Ян не мог удержаться, чтобы не прыснуть со смеху.

— На нашем месте, — проворчал Идельсбад, — ты бы не смеялся. Но хватит отступлений. Разочарованные, мы решили плыть дальше, к неясным очертаниям, которые по вечерам выныривали из тумана. Никогда не забыть мне наше волнение, когда мы высадились на этот большой остров, поросший густым лесом с опьяняющей листвой, из которой сочилась живительная влага, с множеством разно цветных ящериц и птиц. Мы назвали его Мадейрой.

— А почему?

— Из-за бесчисленных лесов. Madeira — дерево на португальском. Впоследствии мы посадили там виноградные лозы, привезенные с Кипра, сахарный тростник из Сицилии и развели рогатый скот. Вот так мы осуществляли основные положения плана Энрике. Ему мало было одного лишь открытия. Необходимо было извлекать из него пользу. Вполне вероятно, что кое-кто побывал на Мадейре еще до нас. Но именно мы, на этот раз не лавируя, проложили туда дорогу, построили первый дом, посадили первую виноградную лозу, развели первых домашних животных.

Мальчик восхищенно кивнул и не удержался от вопроса:

— Но какое отношение все эти приключения имеют к моему отцу?

— Непосредственное. Потерпи. Подобные экспедиции следовали одна за другой без перерыва. Продолжаются они и сейчас. Девять лет назад один монашествующий рыцарь из дома инфанта, Гонсальвес Велго Габрал, после нескольких попыток добрался до другого архипелага, о котором много раз упоминали моряки, спасшиеся с судов, отнесенных ветром. Эти острова напоминали больших хищных птиц, и им дали название Азоры, что значит «Ястребы» на моем языке. Там мы тоже поднимали целину, убирали камни, пытались вывести сельскохозяйственные культуры, приспособленные к влажному климату. Постепенно освоили девять островов. Двумя годами позже, в тысяча четыреста тридцать четвертом году, один из наших знаменитых капитанов дважды обогнул мыс Божадор, доказав, что можно идти против сильных течений и ветров, которые не удалось еще победить ни одному народу. А через несколько месяцев один из наших экипажей обогнул мыс Блан. Эта экспедиция обязана своим успехом новой конструкции корабля — каравелле, изобретенной нашими кораблестроителями и такелажниками. Это было лучшее судно из всех, когда-либо выходивших в море. Ты должен был заметить его в порту Слейса.

Ян поспешно подтвердил:

— О да! Их высокие борта и латинские паруса выделяются среди тысяч других. Я слышал, что у этих судов такая малая осадка, что они могут близко подходить к берегам, проникать в устья и идти против ветра.

— Правильно. Доверив тебе все эти детали, я хочу, чтобы ты хорошо осознал жертвы и усилия, на которые не переставая шли мои соотечественники в течение десятилетий. Благодаря этим людям, не уступающим по напористости принцу Энрике, а также неизвестным морякам мы, к вящей славе Португалии, отодвигаем границы знакомого нам мира. Терпением и отвагой мы добились того, что португальский парус видят во всех концах света.

Идельсбад умолк, и Ян понял, что сейчас пойдет речь о самом для него важном.

— Это случилось тринадцать лет назад, в тысяча четыреста двадцать восьмом году. Овдовев в третий раз, Филипп, герцог Бургундский, направил в Синтру своего любимого художника и верного слугу — Яна Ван Эйка. Его встретили с большой помпой, и он написал портрет инфанты Изабеллы, единственной дочери короля, отослав его своему господину вместе со столь благоприятным отзывом о непорочности и привычках принцессы, что Филипп поспешил попросить ее руки. Дальнейшее тебе известно. Первого января тысяча четыреста тридцатого года бургундец взял себе в честь Изабеллы новый девиз — «Другой не будет» и учредил ради нее орден «Золотого руна», дабы поощрять им торговлю шерстью, основным богатством Нидерландов, а также память аргонавтов, в честь морских подвигов Португалии…

Идельсбад презрительно поморщился.

— Лицемерие… низость… Особенно когда знаешь, что верность никогда не была свойственна этому добрейшему герцогу. Не сомневайся: замыслы инфанта Энрике всегда являлись и сейчас являются наисекретнейшими в мире. Наши морские карты неоценимы. Они составляют богатство нашей страны. Чтобы сбить со следа иностранных шпионов, кишевших повсюду в камзолах придворных или в широких плащах негоциантов, мы тщательно скрывали некоторые успехи и громко оплакивали некоторые неудачи. Мы запутывали следы, мы даже топили корабли, дабы уверить всех в легенде, согласно которой невозможно вернуться обратно, пройдя определенную точку.

Гигант вздохнул.

— Увы… в зрелом плоде завелся червь. Во время пребывания в Португалии до Ван Эйка дошли слухи о наших морских подвигах. Возвратившись в Брюгге, он пересказал их герцогу. С тех пор художник совершил несколько поездок, связанных со шпионажем, как в Кастилии, так и в Португалии. Во время одной из них он пронюхал — бог знает как, — что мы почти закончили исследование побережья Гвинеи, обогнули мыс Божадор и мыс Блан и открыли края, где в изобилии можно до бывать золото и рабов. В этот раз герцог проявил решимость. Он поручил Ван Эйку вернуться в Португалию и непременно завладеть нашими драгоценными картами. Прошло уже два месяца.

— Мой отец?

— Да, твой отец… Перед послом, каковым он числился, были открыты все двери. Но ему, сверх того, удалось побрататься с придворным художником Нуно Гонсальвесом. Тот в свое время изучал работы Ван Эйка, искренне восхищался ими, и они вдохновили его на написание образа святого Винсента, покровителя Лиссабона, когда-то замученного на мавританском побережье. Брат же Нуно Гонсальвеса, некий Мигель, был хранителем королевской библиотеки и, что немаловажно, зала с картами. Под влиянием своего брата этот человек допустил невероятную оплошность, разрешив Ван Эйку посетить сокровищницу, на стенах которой были развешаны карты. Тот сразу усмотрел ту, которая интересовала его господина, — самую ценную.

— Он похитил ее?

— Нет. Он оказался хитрее. Воспользовавшись кратковременным отсутствием хранителя, он скопировал карту на велени.

— Как же он успел?

— Этот вопрос стоит и перед нами. Твой отец был великим художником, значит, обладал феноменальной зрительной памятью. Впрочем, это одна из причин, по которой герцог поручил ему эту миссию. Только художник с талантом Ван Эйка мог благополучно завершить ее. Детали и фамилии, которые он не успел записать, просто запечатлелись в его памяти.

— А как вы узнали об этом, если он ничего не украл?

— Потому что Мигель вовремя вернулся в комнату. Он сразу все понял и попытался убедить Ван Эйка отдать ему копию. Художник, разумеется, отказался, уверяя, что побудил его к этому чисто художественный интерес и он уничтожит пергамент после приезда в Брюгге. Что никто его не увидит. Подобные аргументы не звучали бы убедительно, если бы Ван Эйк не имел звания посла, не являлся королевским протеже, не был ценим инфантой Изабеллой и не окружен ореолом знаменитости. К тому же он очень умело манипулировал Мигелем при помощи кнута и пряника. Так, он дал понять, что, узнай король о его оплошности, он жестоко накажет его. Расплата за такие ошибки одна — смерть. Несколько лет назад один лоцман и два матроса, сбежавшие из Португалии в Кастилию с целью предложить свои услуги королю Альфонсо, были пойманы и арестованы. Тело лоцмана привезли в Лиссабон, разрубили на четыре части и развешали их на четырех городских воротах.

— Но как же вас предупредили?

— В день отьезда Ван Эйка Мигель, терзаемый угрызениями совести, все рассказал властям.

Ян с ноткой страха произнес:

— Его, разумеется, приговорили к смерти?

— Нет, но заковали в кандалы. Тоже незавидная доля.

— А вам поручили вернуть карту…

— Да. Меня попросил принц. Я уже говорил тебе, что он не только мой сеньор, но и друг. Однако моя миссия была заранее обречена на неудачу, потому что я должен был завладеть этой копией до того, как Ван Эйк передаст ее герцогу. Чудо это или везение, не знаю, но последнего в это время не было в Брюгге. Так что мне повезло. Но каждый час был на счету…