«Ничто не делается бесплатно, – возразил Амианте. – Даже если человек крадет, рано или поздно ему приходится платить, так или иначе. Так устроен этот мир. Лордам причитается часть наших доходов – точнее говоря, налог в размере одного и восемнадцати сотых процента».

Гил задумался: «А это много?»

«Надо полагать, достаточно, – сухо отозвался Амианте. – В Фортиноне три миллиона иждивенцев и примерно двести лордов – шестьсот, если считать барынь и барчуков…» Амианте выпятил нижнюю губу и принялся теребить ее пальцем: «Любопытный получается расклад… На каждого лорда и барчука приходятся пять тысяч иждивенцев. Каждый иждивенец отдает один и восемнадцать сотых… для круглого счета, скажем, один процент. Значит, каждый лорд пользуется доходом пятидесяти иждивенцев». По-видимому, результаты расчета привели Амианте в некоторое замешательство: «Хотел бы я знать, на что они тратят такую уйму денег? Даже при самом роскошном образе жизни… Что ж, в конце концов это не наше дело. Я плачу налоги – и ладно. Хотя, действительно, тут что-то не сходится… Никакие новые проекты они не финансируют. Благотворительностью тоже не занимаются. В свое время, будучи корреспондентом, я мог бы навести справки, но так и не удосужился…»

«Ты был корреспондентом? – Гил услышал новое слово. – Что это значит?»

«Ничего особенного. Когда-то в молодости я занимал такую должность. Дела давно минувших дней. Что было, то прошло».

«А лордом ты не был?»

Амианте рассмеялся: «Нет, конечно! Разве я похож на лорда?»

Гил подверг внешность отца критическому рассмотрению: «По-моему, не очень. Как становятся лордами?»

«Лордами не становятся, лордами родятся».

«Но… Рудель и Марельвия, в кукольном театре – ведь они получили энергетические феоды, значит стали лордами?»

«На самом деле нет. Случалось, что нелегалы – а иногда и отчаявшиеся иждивенцы – похищали лордов, заставляя их уступать феоды и большие суммы денег. Похитители становились финансово независимыми и могли величать себя лордами, но им никогда не позволяли породниться с настоящими исправителями. В конце концов лорды заказали у дамарян – тех самых, что разводят марионеток – охранников-гаррионов, и теперь похищений почти не бывает. Кроме того, лорды договорились больше не выплачивать выкуп похитителям, несмотря ни на что. Поэтому иждивенец или нелегал не может стать лордом, даже если у него возникнет такое желание».

«А если бы лорд Бодбозл женился на Марельвии, разве она не стала бы барыней? А их дети разве не стали бы барчуками?»

Амианте, вернувшийся было к работе, снова отложил инструменты и помолчал, тщательно выбирая слова: «Лорды часто заводят любовниц – подруг – из среды иждивенцев. Но они внимательно следят за тем, чтобы от таких подруг у них не было детей. Надо полагать, лорды очень заботятся о чистоте расы и не допускают никакого смешения сословий».

Тень легла на янтарные круглые просветы выходной двери. Дверь распахнулась, вошел Эльфред Кобол. Грозно насупившись, агент службы соцобеспечения встал посреди мастерской и воззрился на Гила – у того душа ушла в пятки. Эльфред повернулся к Амианте: «Мне только что передали полуденный меморандум. В него внесена – красными чернилами! – запись, относящаяся к вашему сыну. Гил неправомочно находился на территории частного владения, подвергая себя и других неоправданному риску. Задержание произвел агент вашмонтского Собеса, совершавший обход квартала 12Б. Агент сообщает, что Гил забрался на опорные брусья башни лорда Уолдо Флоуэна, поднявшись на опасную, недозволенную высоту. Тем самым он не только нарушил права лорда Уолдо, но и создал угрозу финансовой ответственности за госпитализацию, способной обременить население брюбенского и вашмонтского районов».

Стряхнув опилки с передника, Амианте надул щеки, выдохнул: «Да-да. Он у меня резвый шалопай».

«Чересчур резвый! По сути дела, бестолковый и непутевый! Слоняется без присмотра днем и ночью. Сколько раз я замечал, как он плетется домой после наступления темноты, промокший под дождем до нитки! Рыщет по городу, как воришка – и ничему не учится, только безобразничает! Серьезно подозреваю, что эта „резвость“, как вы изволили выразиться, до добра не доведет. Неужели вас не беспокоит будущее вашего сына?»

«Торопиться некуда, – беззаботно отозвался Амианте. – У него все впереди».

«Жизнь человеческая коротка. Давно пора приступить к профессиональной подготовке. Надо полагать, вы хотите, чтобы он стал резчиком по дереву?»

Амианте пожал плечами: «Профессия как профессия. Ничем не хуже других».

«В таком случае начинайте обучение. Или вы предпочитаете, чтобы он посещал училище гильдии?»

Амианте поскоблил лезвием стамески ноготь большого пальца и неприветливо спросил: «Зачем отнимать у человека невинные радости детства? В свое время у него будет достаточно забот и тягот».

Эльфред Кобол собрался было что-то заметить, но вместо этого издал неопределенный звук – то ли хмыкнул, то ли прочистил горло – после чего деловито осведомился: «Еще один вопрос. Почему Гил не принимает участие в добровольных храмовых упражнениях?»

Амианте положил стамеску на верстак и скорчил глуповатую гримасу, всем своим видом изображая недоумение: «По этому поводу ничего не могу сказать. Я его не спрашивал».

«Вы учите его выкрутасам дома?»

«Э… нет. Я и сам, надо заметить, прыгун неважнецкий».

«Гм. Вам следовало бы поощрять в нем интерес к общепринятым обрядам, независимо от личных предпочтений».

Амианте поднял глаза к потолку, после чего взял стамеску и с ожесточением атаковал панель ароматического арзака, только что закрепленную на верстаке. Рисунок резьбы он уже нанес карандашом – в роще раскидистых деревьев длинноволосые девы убегали от сатира. Цветными мелками Амианте разметил сквозные вырезы и примерную глубину рельефа. Пользуясь металлической линейкой как опорной направляющей для большого пальца, мастер принялся выбирать дерево стамеской.

Любопытствуя, Эльфред подошел поближе: «Роскошный щит! Что это за дерево? Кодилья? Болигам? Или что-нибудь из твердолиственных пород – с Южного континента?»

«Арзак из горных лесов за Пергой».

«Арзак! Никогда бы не подумал, что из арзака можно кроить щиты таких размеров! У него и ствол-то, как правило, не шире метра».

«Я тщательно выбираю деревья, – терпеливо пояснил Амианте. – Лесничие пилят хлысты на двухметровые бревна. Я арендую чан на красильной фабрике. Бревна вымачивают в растворе в течение двух лет. Я обдираю кору, после чего делаю двухдюймовый продольный разрез по всей длине – глубиной слоев тридцать. Наружная часть пропитанного ствола, два дюйма толщиной, отделяется от внутренней по окружности – разворачивается изогнутый щит двухметровой высоты, шириной два-три метра. Щит распрямляется под прессом. Потом, после сушки, я выравниваю поверхности с обеих сторон».

«Хм. Вы сами отделяете наружные слои от внутренних?»

«Да».

«И плотницкая гильдия не возражает?»

Амианте пожал плечами: «Они не умеют это делать – или не желают. У меня нет выбора. Даже если бы я хотел, чтобы у меня был выбор». Последнюю фразу он пробормотал себе под нос.

«Если бы каждый из нас делал, что хотел, мы жили бы в дикости, как вирваны», – строго заметил Эльфред Кобол.

«Возможно». Амианте продолжал строгать душистый арзак. Эльфред Кобол подобрал завиток стружки, понюхал его: «Чем это пахнет? Деревом или химикатами?»

«И тем, и другим. У свежего арзака едковатый аромат, отдает перцем».

Агент Собеса вздохнул: «Хорошо было бы поставить в спальне такую ширму… Но моего пособия едва хватает на жизнь. У вас, случайно, нет бракованных панелей, с которыми не жалко было бы расстаться?»

Амианте устремил в пространство ничего не выражающий взгляд: «Поговорите с владетелями Буамарка. Они забирают все ширмы. Бракованные сжигают, панели второго разряда пылятся под замком на складах. Ширмы высшего и первого разрядов экспортируют. По крайней мере, я так думаю – меня никто не спрашивает. Если бы я сам рекламировал свой товар, у нас было бы гораздо больше талонов».