. Рядом расположились ребята из его отделения.

– Мороз и солнце… День чудесный! – улыбнулся Кольцов, пафосным жестом указав в сторону виднеющегося невдалеке нарядного, заснеженного леса.

– Еще ты дремлешь, друг прелестный! – подыгрывая приятелю, нараспев отозвался Гвоздев, поправляя лежащий на коленях автомат.

– Пора, красавица, проснись!.. – с усмешкой изрек Широкорад и шутливо толкнул в плечо сидящего рядом Мазаева. От неожиданности тот повалился набок. Все засмеялись…

Очередной трудный этап позади. Можно было немного расслабиться.

– Строится, рота! – донеслась команда. – Командирам отделений проверить вооружение и снаряжение!

Курсанты построились в две шеренги. Дело привычное… Всегда после стрельб и полевых занятий проводятся такие проверки.

– Первая шеренга, шаг вперед, марш! – приказал сержант Бадмаев. – Кру-у-у-гом!.. Оружие и снаряжение – к осмотру!

Урманов вместе с другими скинул с плеча автомат и, держа его перед грудью, другой рукой отогнул клапан магазинного подсумка. Там чернел ребристый автоматный «рожок»… Вообще, в подсумке было место для четырех магазинов, но на стрельбы обычно брали один или два, в зависимости от выполняемых упражнений. Сегодня в подсумках у всех было по одному.

Курсанты первой и второй шеренги стояли лицом друг к другу. Сержант Бадмаев, проходя по центру разомкнутого строя, смотрел налево и направо и монотонно кивал головой: «Осмотрено… Осмотрено… Осмотрено…» Неожиданно он замер с приоткрытым от неожиданности ртом. У курсанта Пантюхина подсумок был пуст.

– Где?.. – произнес, наконец, Бадмаев, нервно подрагивая изогнутой бровью. – Где магазин, я спрашиваю?!

Побледневший как снег, курсант подавленно молчал.

– Что у тебя там? – поинтересовался Гуссейнов.

– Да вот, че-пэ, Джафарыч! – обреченно произнес сержант. – Боец магазин потерял.

Гуссейнов молча подошел, встал рядом. Под его испепеляющим взглядом Пантюхин совсем поник.

Повисла напряженная тишина. Все понимали: магазин потерять – это не шутка. За такое по головке не погладят. И где его теперь найдешь в этих снегах?

– В каком месте ты мог его потерять? – спросил Гуссейнов. – Хотя бы примерно…

Пантюхин задумался.

– Ну, может, там, на холме… – неуверенно сказал он. – Когда бежали в противогазах.

Гуссейнов помолчал, поигрывая желваками на скулах. Видно было, что он обеспокоен пропажей.

– Короче… – старший сержант обвел взглядом неподвижный строй. – Никто отсюда не уйдет, пока не найдем… Никто… Включая командиров отделений.

Урманов вдруг ощутил, как замерз. Холодный ветер насквозь пронизывал его. Пальцы рук в промокших, оледеневших рукавицах застыли, и отзывалась мучительной, ноющей болью. Ступни ног в задубевших на морозе кирзовых сапогах онемели от холода. Казалось, он стоит босиком прямо на снегу… Мелкая противная дрожь сотрясала тело. И если раньше его согревала мысль, что надо потерпеть еще чуть-чуть – и все кончится; то теперь эта неопределенность лишала последней опоры. Ведь даже минута на таком холоде длилась бесконечно. А тут… Невозможно представить, что будет, если поиски затянутся до вечера.

– Становись! – властно скомандовал Гуссейнов. – Положить… Оружие!.. Снять подсумки!

Курсанты послушно разоружились.

– Часовым возле оружия остается сержант Левин.

– Есть!

– Остальные в колонну по одному, за мной бего-о-ом… Марш!

Курсанты вместе с командирами отделений легкой рысью затрусили вслед за Гуссейновым.

Выстроившись у подножия холма в разомкнутую на шаг влево-вправо шеренгу, учебная рота обреченно замерла.

– Вспышка с тыла!

Курсанты привычно попадали в снег… На сержантов команда не распространялась. Сутулясь от ветра, они стояли возле своих отделений.

– По-пластунски, вперед, марш!

Загребая руками и ногами взрыхленный, взбитый снег, Урманов вместе со всеми пополз к вершине. Снег забивался ему в рукава, за голенища сапог, неприятно холодило и без того застывшее тело.

«Это безумие… Мы все здесь погибнем… Зазря… Ведь все равно ничего не найти!»

Ползти по глубокому снегу было тяжело. Только головы курсантов виднелись из глубоких борозд. Урманов отчаянно работал локтями, метр за метром продвигаясь вперед. Путь до вершины холма казался бесконечным. Даже летом по твердой земле доползти туда по-пластунски было бы не просто. А сейчас, по горло в снегу и вовсе немыслимо… Но никто не роптал, и Урманов, выбиваясь из сил, полз вместе со всеми.

Багровое солнце склонялось к горизонту. В его красноватых лучах клубились розовые облачка пара, поднимавшиеся над головами отчаянно барахтающихся в снегу курсантов. Ветер стих, и в предвечерней тишине слышалось только многоголосое тяжелое дыхание, сопение, кряхтение, иногда сопровождаемое невнятным бормотанием, в котором можно было угадать слова, с детства знакомые уху каждого русского человека.

Вот и вершина… Урманов обессилено уронил голову на сложенные перед собой руки. Чувства притупились, и мыслей тоже не было уже никаких. На уме только одно – сейчас развернут и отправят ползком вниз, и опять все снова…

– На-а-а-ше-о-о-ол!.. На-а-аше-о-о-ол!

Урманов вскинул голову. Не может быть! Неужели? Этот дикий, отчаянный крик прозвучал, как колокол спасения. Это было похоже на чудо.

– Наше-о-о-ол! Наше-о-о-ол! – продолжал орать курсант Мазаев, вскидывая над головой злополучный магазин.