Но и в Петербурге-городке нашлось чем удивить Ангальт-Цербстских принцесс: они впервые увидели высокие ледяные горки, с которых катались на Масленицу, а кроме того… слонов, подаренных Елизавете Петровне Надир-шахом по случаю коронации. «Их было четырнадцать, и они выделывали разные штуки на дворцовом дворе»47. Бедные животные не выдержали сурового климата и вскоре околели, а в Петербурге еще долго говорили об экзотическом зрелище.
Путешественницам удалось задержаться в столице всего на два дня, их ждала Москва – любимый город Елизаветы Петровны, – где находился в тот момент двор.
Екатерина поместила в мемуарах многозначительный эпизод, мимо которого обычно проходят исследователи. Секретарь прусского посольства некто Шривер «бросил моей матери в карету записку, которую мы с любопытством прочли». Она «заключала характеристику всех самых значительных особ двора и… указывала степень фавора разных фаворитов»48. Судя по этой сцене, принцессу Цербстскую уже ждали в столице «друзья прусского короля» и заготовили для нее инструкции. Однако они не рискнули передать их непосредственно в руки и подбросили в тот момент, когда многочисленные соглядатаи не могли ничего заметить.
Случившееся должно было подсказать Фикхен, что мать вовлечена в закулисные интриги. Наша героиня уже знала, что ее приезд в Россию – результат победы одной из группировок в окружении Елизаветы Петровны. «Русский двор был разделен на два больших лагеря или партии, – вспоминала она. – Во главе первой был вице-канцлер граф Бестужев-Рюмин; его несравненно больше страшились, чем любили; это был чрезвычайный пройдоха, подозрительный, твердый и неустрашимый… властный, враг непримиримый, но друг своих друзей, которых оставлял лишь тогда, когда они повертывались к нему спиной, впрочем, неуживчивый и часто мелочный… Он держался Венского двора, Саксонского и Англии. Приезд Екатерины II (императрица иногда писала о себе в 3-м лице. – О.Е.) не доставил ему удовольствия. Это было тайное дело враждебной ему партии; враги графа Бестужева были в большом числе, но он их всех заставлял дрожать. Он имел над ними преимущество своего положения и характера, которое давало ему значительный перевес над политиканами передней. Враждебная Бестужеву партия держалась Франции, Швеции и короля Прусского; маркиз де-ла-Шетарди (французский посланник. – О.Е.) был ее душою, а двор, прибывший из Голштинии, – матадорами; они привлекли графа Лестока, одного из главных деятелей переворота… у него не было недостатка ни в уме, ни в уловках, ни в пронырстве, но он был зол и сердцем черен и гадок. Все эти иностранцы поддерживали друг друга и выдвигали вперед Михаила Воронцова, который также принимал участие в перевороте и сопровождал Елизавету в ту ночь, когда она вступила на престол… Остальные придворные становились то на ту, то на другую сторону, смотря по своим интересам»49.
Мы привели цитату из поздней редакции записок 1790-х гг. Обратим внимание, как в ней Екатерина заметно симпатизирует Бестужеву, чья титаническая фигура затмевает соперников. В момент ее приезда он действительно был врагом Ангальт-Цербстского семейства, но с годами сделался другом и защитником великой княгини. Зато временные, минутные союзники – де-ла-Шетарди, Лесток, Воронцов, Голштинский двор – либо ушли из жизни цесаревны, либо стали противниками, и потому с брезгливостью названы «политиканами передней».
Вице-канцлер (с 1744 г. канцлер) Алексей Петрович Бестужев-Рюмин принадлежал к младшим современникам Петра Великого, он родился в 1693 г. и был сыном русского резидента при Курляндском дворе П.М. Бестужева. Его отец долгие годы оставался фактическим правителем герцогства при вдовой Анне Иоанновне, которой на первых порах заменил мужа. Сыновья дипломата Михаил и Алексей учились в Берлине. Будущий канцлер показал блестящие успехи, особенно в иностранных языках. В 1712 г. он с согласия Петра I поступил на службу к ганноверскому курфюрсту (ставшему в 1714 г. английским королем Георгом II)50.
Дипломатическая карьера Алексея Петровича складывалась успешно, он служил резидентом в Дании, затем герцог Бирон, многим обязанный отцу Бестужева, взял его под покровительство. Тем не менее будущий канцлер знал взлеты и падения, он едва не попал под следствие по делу царевича Алексея в 1718 г., к нему не благоволил А.Д. Меншиков, и после смерти Петра I до середины 1730-х гг. талантливый царедворец оставался в тени. После свержения Бирона Бестужев, как самый близкий сотрудник временщика, был посажен в Шлиссельбургскую крепость, дал показания на своего благодетеля, от которых открестился при первом удобном случае.
У пришедшей к власти Елизаветы Петровны не было оснований доверять «человеку Бирона». Однако ум, опыт, европейское образование и удивительная работоспособность сделали Бестужева необходимым молодой монархине. Он сумел внушить ей, что предложенный им внешнеполитический курс основан на «системе Петра Великого». Стало быть, и отступление от него есть не что иное, как отказ от петровских принципов. А Елизавета широко декларировала возвращение России к наследию реформатора. Таким образом, Бестужеву удалось поймать государыню в ловушку ее собственной риторики. Могущество канцлера долгие годы зиждилось именно на убеждении самодержицы, что, уступая Бестужеву, она идет на международной арене по стопам отца.
Однако в 1744 г. в схватке за обручальное кольцо сторонники сближения с Австрией потерпели поражение от «друзей прусского короля». Бестужев был глубоко уязвлен и повел непримиримую борьбу против «матадоров». Штеттинская бесприданница застряла у него как кость в горле. Да и разве мало кандидаток на руку Петра Федоровича он назвал Елизавете, чтобы хвататься за первую встречную?
Еще в 1742 г. английский посол Сирил Вейч (Вич) сделал Елизавете предложение о браке наследника с одной из дочерей Георга II. Портрет принцессы был привезен в Петербург и, по слухам, очень понравился Петру. Вставал вопрос и о сватовстве к одной из французских принцесс, дочерей Людовика XV, но, отвергнутая в юности этим монархом, Елизавета слышать не хотела о подобном союзе. Лично ей импонировала сестра Фридриха II Луиза-Ульрика, но последнюю августейший брат предпочел пока оставить при себе. Рассматривалась и кандидатура датский принцессы, однако императрица опасалась, что такой выбор нарушит европейское равновесие. Наконец, Бестужев проталкивал идею женитьбы наследника на саксонской принцессе Марианне (Марии-Анне), дочери польского короля Августа III, поскольку этот альянс символизировал бы союз России, Австрии и Саксонии для сдерживания Франции и Пруссии. Чтобы подкрепить позиции Марианны, отец даже обещал за ней в приданое Курляндию51.
Желчный Фридрих II писал о позиции Бестужева: «Российский министр, которого подкупность доходила до того, что он продал бы свою повелительницу с аукциона, если б он мог найти на нее достаточно богатого покупателя, ссудил саксонцев за деньги обещанием брачного союза. Король Саксонии заплатил условленную сумму и получил за нее одни слова. Было крайне опасным для государственного блага Пруссии допустить семейный союз между Саксонией и Россией, а с другой стороны, казалось возмутительным пожертвовать принцессой королевской крови для устранения саксонки… Из всех немецких принцесс, которые по возрасту своему могли вступить в брак, наиболее пригодной для России и для интересов Пруссии была принцесса Цербстская»52.
На фоне богатых и влиятельных невест Фикхен выглядела весьма скромно. Однако именно она подходила больше других. Как бы ни хотела Елизавета Петровна поскорее женить племянника и закрепить престол за потомством Петра I, в данном вопросе она действовала с большой осторожностью. Невеста должна была отвечать двум требованиям: во-первых, иметь хорошую родословную, поскольку саму императрицу часто попрекали низким происхождением матери, и, во-вторых, принадлежать к небогатому и невлиятельному семейству, которое бы согласилось на ее переход в православие и не смогло в дальнейшем вмешиваться в дела русского императорского дома. Елизавета сказала Бестужеву, что невеста должна происходить «из знатного, но столь маленького дома, чтобы ни иноземные связи его, ни свита, которую она привезет или привлечет с собою, не произвели в русском народе ни шума, ни зависти. Эти условия не соединяет в себе ни одна принцесса в такой степени, как Цербстская, тем более что она и без того уже в родстве с Голштинским домом»53.
