Он смеется над моим замечанием, а потом дружелюбно хлопает меня по плечу.

– Конечно, нет! – говорит он решительным тоном. – Вы слишком хороши для этого. Кроме того, мне не хотелось бы, чтобы хорошие солдаты подыхали просто так.

Это хорошо звучит, отмечает мой мозг, и майор немедленно кажется мне значительно симпатичнее. Майор замолкает, и я вижу, что он размышляет. Потом он спрашивает меня: – Вы умеете водить мотоцикл? – Так точно, господин майор! – отвечаю я немедленно. – У меня есть армейские права на вождение любых машин, вплоть до бронетранспортера, – заявляю я с гордостью.

– Это хорошо! Майор кивает, и я замечаю, что он доволен моим ответом.

– С завтрашнего дня вы командир отделения мотоциклистов-связных при штабе полка, ясно? За это я через пару дней сделаю вас унтер-офицером, согласны?

Его предложение оказывается для меня несколько неожиданным, но я немедленно отвечаю: – Так точно, господин майор! Да и что еще мог бы я сказать ему, будучи простым обер-ефрейтором? Отказаться? Но, возможно, я тогда еще и рассердил бы его, и кто знает, куда бы он меня после этого засунул. К тому же, связной-мотоциклист, вероятно, это вовсе и не плохо. Но большой радости от этого предложения я не испытывал, хотя до этой минуты и понятия не имел, какие обязанности придется мне выполнять как связному-мотоциклисту. Так что надо будет подождать, что из этого в ближайшие дни выйдет.

21 марта. Они чертовски торопятся. Уже сегодня я получил от старшего автомеханика мотоцикл и необходимое снаряжение. Отделение мотоциклистов-связных состоит в настоящее время из пяти человек, и расквартированы мы прямо при полковом штабе. Сам штаб с полковником во главе расположен в подвалах школы. Роты размещены примерно в двух километрах перед деревней и постоянно ведут бои. На командном пункте люди беспрестанно снуют туда-сюда, и я впервые лично сталкиваюсь с лихорадочной спешкой в полковом командном пункте. На передовой враг постоянно пытается прорвать нашу оборону. Однако его атаки нам снова и снова удается отбить. Русская тяжелая артиллерия беспрерывно ведет беспокоящий огонь по деревне, и иногда тяжелые снаряды взрываются совсем близко от нас. Хотя штаб постоянно поддерживает связь с воюющими подразделениями по радиотелефону, нас используют как связных для передачи важных приказов. В первый же день все мои связные уже в разъездах, так что приходится ехать и мне самому. Уже вскоре я начинаю ругать и проклинать мою должность. То, что майор рассматривал как льготу для меня, оказывается полной противоположностью. Я на своем мотоцикле подвергаюсь даже большему риску, чем если бы я на передовой в одиночном окопе сражался с врагом. Моим солдатам и мне приходится порой вручную толкать наши машины по мягкой земле или объезжать глубокие воронки, пока вокруг нас рвутся снаряды. Уже в первый день после разрыва снаряда в деревне земля проваливается прямо перед моим носом, и я вместе с мотоциклом падаю в глубокую воронку. Как только я, напрягая все свои силы, вылез из воронки, еще один снаряд, снова разорвавшийся совсем близко, взрывной волной опять отбрасывает меня в воронку. Мне повезло, что проезжавший мимо тягач при помощи троса вытащил меня и мой мотоцикл.

Мотор зарычал, я низко нагнулся к рулю мотоцикла и помчался дальше в сторону фронта, чтобы успеть доставить приказ роте. Трудная затея, потому что за это время роте пришлось сменить позиции, и мне сначала нужно было сориентироваться, где она теперь находилась. Затем последовала адская поездка под минометным огнем и градом пуль, в конце которой моя прорезиненная шинель мотоциклиста была разорвана в клочья, но сам я чудом совсем не пострадал.

22 – 25 марта. Опасные и трудные поездки на мотоцикле через воронки от снарядов и по глубокой грязи были рискованной игрой не на жизнь, а на смерть, но мне довелось заниматься этим всего пять дней. За это время были ранены двое моих связных, которых мне пришлось заменить новыми. За несколько дней до этого началась настоящая чертовщина. После того, как наше большое наступление окончилось неудачей, Иван начал свою атаку. Наше отделение мотоциклистов-связных постоянно находилось в разъездах под обстрелом, и я проклинал майора, который так кичливо говорил, что не хотел бы, чтобы я подох. На этом проклятом мотоцикле у меня не было никакой защиты, и большей частью из-за слишком сильного обстрела мне приходилось спрыгивать с него и бежать вперед в расположение рот как затравленный заяц по открытому полю. Во время такой опасной беготни три дня назад и были ранены двое моих связных.

26 марта. Сегодня стало несколько спокойнее, и мне только однажды рано утром приходится ехать к отделению тяжелых минометов. Двое моих связных еще в пути, в то время как другие ждут своих приказов. Но этот день, кажется, будет спокойным, а нам так отчаянно нужна хотя бы небольшая передышка. Когда я проголодался, я выхожу наверх к моему мотоциклу, который оставил во дворе школы. В боковой сумке моего мотоцикла еще лежит банка сардин в масле и горбушка хлеба. Снаружи светит солнце, но холодно. Время от времени тяжелый снаряд с шумом прилетает в деревню и с громким треском взрывается между домами. Когда один такой тяжелый снаряд разрывается совсем близко, я нервно вздрагиваю. У меня уже с раннего утра какое-то внутреннее беспокойство и я очень нервничаю. Я чувствую, что в воздухе носится что-то, что я и сам себе не могу объяснять. Неужели это снова то самое предчувствие, которое всегда возникает у меня, когда со мной что-то происходит? Я не знаю!

Когда я иду к мотоциклу и расстегиваю кожаные ремни на боковой сумке, я слышу только короткий вой снаряда и вслед за этим взрыв поблизости от школы. Затем несколько осколков с шумом врезаются в кирпичную стену. Я слышу, как один осколок с жужжанием летит по воздуху, и инстинктивно нагибаюсь... Слишком поздно! Осколок этот явно был предназначен мне, потому-то он и искал именно мое тело. Сначала я чувствую только легкие шлепки на прорезиненной шинели, но потом я ощутил сильный удар поверх моего левого локтя. Я чувствую боль и вижу, как кровь стекает из рукава, но внезапно я чувствую себя как бы освобожденным, как будто с моих плеч свалился тяжелый груз. И я осознаю, что и в этот раз это снова было предчувствие, как это бывало у меня и при других ранениях.

Лучше смерть, чем Сибирь

Полностью расслабленный я иду назад в подвал и прошу присутствующего там унтер-офицера медицинской службы временно перебинтовать мою руку. Большой осколок снаряда пробил плоть точно над локтевым суставом вплоть до кости. Но сам сустав вроде бы не поврежден, как говорит мне медик. Так как майор в этот момент отсутствует на командном пункте, я иду к командиру полка и, как положено по уставу, докладываю ему о ранении. Когда он, прощаясь, подает мне руку, я чувствую, что полковник действительно рад за меня, потому что благодаря этому ранению я смогу попасть домой. Несколько присутствующих, напротив, явно завидуют мне, так как я всего через неделю могу покинуть зону боевых действий с неопасным для жизни ранением. Я слышу это по отдельным возгласам. Судя по всему, им всем чертовски надоела эта война и, конечно, они сражаются только потому, что как немецкие солдаты следуют военной присяге и не хотят считаться дезертирами в глазах манипулируемого народа. Я тоже не могу освободить себя от этого обязательства, хотя я больше не верю в поворот к лучшему. На этом этапе, по-моему, никто уже всерьез не верит, что война еще может закончиться в нашу пользу. Наши нынешние бои это только отчаянные судороги перед агонией. Но никто не осмеливается произнести это открыто. Мы среди своих, но, тем не менее, не среди единомышленников. Уже по пути сюда мы видели, как много жандармов разъезжает вокруг, чтобы жестоко расстреливать инакомыслящих или незамедлительно вешать их для устрашения.

После моего ранения один из моих мотоциклистов-связных привез меня в медицинский пункт, откуда меня вскоре после этого с другими ранеными погрузили в санитарный автомобиль, который должен был привезти нас в Штеттин. Но мы не были в безопасности, пока не пересекли находящийся под обстрелом мост через Одер. Из-за нескольких повреждений мы должны были ждать до наступления темноты, только тогда мы, наконец, смогли проехать по нему. И только после этого мне стало лучше.