Сидишь – молчишь, и папа рядом где-то сидит, молчит.

Когда я его потерял, мне было тридцать.

А когда ему было тридцать, он потерял всё!

44-й год! Друзей закопал, веру не нашёл, Родина позади осталась.

Как хочется поговорить с папой!

Помню: с Козленца как-то выбирались, заблудились, восемь часов плутали, дождь сечёт, а он мне говорит: «Отогни обшлага с сапог-то – пусть обветрят чуток!» Вышли к Ключам, километров за двадцать от Татарки. Баньку нам соорудили, самогоночки плеснули, на печи местечко отвели. Утром – как ни в чем не бывало.

Как бы мне с ним поговорить-то. Неправильно! Просто помолчать и знать, что он тебя понимает!

Говорят, души умерших часто облетают те места, где им хорошо было. Вот я в лес-то и повадился. А может, это не то место, где ему хорошо было? Просто спокойно?

Может, я с ним столкнусь там, где ему было хорошо!

Берлин – вот та точка, где папа не выкопал ни одной могилы для своих друзей, а победителем, пусть хоть в 1968-м, себя почувствовал!

Я прилетел в Берлин 9 Мая. Праздника там и в помине не было.

В новых для меня городах я привык для начала посещать местные кладбища и «блошиные рынки». Ну, вместо кладбища я попал на мемориал жертвам холокоста из чёрных и серых, холодных уродливых глыб, установленных на месте бывшего бункера руководства фашистской Германии. Ничего мне в нём не понравилось: даже заблудился. А берлинская «толкучка» меня подтолкнула к дикой провокации, за которую я чуть было жестоко не поплатился.

Захотелось мне на память о посещении осиного гнезда, породившего коричневую заразу, купить какой-нибудь амулетик с непристойной символикой, то есть свастикой. Но лишь стоило мне шёпотом произнести сакральное слово «Хакенкройц», как тут же я услышал не только пшики, крики и визги, но и противный свисток. Лишь одна добрая душа со славянской простотой крикнула мне через всю свою дурь: «Беги!»

Я бросился сломя голову вдоль аллеи, да ещё получил дополнительно под зад тяжёлой ногой, когда выбежал на специальную велосипедную дорожку.

Кто может спасти простого русского мужика в чужом городе, кроме красивых русских баб? Соня и Надя работали проститутками в двух маленьких официальных борделях «Эдем» и «Соня», которые находились рядом с моим маленьким отельчиком в районе Шароттенбурга, это один из самых дорогих и фешенебельных районов города, излюбленный успешными людьми, в том числе и нашими бывшими согражданами.

В Германии официально разрешена проституция, и я знал в лицо этих девочек, с которыми, бывало, выкуривал по сигаретке в ожидании экскурсионного автобуса. Но чёткое соблюдение инструкций или субординации никогда не позволяли им чего бы то ни было неприличного по отношению к нашим туристам.

Но тут Соня и Надя подхватили запыхавшегося меня под руки, и, руководимые каким-то родственным седьмым преступным чувством, спасая от беды, втолкнули в свой подъезд. Я им был безумно благодарен, узнав, что шутки с нацистской символикой караются по местным законам очень сурово. Девочки приехали сюда на заработки с Украины, я порадовал их напоследок:

– Мой папа, пройдя пол-Европы, считал, что только польки, да и то, если их нарядить, и вы, украинки, можете конкурировать с русскими женщинами. Девушки же других стран ему казались некрасивыми, нескладными, и он был уверен, что никто из фронтовиков не оженится за границей. А вот один из его друзей не вернулся домой, найдя свою судьбу в Закарпатье – женился на хохлушке.Девчонки хохотали.

В Берлине, в городе, где все две мои недели небо было стальным, мой папа не мог быть счастлив. Нет! Ах, как тоскливо, когда нет рядом родственной души, вот если бы была у меня родная сестра, она любила бы меня бескорыстной любовью, она погрустила бы вместе со мной. Считается, что дочери походят на своих отцов. Красивая, высокая, стройная была бы моя сестра.

Кафка в такси

«После ослепительных улиц Праги, этого «золотого города», как он назван в немецком фильме, я попал в…»

(Из письма отца 12.12.45)

В центре Праги в два часа ночи я стоял посреди пустынной большой площади и с содроганием вслушивался в хлопанье огромных плохо натянутых планшетов с чёрно-белыми портретами человека с измождённым лицом и пронзительным взглядом – Франца Кафки.

Вдруг на площадь вырулил здоровенный жёлтый старый «мерседес». Он встал перед гостиницей, и из открытой форточки высунулась типично грузинская весёлая большая усатая морда и с типичным «вай-вай-вай, ждёте меня, вы?» После чего грузин засовывает свою огромную кепку-аэродром, в каких ходили у нас в начале 60-х, назад в машину.

Прага была тёмная, почти без огней, фары «мерседеса» светили очень тускло, и только яркие желтые глаза грузина с буденновскими усами горели, освещая нам путь. Георгий оказался очень разговорчивым.

Я коммуникабелен и люблю поддерживать разговоры с водителями.

– А почему у вас весь город завешен портретами этого чёрного человека? Нельзя ли было его как-нибудь покрасивше нарисовать?

– Это писатель Кафка. В последнее время он стал одним из главных маскотов Праги. А чего его красивее-то рисовать, если он всю свою жизнь в кошмар превратил. Им только детей пугать. И вот что интересно – с комплексом неполноценности был, а оставил след во многих женских сердцах, одна фрау много лет спустя после его смерти утверждала, что её сын от него. Странный он, конечно, был, этот писатель, боялся подолгу жить на одном месте, постоянно кочевал, в Праге много о нём памятных досок на домах. Вон и там, – водитель махнул рукой куда-то в сторону, – жил у родной сестры, после, во время войны, она погибла в нацистском лагере. Дом её под номером 22 на Злата улочке.

– Его сестра что, была замужем за ювелиром?

– Чудо ты, юдо, рыба-кит! А ещё из России. Это улица Золотарей, на ней говновозы жили, и тут они своё золото вываливали.

– Я думал, он жил в еврейском квартале – он же еврей, правда, в годы моей молодости мы считали его австрийским писателем.

– Да, еврей, большую часть жизни прожил в Праге, писал по-немецки, умер в Австрии. Почти как у меня, я – грузин, большую часть жизни прожил в СССР, умру, наверное, в Чехии.

Грузин рассмеялся: – Я расскажу тебе, почему мне, уважаемому в Кутаиси человеку, пришлось уехать с Родины и даже не поймёшь куда: в какую-то Чехию.

– И как здесь, в Чехии?

– Нормально! Только праздников мало!

–..?

– Вы ведь знаете Мессерера?

– Да! – Я вздрогнул и подумал: откуда ему известно?

Я даже хотел что-то вякнуть про то, что Борис Мессерер и Белла Ахатовна Ахмадулина не дальше как месяц назад были у меня дома в гостях и я сварил специально для них уху из нашей волжской стерляди. А также весело хотел рассказать, как лет двадцать назад Беллочка в мастерской у Бориса на Малой Грузинской в Москве вся радостная и растрёпанная вышла к народу и честно спросила: «СССР (она так Мессерера называла) меня замуж зовёт! Идти?» и все пьяно хором завопили: «Идти!», Так родилась эта богемная счастливая супружеская пара.

Но что-то насторожило и остановило меня.

– А его родственник, Алик Мессерер, работал в Кутаиси на автозаводе. Он переехал к нам из Горького, на вашем ГАЗе работал

И мне опять стало не по себе: откуда этот водитель знает, что я из Нижнего Новгорода?

Таксист продолжал: – Алик в Советский Союз приехал из Франции, где жизнь скучна – праздников мало, а в Горьком праздников много: зарплату получил – праздник, колбасы купил – праздник и так далее. Вот и у меня в родном Кутаиси, знаешь, как много было праздников! Но в 1991 году Грузией завладел человек с понятиями – Звиад Гамсахурдиа, и праздники кончились – завод наш встал. Жить не на что, женщины в проститутки пошли, только бы детей прокормить. А я и вся моя семья – пришлось уехать всем, а у нас семья – сто десять человек. Где мы все?

– Георгий, а как к вам относятся здесь местные жители? Ведь была же «пражская весна», вы же советский человек, ощущаете какое-то особое отношение?