– Я служил тогда подпоручиком в Первом Туркестанском стрелковом батальоне. Выстрелом вот из такого зембурека оторвало голову моему денщику. И этой головою…
Скобеев запнулся, потом договорил:
– …ударило меня в лицо. Минут десять пролежал я без сознания. Очнулся, а за бруствером крики… дикие такие крики, нечеловеческие. И сабельный звон. Это было в ночь на 28 декабря. Страшное получилось дело. Текинцы босиком, с одним лишь холодным оружием пошли на вылазку. Мы их не ждали. Ближайшие траншеи были смяты, а все, кто был там, – вырезаны. Туземцы захватили даже знамя и два орудия. Увели с собой пленного канонира, пытали его несколько дней, требовали, чтобы научил их обращаться с нашими пушками. Канонир отказался, и его замучили до смерти…
– А вы? – глухо спросил Лыков.
– А я, придя в себя, вынул шашку и кинулся вперед. Стыдно было, не знай как! Вдруг товарищи подумают, что струсил? Бегу, а меня мотает, будто пьяного…
– Зарубили кого? – шепотом поинтересовался Христославников.
– Кого я там мог зарубить? – махнул рукой капитан. – Меня самого тогда можно было голой рукой взять. Ребенок бы поборол. В ушах хоры распевают, иду, не разбирая куда… По счастью, когда прибежал в первую траншею, там все уже кончилось. Но айда дальше, а то не успеем.
Они прошли чуть не на ощупь пятьдесят саженей. Скобеев показал силуэт высокого холма, различимый на фоне неба.
– Вот она, крепость. То, что от нее осталось. А здесь братские могилы. Прямо – мы, туркестанские стрелки. Левее – кавказские. Справа – ставропольские и таманские казаки. Дальше темное пятно – это сады Петрусевича. Названы так в память об убитом в них генерале. Много здесь крови пролито…
И капитан стал креститься, с чувством читая молитву. Остальные последовали его примеру.
Пассажиры торопливо вернулись в вагон, и поезд тут же тронулся. Иван Осипович продолжил свой рассказ:
– Штурм был назначен на 12 января. Моряки заложили мину под крепостную стену. Текинцы об этом знали, от перебежчиков. И не препятствовали. Они думали, взрыв пробьет небольшую брешь, «белые рубахи» туда кинутся. И их удобно будет резать по одному. Никто не предполагал, что обрушится полстены. Ну, рвануло… Мы пошли в пролом. Я был в колонне Куропаткина. Именно нам поручили ворваться в крепость через дыру. Текинцы били из фальконетов своими чудовищными пулями в полфунта весом, били в упор. Страшно… Такая пуля вырывает куски мяса. В животе образуется дыра, через которую видать позвоночный хребет… И ударило меня в руку. Думал – все, оторвало по плечо! Нет, смотрю, пальцы на месте и даже крови нет. Побежал дальше… Это теперь рука у меня по ночам болит, с каждым годом все сильнее и сильнее. А тогда думал – обошлось. Так что, под Геок-Тепе я не пролил ни капли своей крови. Только две контузии. Когда погода меняется, голова раскалывается. И спать почти не могу, хоть морфий принимай.
Капитан выпил рюмку водки, потер контуженную кисть.
– О чем уж я? О штурме! Да. Вошли мы в крепость, и началась тут страшная резня. Текинцы показали себя героями. Храбрый народ, даже жалко таких убивать! Из дальних ворот побежали прочь защитники, кто пожиже нервами. Но несколько тысяч не дрогнули и остались защищать крепость до последнего. Нам пришлось их всех прикончить. Жаль, ей-богу жаль…
Иван Осипович отвернулся к окну, помолчал, потом через силу закончил рассказ:
– Наших полегло там больше тысячи, из них четыреста человек в день штурма. Текинцев никто не считал. Зато после этой победы всякая резня в Туркестане закончилась. Туземцы поняли: уж если русские побили самих текинцев, деваться некуда. Надо покориться. Так вот. А при штурме Ташкента с его стотысячным населением погибло лишь двадцать пять солдат. Потому – сарты. Есть разница!
Поезд все дальше уезжал на юго-восток. Пески сменилась зелеными полями Ахал-Текинского оазиса, а потом опять пошла сплошная пустыня. Персидские купцы оживились. Они сидели во всех купе и монотонно о чем-то гундосили. Иван Осипович пояснил, что на станции Артык большинство из них сойдет. Там граница с Персией и таможенный пост. В трех верстах от него – персидский город Лютфабад. Поезд стоит три часа, и можно сгонять туда на извозчиках. Но он бы не советовал: жарко и все очень дорого. За самый глупый сувенир торговцы ломят неимоверную цену. Попутчики послушали опытного человека, и Лыков так и не попал к персиянам.
Действительно, в Артыке вагон сначала наполовину опустел. Но перед отправлением все места снова оказались заняты, и опять персами. Скобеев и здесь дал справку. Новые пассажиры сойдут в Душаке: там второй таможенный пост и старинный тракт на Мешед. После этой станции останутся два-три перса, у которых торговля в Ташкенте. И в вагоне сразу сделается чище.
Так и получилось. Мерлушковые шапки покинули поезд, а вместо них появились киргизские чалмы. Добавилось офицеров, села компания сильно пьющих инженеров-железнодорожников. Лыков хотел расспросить их про шпалы, но передумал: уж больно угарные. Он задал свой вопрос Ивану Осиповичу. Капитан сказал, что леса в Туркестане не так мало. Больше всего, как ни странно, ореха. Но крепкое красивое дерево на строительство не годится. Из него вырезают наплывы[7] и продают в Россию по двадцать рублей за пуд. Большие обороты получаются! Второе по значению туркестанское дерево – фисташка. В Самаркандской области все горы покрыты ею. Плоды фисташки – любимое лакомство туземцев, а древесина немилосердно пережигается на уголь для нужд местных кузнецов. Есть и ель. Она покрывает южные склоны Алатавских гор, и в Аулие-Атинском уезде ее так даже полным-полно. Но власти запрещают добычу из опасений хищнических концессий. Поэтому поставка с Ветлуги той же сосны и лиственницы будет принята хорошо.
– А чем тут топят паровозные топки? – полюбопытствовал Титус.
– Где углем, но чаще саксаулом.
– Это дерево такое?
– Вон оно, – ткнул пальцем в окошко Иван Осипович. – По всем пескам растет; как только выживает? Листьев у саксаула почитай что нет, а ствол крепкий. Первое в Туркестане топливо! Вдоль Закаспийской дороги раскиданы склады, куда свозят его в огромных количествах. А уголь добывают в Ходженском уезде, и весь он на корню скупается железной дорогой.
После Дишака рельсы резко повернули на северо-восток. Горы остались в стороне. Серо-желтые пески опять окружили поезд. Наконец к исходу вторых суток они прибыли в Мерв.
Утопающий в зелени город манил уставших от сидячей жизни путников. Негоцианты хотели пройтись по улицам, но всезнающий полицмейстер отсоветовал. Мерв не только столица живописного оазиса, но и главный в Туркестане поставщик малярии. А еще тут есть болезнь паша-хурда, по-русски называемая пендинкой. По всему телу открывается до ста ранок, очень болезненных. Лекарства от них нет, ранки заживают сами через несколько месяцев, оставляя на теле ужасные шрамы. Болезнь поражает всех без разбора. Поэтому в Мерве не редкость встретить русских барышень, дочерей офицеров, с обезображенными пендинкой лицами… Как им выходить замуж?
Напуганные купцы решили ограничиться вокзальным буфетом, чуть не единственным на линии. Наевшись селянки, Лыков с Титусом размяли затекшие ноги на дебаркадере. Купы тополей манили их, вдали шумел полноводный Мургаб. Потом паровоз дал свисток, и путешествие продолжилось.
Сразу за городом открылась живописная зеленая равнина без конца и края. Это было Мургабское государево имение. Сто тысяч десятин орошаемых земель! Фруктовые сады, поля хлопка и пшеницы, а между ними разбросаны кирпичные домики поселенцев. Рай! Справа мелькнули развалины Старого Мерва. Скобеев сообщил, что по площади он превосходит нынешний город в десятки раз. Кто и когда разрушил его, неизвестно. Приписывают и Тамерлану, и Александру Македонскому, двум любимым персонажам здешней мифологии. Но за станцией Байрам-Али оазис закончился. Пустыня сменила наружность. Огромные барханы в пять саженей высотой напоминали застывший океан. Лишь многочисленные кусты саксаула немного оживляли угрюмый пейзаж.
