Священник оказался прав: еще на подходе к булочной Клааса нос мальчика учуял теплые запахи хлеба, витавшие в воздухе. Кругленький жизнерадостный мужчина предложил Яну потерпеть несколько секунд. Пшеничная лепешка уже испеклась. Его жена как раз нарезала ее. Он угостил мальчика сладкой булочкой и указал на табуретку. Ян сел, заметив:

— Забавно: у вас такое же имя, как у отца Уленшпигеля. Ведь его тоже звали Клаас?

— Правильно. И я горжусь этим! Я фламандец, настоящий, чистых кровей! Если бы я почаще прислушивался к себе, то немало насолил бы дворянам, духовенству и особенно бургундцам!

— Духовенству?

— Вот именно духовенству. А что ты думаешь? Если я выпекаю облатки для этого ворона Литтенбурга, значит, я святой Бавон? Если бы я мог дать тебе совет, малыш, то предложил бы держаться подальше от всех, кто носит сутаны: в их сложенных ладонях прячется лицемерие.

Ян улыбнулся:

— А бургундцы?

— Что за вопрос! Мыслимо ли, чтобы нами управлял какой-то герцог Бургундский, который по фламандски-то говорит, как француз, и свояк которого англичанин? Человек, который не нашел ничего лучшего, как выдать врагу эту несчастную девчонку, Орлеанскую деву, послать ее на костер! Когда подумаешь обо всех наших детях, кровь которых проливалась десятилетиями…

Булочник яростно ударил кулаком по всходившему тесту, подняв в воздух столб белой пудры.

— Еще придет времечко золотых шпор и «Брюггской заутрени»!

— Золотых шпор?

— Как? Фландрский мальчик не знает самой славной страницы нашей истории? Стыдно!

Он оставил свою квашню и, подбоченясь, встал перед Яном.

— Придется восполнить твое образование, сынок. Слушай хорошенько: все произошло почти полтора столетия назад, но для нас это вчерашний день. Измученные, подавленные, уставшие от французской тирании, установленной Филиппом Красивым, бывшим в то время королем Франции, ремесленники Брюгге выплеснулись в одно прекрасное утро на улицы города и набросились на французов. Ураган! Одних они убивали в их кроватях, других отлавливали в переулках. Менее чем за час они захватили все городские ворота и весь город целиком. Обезумев от ярости, король послал на выручку цвет своего рыцарства. Он был полон решимости подавить восстание. Но король не учел отваги наших людей. Встреча состоялась у стен Куртре, недалеко от аббатства Тренинг. Представь сцену! С одной стороны — наши, плохо вооруженные крестьяне, с другой — рыцари, закаленные в боях. Битва явно была неравной. Командующий французской кавалерией, некий Робер д'Артуа, с боевым кличем бросил свою конницу на крестьян. И что, ты думаешь, произошло?

Ян, зачарованный, затаил дыхание.

— Разгром! Всадники наткнулись на стену из пик, выставленных нашими крестьянами, тогда как наши лучники натягивали свои луки. Ливень стрел обрушился на врага; он был таким плотным, что почернело небо. Опустошив колчаны, наши отважные воины сорвали тетивы со своих луков и кидали дуги в ноги лошадей. Кони спотыкались, а наши сбрасывали всадников с седел. Затем началась страшная резня. Бойня, которую не описать никакими словами. Почти все военачальники королевской армии погибли, другие в панике бежали; вынуждены были потом продавать свои доспехи за кусок хлеба. Семьсот золотых шпор валялись на поле битвы. Победители собрали их и, чтобы отблагодарить небо за свою победу, развешали в нефе церкви Нотр-Дам, в Куртре. — Булочник гордо добавил: — Вот чем была «Брюггская заутреня»! Земля и каналы до сих пор помнят об этом…

Ян откинул голову назад, словно оглушенный звоном скрещивающихся мечей.

Клаас вернулся к своей квашне. Хитрая улыбка заиграла на его губах, и он тихо произнес:

— Когда-нибудь я, как Тилль, по-своему рассчитаюсь с этими бургундцами. — Еще больше понизив голос, он едва слышно прошептал: — Спорынья ржи…

— Простите?

— Спорынья ржи — это небольшие наплывы удлиненной формы, на вид безобидные; они вызываются опасным грибком, который развивается в зерне, отравляя его. Достаточно добавить ее в муку, идущую на выпечку хлеба для Принценхофа…

Глаза Яна округлились.

— А потом?

Клаас зло рассмеялся:

— Нет больше бургундцев, нет больше герцога Филиппа, никого нет! Ужасный огонь пожрет внутренности этих сеньоров, у них начнутся судороги и невыносимая боль, и мало-помалу их конечности отвалятся и обратятся в пыль. Ничего не останется от их тел. Ничего! Только маленькая кучка пепла…

Мальчик испуганно подскочил на табуретке. Да это сумасшедший!

— Я… лепешка… — заикаясь выговорил он. — Мне пора возвращаться.

Булочник молча сверлил его глазами. Он походил на людоеда.

— Я напугал тебя? Ты и впрямь поверил в эти бредни? Признайся!

— Д-д-да… — с трудом произнес Ян.

Мужчина легонько шлепнул его:

— Ну-ну, я же шутил! Я не убийца. Я булочник. Я раздаю жизнь, а не смерть. Кстати, я все это выдумал. Спорынья ржи — все равно что масло на вертеле… Ты успокоился?

Нисколько не успокоенный, Ян тем не менее подтвердил это, потребовав в то же время:

— Могу я получить облатки?

— Вот они, малыш! — услышал он женский голос.

Занавеска раздвинулась, пропустив маленькую женщину с милым приветливым лицом. Мальчик торопливо взял коробку, которую она ему протягивала, и, чуть слышно поблагодарив, поспешил к выходу. Но Яну не удалось переступить порог булочной: дорогу ему преградили двое мужчин, которых он сразу узнал. Они были те самые, виденные им в церкви. Он пробормотал слова извинения, попытался проскользнуть между ними. Но вместо того чтобы отодвинуться, один схватил Яна за руку и на полуитальянском-полуфламандском жаргоне спросил:

— Это ты, что ли, сын Ван Эйка?

Мальчик не успел ответить, ответ прочитался на его испуганном лице.

— Пойдем с нами.

Ян уже пришел в себя:

— Кто вы?

Вместо ответа мужчина, державший его за руку, сжал ее еще сильнее и старался вытащить его на улицу.

— Отпустите меня!

— Заткнись, а то достанется!

— Отпустите же меня!

Было ли то состояние паники или отчаяния? Яну удалось вырваться из тисков и отскочить, ища защиты у булочника. Тот схватил скалку, которой раскатывал тесто, и потрясал ею, словно дубинкой:

— Спокойнее, минхеер.

В его голосе не слышалось агрессивности, только лишь недоумение.

Булочник поинтересовался:

— Что он сделал? Что вы от него хотите?

— Тебе, друг, если не желаешь неприятностей, советую не вмешиваться в это дело!

Произнесший это — на великолепном фламандском — шагнул к Яну с явным намерением схватить его.

— Нет! — закричал мальчик, крепче прижимаясь к булочнику.

Женщина тоже вступилась за него:

— Остановитесь, ради Бога! Не видите, что ребенок на пуган?

Ее фраза закончилась вскриком.

— Мужчина, державшийся сзади, вытащил кинжал, шагнул вперед и приставил острие лезвия к горлу булочника.

— А теперь ты отойдешь, милейший.

— Не раньше, чем пойму, что вы хотите.

— Очень хорошо. Я сейчас объясню…

Резким движением с ужасающей решимостью его рука описала полукруг на горле булочника. Тотчас хлынула кровь, потом стала брызгать толчками. Несчастный поднес руку к горлу, но сразу тяжело повалился на пол.

Теперь ничто не отделяло Яна от нападавших. Тот, что стоял ближе, поднял его и понес к выходу. Его сообщник тщательно вытер лезвие кинжала о платье женщины, оцепеневшей и стоявшей с открытым ртом. Он ухмыльнулся и выбежал на улицу.

Тошнота подступила к горлу Яна, когда его несли по улочкам. Перекинутый через плечо, он раскачивался, небо дрожало над ним и смешивалось с брусчаткой мостовой.

Мужчина так сильно сжимал его, что перехватывало дыхание. Куда его тащили? Что это за люди? Они не могли быть ни агентами, ни судебными исполнителями; служители закона так не убивают! Ян завопил:

— На помощь! Помогите!

Удивленные прохожие оборачивались на проходившее трио, но никто не осмелился вмешаться.

На углу тупичка смирно стояли две белоногие лошади. Мужчина, тащивший мальчика, забросил его, словно обычный сверток, на шею одного животного, а другой вскочил в седло. Через несколько мгновений они во весь опор пронеслись на улицам, проскочили городские ворота и помчались в направлении канала, который связывал Дамму со Слейсом и Брюгге.