Тут Скобеев погрозил пальцем доверенному:

– Смотрите же, Степан Антоныч! С такими не связывайтесь! Сразу дурную болезнь подцепите.

– Как есть соблюду! – пообещал тот и едва не перекрестился. И тут же вкрадчиво спросил: – Но мы идем в бай-кабак или нет? Господа, кто со мной?

Лесопромышленники отказались. Тогда доверенный кликнул прислугу и велел ей подогнать извозчика, чтобы прямо до места. И вскоре уехал. Портфель он оставил на попутчиков.

Иван Осипович вскоре тоже удалился по делам, и два приятеля отправились гулять по городу. Они зашли в крепость, которую вчера помешала увидеть темнота. Это здесь во время осады Верещагин подсмотрел сюжеты для картин «Смертельно раненный» и «Пусть войдут»… Затем негоцианты отправились на базар. Лыков купил старинный медный кувшин, чуть не тысячелетний, и средневековый батик[18]. Сколько крови он помнит – страшно было представить… Еще взял очень красивый ковер. Но жара стала невыносимой, и лесопромышленники вернулись в номера.

Кое-как перекусив в буфете, приятели улеглись подремать. А что еще делать в такое пекло? Через час появился Скобеев, как всегда веселый и живой. Он забраковал и посуду, и батик, одобрив только ковер. Сказал, что кувшин с булавой сделаны на днях, на потребу туристам, и состарены искусственно. Туземцы на две недели погружают сфабрикованную вещь в жидкий навоз – после этого она для приезжего человека уже неотличима от средневековой.

Лыков сначала расстроился и сгоряча хотел выкинуть железяки на помойку. Но потом стало жалко потраченных сорока рублей. Он внимательно осмотрел покупки, даже обнюхал их. И решил оставить. Вон какая замечательная патина! Не может быть, что это от навоза. Иван Осипович ошибся. Он, в конце концов, полицмейстер, а не антиквар. А уж в Петербурге никто не усомнится в подлинности предметов.

К вечеру вернулся и Христославников. Он был одновременно и доволен, и подавлен.

– Мне там предложили девочку пяти лет! Ужас… Как такое возможно?

– Обычное дело, – сказал из угла Скобеев. – А мальчиков не предлагали?

– Тоже. Они там прямо в буфете сидят. В шелковых халатах, надушены до омерзения… Лет четырнадцати, много если пятнадцати.

– Увы, – вздохнул капитан. – Содомия среди туземцев очень распространена. Мальчики для плотских утех называются бачи. А их любители – бачабазы. Бачи есть при каждой чайхане. Богатые сарты содержат личного бачу, а бедные одного в складчину. Родителям выплачивают содержание, те и рады… Эти ребята все будущие преступники. Самый поганый народ! С детства они развращены и приучены к легким деньгам. А когда взрослеют и уже не подходят старым сладострастникам, то идут в воры. И даже в грабители. И пока молодые, из-за них властям одно беспокойство. Каждый год в Ташкенте происходят убийства на почве ревности – ревности к бачам.

– Гадость какая! А полиция? Куда она смотрит?

Иван Осипович принял это на свой счет и насупился:

– А что я могу сделать? Туземным нравам тысяча лет! Тут и скотоложство в большом ходу, чтоб вы знали! Вам в бай-кабаке могли и ослицу предложить. Незачем вообще было туда соваться! Вон, господа лесопромышленники не пошли и правильно сделали. А вы? Не могли еще недельку до Ташкента потерпеть?

В воздухе запахло ссорой, и Лыков примирительно сказал:

– Иван Осипович, коли уж зашла речь… Почему, действительно, полиция это терпит? Ведь, по Уложению, за содомию полагается три года тюрьмы.

Скобеев оживился:

– Вы, Алексей Николаевич, случайно не по Министерству внутренних дел служили? Законы знаете…

– Так, бумажки со стола на стол перекладывал. Но ответьте на вопрос.

– И отвечу! Да, в Российской империи мужеложство наказывается тюрьмой. Но в Туркестанском крае, ввиду его особенностей, этот вопрос отдан на откуп народным судьям. А они сами все бачабазы! И приговаривают к мелким штрафам. Да и то лишь тех, кто попался русским властям. Остальных же не замечают.

– Ввиду особенностей?

– Да, представьте себе. Сарты живут так с сотворения мира! Доступ к женщинам затруднен, вот и…

– И ничего нельзя поделать?

– Ничего, – с сожалением констатировал полицмейстер. – В 1890 году начальник Ташкента полковник Путинцев издал приказ: бачам запретили сидеть в чайханах. Ведь каждый самоварчи…

– Кто, простите? – ошалели купцы. – Самоварчи? Что это за зверь?

– Так называется держатель чайханы. Так вот, у каждого из них есть свои мальчики. Для приманивания клиентов – иначе никто не будет ходить. Они разносят чай и заодно оказывают те самые услуги. Отныне это запрещено. Но ведь бачи никуда не делись, оттого что выпустили приказ… Они просто прячутся теперь в задних комнатах. Говорю, это неискоренимо!

Спор прекратил посыльный. Он притащил две корзины: в них оказались чай, сахар, галеты, клюквенный экстракт Мартенса, яичный порошок, жестянки с сардинами. Отдельно посыльный выложил туго налитый чем-то бурдюк.

– Это водка, – пояснил полицмейстер. – Я велел закачать туда полведра. Надеюсь, хватит до Ташкента.

Оказалось, что отъезд Иван Осипович назначил через час, по вечернему холодку. Путешественники кинулись в буфет подъедать зразы. Потом неделю придется питаться на шаромыгу![19] К концу ужина под окнами Варшавских номеров уже стоял тарантас. Крепкий и широкий, он легко вместил четырех пассажиров с вещами. Тройкой лошадей управлял туркмен разбойного вида.

В наступающих сумерках они выехали за город. Пересекли широкий овраг, по дну которого тек арык Сиаб, и выбрались на шоссе. Но не успел Лыков обрадоваться, как хорошая дорога кончилась, и началась непролазная грязь. Сильные лошади едва тянули экипаж, липкая жижа доставала до ступиц.

– Иван Осипович, куда же делось шоссе? – спросил Алексей. Капитан кивнул на видневшуюся слева насыпь:

– Тянут рельсы на Ташкент, вот и разбили дорогу подвозкой материалов. Ничего, стройка недалеко ушла от Самарканда. Скоро это безобразие кончится.

Но грязь все тянулась и тянулась. Уже ночью они выехали на твердое покрытие, а вскоре впереди показались огни.

– Подъезжаем к месту ночлега, – объяснил Скобеев.

Тарантас остановился возле костра. Его пламя освещало группу людей. Стоящий впереди седобородый мужчина приветствовал гостей. Уже через пять минут те сидели в доме аул-аксакала перед угощением – достарханом. Мехмонхона оказалась чистой и просторной. Во дворе жарили барана, в углу кипел самовар. Хорошо ездить «с содействием»…

Поужинав, путешественники быстро уснули. Только капитан о чем-то долго беседовал с хозяином. Утром он сказал своим попутчикам:

– Сегодня переправляемся через Зеравшан, много не ешьте.

– А что? – насторожились торговые люди.

– Сами увидите.

Выехали рано, чтобы побольше успеть до полуденного пекла. К одиннадцати часам впереди показалась серая полоса с блестками. Зеравшан разделялся на несколько проток, главное русло было шириной не менее версты. На берегу русских пересадили в арбу и велели крепче держаться за веревки. Скобеев посоветовал не смотреть на воду. Он был очень серьезен, и купцы, глядя на него, тоже стали нервничать. Вещи сложили на дно арбы и привязали как следует. Возница разделся донага, сел на спину лошади и решительно повел ее в реку. Сзади другая арба тащила на веревке пустой тарантас, к которому были привязаны кони.

Едва повозка вошла в поток, как ее начало сильно раскачивать. Кобыла замотала головой и стала. Но, получив сильный удар палкой, нехотя двинулась вперед. По сторонам арбы закручивались бешеные водовороты, брызги мгновенно вымочили путников до нитки. Скоро вода достигла осей. Лыков знал, что диаметр колес арбы составляет 2 аршина 14 вершков[20]. Еще немного, и седоков затопит! Но вода перестала прибывать – Зеравшан оказался неглубок. Зато появилась другая опасность. Стремительное течение начало сносить повозку, лошадь не справлялась. Вот она отчаянно заржала, и дико, словно его режут, заорал возница. Арбу стало заваливать на бок. Сейчас река перевернет их, и конец! Из такой стремнины не выплыть! Христославников принялся молиться, Титус – стаскивать сапоги. Но Лыков со Скобеевым навалились на борт и вновь поставили арбу на колеса. Кобыла, полузадушенная упряжью, хрипела и топталась на месте. В эту критическую минуту сарт опять сильно приложил ее по боку. Обезумевшее животное рвануло вперед – и выскочило на тихую воду. Через четверть часа арба стояла на правом берегу Зеравшана.