На вид как и на ощупь – полненькая, мягкая, с большой низкой грудью. Длинные тёмные волосы распущены по случаю ночного времени. Глаза круглые, глупые, но очень добрые, пухлый ротик приоткрыт, показывая белоснежные неровные зубки.

Я обнял иванову жену и прошёл в спальню.

– Расскажи что-нибудь.

– Что?

Женщина явно удивилась вопросу. Ах, да, красный военлёт. Разговоры дома только об удали молодецкой либо всех порвём на радость товарищу Сталину. Терпите, дамочка, нет большей чести в СССР, чем при крылатом муже быть. Полгорода таких как ты мечтает о соколе. Выгонишь – мигом подберут.

– Расскажи, как мы познакомились.

– Ты не помнишь?!

– Разве можно забыть! Но так давно об этом не говорили. Начинай! Как будто лучшей подруге, а она вообще ничего не знает.

– Ва-ань, что с тобой? Верно, и правда головой о порожек приложился. Вон гузак какой на макушке вырос.

– Фуражкой прикрою. Ну, говори…

Мы проболтали до утра. Понятно, что мне оставалось лишь поддакивать. Женщине впервые за годы удалось потрещать всласть. Здесь даже с девчонками на хлебозаводе не очень-то посекретничаешь – жена военлёта должна хранить гордое и возвышенное молчание. А то вдруг тайну военную раскроет, случайно мужем оброненную… Например, о дефиците портянок в авиационной бригаде, и враг тут как тут, подслушивает.

Монолог незаметно превратился в ласки, и меня снова коснулся крылом отблеск Божьей Благодати. Спасибо тебе, Создатель, за правильное использование адамова ребра!

Она убежала на работу к семи, не выспавшаяся, но вполне довольная проведённой ночью, а во мне прорезался Ванятка. Пусть его. Денёк-другой поживу пассажиром и зрителем, присмотрюсь к хомо советикусу в привычной ему среде, а не в посмертной исправительно-трудовой зоне.

Комсомолец привычно выругался, натянул галифе. При свете дня обнаружилось пятно на коленке – явный результат вынужденной посадки по пути к дому. Он намотал портянки, обулся и вывалился во двор, указав мне дорогу в отхожее место на будущее. При рассеянном солнечном свете через широкие щели между досками я, наконец, рассмотрел нашего дружка, демонстрирующего утренний подъём по стойке «смирно», наплевав на бурную ночь.

Сукин ты сын, Ванятка. Я, конечно, не доктор, но круглая белая язвочка мне решительно не понравилась. Вселение демона из преисподней чрезвычайно ускоряет регенерацию и избавление от инфекций, военлёт быстро вылечится. А скольких дурочек кроме жены успел наградить сифилисом, пьянь ты и развратник?

Он несколько реабилитировался в моих глазах, скурив первую утреннюю папиросу. Не такая радость, как с его женой, но близко…

Красный сокол машинально хлебнул рассолу, дивясь отсутствию похмелья, склевал завтрак и привёл себя в относительно строевой вид. Острая опасная бритва у горла в слегка дрожащих руках удалила щетину, украсив небольшим порезом. Обладатель шанкра залепил кожу обрывком газеты, навесил кобуру с ТТ и решительно двинул на службу, повстречав по пути соседа.

Так! Коллегу зовут Степан Фролов, старший лейтенант. Протрезвевшая и проснувшаяся память донора-реципиента начала потихоньку открываться.

На широкой физиономии лётчика, покрытой веснушками, застыло непрятное выражение, соответствующее состоянию «после вчерашнего». А-га… Тоже любитель приложиться, не такой, естественно, как моё недоразумение, но тоже не промах. Стало быть, всё своё несчастье, обоих горе-вояк, начальство поселило вместе. Сосед хмуро мазнул взглядом по лицу Бутакова, поправил фуражку на рыжих вихрах и отвернулся.

Скорым шагом двое военных промаршировали по пыльной улице меж бревенчатых одноэтажных домишек. Деревня? Окраина города Бобруйска, услужливо выскользнула подсказка из глубин ваняткиной души. Конечно, не Рим и не Иерусалим. Не скрою – разочарован. Наслушался о красотах Москвы и Ленинграда, надеялся усладить взор городскими красотами… Отставить! Пусть будет Бобруйск.

С лёгкой руки государей Романовых и дореволюционной черты оседлости здесь сохранился особый колорит. Из открытых окошек доносится крепкий чесночный дух, а местечковые красавы в большинстве своём отличаются загадочным разрезом волнующе тёмных глаз.

Кстати, девушек-то видимо-невидимо! Словно специально высыпали к проходу завидных армейских парней, даром что женатых. Кто смотрит откровенно призывно, окликают-здороваются, некоторые украдкой, но тоже недвусмысленно. Пять или семь как старым знакомым. Женское внимание приободрило соседа.

– Хороша Фаня, – поделился наблюдением Стёпа. – Мужа у неё забрали, хата свободная, гуляй – не хочу.

– Сдурел? – осадил его мой лейтенант. – С женой врага народа? Или вредителя там. До бригадного комиссара слух докатится…

– Ты сам хорош. Зачем у особиста тёлку увёл? С тобой любая пойдёт.

– А с ним – только под дулом «Нагана», – военлёты радостно заржали.

– Слуш, а что мы вчера пили? – Ванятка сдвинул фуражку вперёд, зашипев от боли в шишке. – Вроде не похмельный, а под куполом как муравьи шевелятся. Словно какое-то чужое там поселилось.

– Бывает, – заметил опытный Степан. – Кончал бы, сосед. А то до чертей и голосов допьёшься. Вот, в субботу кубари комэска отметим – и в завязку.

Там новое звание получит штурман бригады, начальник штаба и старший погонщик бригадной кобылы. Я одёрнул себя – нечего выпендриваться. Демона из преисподней способна принять только очень грешная душа. Так что вселился в наихудший человеческий материал. Загадал – Красная армия, офицерское звание, западный регион, всё сбылось. А уж тело и обретающую в нём душу первого владельца перевоспитывай как получится, не жалуясь, что самого скверного бойца из воинской части, если не из всех вооружённых сил, придётся перековать в образцовую машину по уничтожению нацистов.

– Вот опять! – крякнул воин и в расстройстве чувств снова закурил.

Ладно, постараюсь думать потише. Пусть ведёт себя привычно и адекватно.

На аэродроме жадно впитал увиденное через поле зрения Бутакова. Невольно проводил взглядом два крылатых силуэта, промелькнувших над лесом на фоне яркой синевы.

Бутаков потёр шею. За лобной костью шевельнулось печальное размышление: прав сосед, надо уходить в завязку, голова уже сама дёргается.

Он не слишком интересовался, здесь всё знакомо до мелочей: деревянный штаб с небольшой башенкой наблюдения за полётами, казармы аэродромной обслуги и несемейных командиров, столовка, непременные классы для политических и иных занятий. Странное подобие флага на длинной жердине, едва шевелящееся на слабом ветру. А, это для определения его направления. Рядок самолётов-истребителей Ванятка проигнорировал – эка невидаль.

Так, стараясь не слишком смущать лейтенанта, я к вечеру с большего уяснил расклад. В сухом остатке мой сталинский сокол – позор бобруйской авиации, и терпят его лишь из-за того, что он охотно собирает комсомольские взносы да громким голосом зачитывает передовицы на собраниях. Он два года в армии и скоро получит старшого, то есть третий кубик в петлицу. Жена, её зовут Лиза, непременно обрадуется кубику и огорчится бесчувственному по такому случаю телу. Степан, хоть и не кладезь талантов, на фоне моего комсорга считается перспективным пилотом. Почему? Разберёмся.

Ванятка в училище летал на У-2, затем целых часа четыре на «почти настоящем» истребителе И-5. Здесь в Бобруйске освоил новейший биплан И-15, на нём за прошлый год провёл в воздухе ажно двадцать странных часов, коих вроде бы и не было. К маю нынешнего – ни минуты. Я служу в авиации первый день и то догадываюсь: этого мало. Чтобы научиться плавать, нужно плавать, чтобы летать… Ну, понятно что.

В отсутствие полётов, то есть практически всё оставшееся время, красные командиры несут другую военную службу. Каждый день политзанятия, чуть реже – комсомольские и партийные собрания. Изучение матчасти – тоже интенсивно. Лётчики получают секретную книжку и секретные же тетради, в которые переписали содержание секретной книжки. С этим таинственным багажом они идут к стоянкам, где в моторе И-15 колупаются механики. Ну, как колупаются. Капот открыт, руки в масле. Кто сознательный, тот сам не брезгует схватиться за гаечный ключ. Ваня обычно пристраивается под нижнее крыло или под чистым небом, там давит на массу до следующего построения или политзанятий.