Фриц Кошински объясняет. – Огнеметы! – говорит он так громко, чтобы мы все могли услышать. Я уже слышал об их воздействии, и у меня мурашки бегут по спине. Не хотел бы я оказаться на месте тех русских, которые сидят там в низине – и у безумного подстрекателя свисток, наверное, тут же выпадет прямо изо рта. Теперь у других тоже нет шанса выбраться из низины живыми. И я спрашиваю себя, неужели рабская покорность наших врагов дойдет до того, что они сами в этой ситуации не решатся ликвидировать своего бесчеловечного командира и предпочтут отправиться в пекло. Еще прежде чем огнеметы исчезли в низине, мы видим, как вспыхивает длинный огненный луч, который под сильным давлением вылетает из трубы, и все, что оказывается на его пути, сгорает в ужасном пламени. В низине возникает паника. Мы слышим, как они кричат! И вместе с густым черным чадом к нам поднимается и зловещий смрад сожженного мяса и лохмотьев. Несколько человек, объятые пламенем, с безумными криками выскакивают на холм. Они в панике бегут мимо нас или катаются по земле, пытаясь сбить огонь. Многие прыгнули в ручей, чтобы спастись. Волна горячего воздуха настолько сильна, что мы чувствуем ее даже у нас наверху. Это страшное зрелище. И мы высовываемся из наших окопов и бежим за движущимися вперед танками. Мы должны идти дальше, враг все еще не разбит.
Пройдя около километра, мы сталкиваемся с сильным ответным огнем. Враг зарылся в землю. Когда нам не удается продвинуться вперед, огнеметные танки атакуют с фланга. Страшное оружие! Я впервые так близко вижу эти уничтожающие огненные пушки. И мне трудно будет забыть этот ужасный смрад, который перехватывал мое дыхание, и от которого у меня едва не случилось удушье.
Но какое это имеет значение, если какой-то простой солдат погибнет при этом. Это война, и на ней хороши любые средства, если нужно победить врага. И если бы не нужно было бы опасаться того, что противник сможет ответить тем же самым, то люди применяли бы еще гораздо более жестокое оружие. Какая разница, как именно умирают люди. Главное, что они вообще сдыхают и по возможности в больших количествах. Это война! Это одно предложение, которое означает уничтожение, смерть и жестокость, – это извинение и оправдание для всего того, что происходит в это время. Ты можешь расстреливать людей, пробивать им череп или сжигать их заживо, если это тебе нравится. Просто скажи: это война, и ты уже освобожден от какой-либо вины – это же так просто. Если ты, однако, не можешь договориться об этом со своей совестью, ты скоро сам подохнешь. Ты должен суметь приучить себя к тому, что происходит, и внушить себе то, что они втолковывали тебе с самого начала, что все это, мол, происходит для твоего отечества, и поэтому это правильное дело.
1 ноября. Сегодня в нашем подразделении тоже много погибших и раненых. Позже наши успешные действия и бой за плацдарм у Терноватки, вместе с именем нашего ротмистра были даже упомянуты в почетном списке немецкой армии. Одна из специальных наград, которые используются для поднятия боевого духа войск.
2 ноября. Нас сменяют части 23-й танковой дивизии, которая тоже входит в состав заново сформированной 6-й армии. Сменяющие нас солдаты уже через кое-что прошли. За последние недели их перебрасывали с одного участка фронта на другой. От них мы услышали песню, в которой в духе грустной насмешки рассказывается об отступлении немецких войск от Харькова и Киева через Кременчуг на Днепре и дальше на запад и юг. В нашей части солдаты еще много недель пели эту песню на мотив «Лили Марлен». Ее текст – это тарабарщина из солдатского русского и немецкого, со следующим дословным текстом: «Njemo ponemajo, njemo malako. Alles schiskojedno, doch Wodka charoscho. Njemo chleba njemo sup, dosswitanja Krementschug, dosswitanja Krementschug».
По смыслу это значит примерно следующее:
«Я этого не понимаю, так как молока больше нет. Но нам это все равно, так как водка тоже хороша. Но хлеба и супа тоже больше нет. Поэтому я говорю «До свиданья, Кременчуг»».
После того, как нас сменили, мы быстрым маршем направляемся на незнакомый нам участок фронта. Как обычно, мы, простые солдаты, снова ничего не знаем. Только слухи намекают на плацдарм на Днепре. Мы едем целую ночь, и очень мерзнем в наших грузовиках. Уже двое суток температура по ночам опускается ниже нуля, но днем идет дождь, и ветер продувает до самых костей. Дороги развезло, и грузовики часто тонут в грязи до осей. Нам приходится выталкивать грузовики из грязи, и когда мы после этого снова садимся в кузов, на нашей одежде и сапогах свисают куски липкого украинского чернозема. Наконец, мы останавливаемся в деревне и размещаемся по хатам. Здесь мы получаем новые валенки и маскировочные халаты с теплой подкладкой для предстоящей зимы.
5 ноября. После двух дней передышки мы снова направляемся на позиции у более крупного села. Эта деревня, вроде бы, называется Верхний Рогачик. Передний край обороны, так называемая HKL, должна находиться совсем близко. Мы слышим канонаду и шум боя. Говорят, что русские прорвали нашу оборону здесь на широком фронте. Наш полк при поддержке артиллерии и танков должен атаковать на рассвете и восстановить старую линию фронта.
6 ноября. После сильного огневого налета артиллерией большого и среднего калибра мы в шесть утра приступаем к атаке на широком фронте. Противник встречает нас сильным оборонительным огнем. Когда восходит солнце, оно настолько сильно слепит наводчиков наших танков, что им приходится снова и снова останавливаться. Им трудно наводить свои пушки на цели.
Для нас эта атака оказывается жестоким боем с большими потерями среди офицеров и солдат. У нас много погибших. Рядом со мной одному унтер-офицеру снарядом вражеского пехотного орудия буквально сносит голову. Осколок снаряда разрывает барабан для пулеметной ленты, который я установил на моем пулемете для ближнего боя. Несмотря на большие потери, мы прорываем оборону русских и обращаем их в бегство. Огнеметные танки также здесь занимаются «зачисткой» траншей и одиночных окопов. За ними остается только лишь опустошенный и сожженный пейзаж, из которого еще много часов поднимаются зловонные облака дыма. Они смешиваются с пролетающими по небу белыми облаками.
Потери противника в живой силе и технике огромны. Он хочет взять реванш, направив на нас свои самолеты. Они как пчелы кружат над нашими головами, и только после того, как наша зенитная пушка сбивает пять штурмовиков, они прилетают лишь поодиночке. К сожалению, они тоже успели уничтожить два наших грузовика и одну 20-мм зенитную пушку. Кроме того, также загораются несколько зданий колхоза, где находятся наш командный пункт и временный перевязочный пункт. Как раз когда мы думаем, что сможем немного передохнуть, русские переходят в контратаку. Нас застает врасплох их безумный обстрел из «сталинских органов» и полевых гаубиц. У нас снова большие потери. Так как мы между тем получили для усиления вдобавок к нашим танкам также отделение тяжелых истребителей танков «Хорниссе» (буквально «Шершень», 88-мм самоходная противотанковая установка с боевым весом 24 тонны, с начала 1944 года ее название было изменено на «Насхорн» – «Носорог» – прим. перев.) и несколько «Хуммелей» с их 150-мм гаубицами («Хуммель», буквально «Шмель», самоходная полевая 150-мм гаубица с боевым весом 24,4 тонны), у врага нет никакого шанса прорваться на нашем участке. Затем наши «штуки» атакуют немного отдаленные позиции врага, и мы по черным клубам дыма понимаем, что они тоже не промахнулись мимо цели. После того как отвоеванные позиции на старой линии фронта очищены, их снова занимает 79-я пехотная дивизия. Еще той же ночью нас перебрасывают на другой участок, тоже в районе Верхнего Рогачика. Сопротивление русских незначительно. Позже мы узнаем, что мы разбили советскую гвардейскую стрелковую дивизию со всеми ее пушками и другим тяжелым вооружением и нанесли большие потери в живой силе и технике еще двум гвардейским дивизиям.
Но победа досталась нам дорогой ценой. Только в нашем батальоне погибло более двадцати человек, и в уже и так сильно поредевшем полку число потерь только за эти дни еще раз достигло численности целого эскадрона. Наряду со многими рядовыми, унтер-офицерами и вахмистрами погибли также несколько офицеров. Среди них командиры 1-го и 2-го батальонов, а также три командира эскадронов. Также в нашем взводе тяжелого оружия из-за потерь утратили боеспособность одно минометное отделение и одно отделение станковых пулеметов. К всеобщему сожалению, всеми нами любимый унтер-офицер Фабер был убит пистолетным выстрелом в спину. В него выстрелил раненый большевистский офицер, лежавший на земле, которому Фабер только что перевязал рану. Когда я увидел это, я снова подумал об унтер-офицере Шварце на позициях для круговой обороны у Рычова и об обосновании им своих действий, которые я считал негуманными. На этот раз я не почувствовал никакого огорчения, когда вахмистр из легкого взвода застрелил эту свинью очередью из своего автомата. Упаси меня Бог от того, что мой гнев однажды превратится в непреклонную ненависть, и я стану таким же как тот унтер-офицер Шварц.
