— Что за самодеятельность?

и:

— Продолжайте! Продолжайте!

засадила нападавшему носком в голень, потом, отпрянув в сторону, без труда отхватила у стола, валяющегося рядом кверху ногами, ближайшую ногу и хряснула ею по руке с оружием. Все эти действия она производила «в партере», но тут поднялась, и они вновь оказались лицом к лицу, почти в том же положении, что в «предыдущей попытке».

— Что тебе надо? — спросила на сей раз она.

И снова обрезалась об его взгляд.

Мэри знала, что удары вышли болезненными, он сам спровоцировал это. И в любом случае у Гения не было причин так на нее смотреть.

— Великолепно, — произнес режиссер, — продолжайте!

И опять громкий шорох бьет в уши — похоже, шипит телевизор по окончании программ, — и Мэри обнаруживает себя на полу у лестницы.

— Мотор!

— Дубль первый!

Она этого не делала. В ней были: злость, пожалуй, немного испуга и очень много надоевшего уже непонимания. Но не было раздражения. Ну не было!

На пороге бесшумно нарисовалась темная фигура. Чтобы проверить пойманную только что мысль, Мэри вновь метнулась под стол. Теперь Смеляков его не трогал: он опять действовал иначе, но впервые так, как заранее договорились — то есть, видимо, ожидал подсечки. «Ну-ну». Мэри вскочила, откинув многострадальный стол прямо на него, при этом отчекрыжив ножку — впрочем, для мебели все происходило впервые. Как, без сомнения, и для режиссера, раз за разом требовавшего: «Продолжайте!», — и для ассистента, упорно отбивавшего дубль первый, и, вероятно, для прочего персонала, но не для двух действующих лиц.

Мэри видела, что Смеляков не играет, что он настроен всерьез ее заломать. А значит, до сих пор ей помогало только везение — помимо, конечно, занятий карате-до и немного рус-боем, но он ведь…

Она сделала обманное движение, якобы вновь собираясь выбить пистолет — он бы перехватил, но Мэри вместо этого изменила траекторию удара и треснула его ножкой стола по голове. Потом отскочила назад и, опустив «оружие», спросила:

— Ты что вытворяешь, Смеляков? Что это за «день сурка»?

Взгляд его после удара лишь на миг затуманился, но не изменил выражения, вновь полоснул, как холодным лезвием:

— Вытворяешь ты, Ветер. И я хочу знать, что.

— Стоп-стоп! — это прорезался режиссер. — Ваши личные отношения, господа, будете выяснять вне съемочной площадки!

В этот момент Смеляков сделал выпад, вернее — прыгнул вперед.

«Он меня убьет…» — успело мелькнуть в голове у Мэри — примерно как бывает это у жены, вернувшейся домой далеко за полночь. Одновременно она попыталась уже не отбиться, а попросту удрать, но была схвачена за футболку, выдравшись, упала, принялась было отползать, зыркнула назад и откатилась, наткнулась на стул и бросилась им — словом, началось то, о чем и мечтал режиссер: женщина героически боролась за жизнь в неравной схватке. Хлипкая, «на живую нитку» скрепленная мебель трещала и эффектно рушилась.

Мэри не была обделена гибкостью, ловкостью и, конечно же, определенной силой. Она ускользала, используя всевозможные приемы, рассчитанные на противника с большей массой, в том числе и кидание в него чем ни попадя. Страха не было: главное, она была уверена — он не спятил. Разве что немного нервничает. Был в этом первобытный азарт. Была злость. И страсть.

Раздражения не было.

Исход этой схватки был предрешен, причем в очевидный разрез со сценарием боевика: все-таки завалил и прижал. Приблизил глаза. Дикое что-то, темное плескало из зрачков, разливалось в груди и билось, обжигая, в жилах. Не Хаос. Иного рода безумие.

— Это твой способ задавать вопросы… Жнец?

Он опустил веки, но не отпустил ее. Спросил:

— И это все, на что ты способна? Вся твоя оборона? Возвращение во времени, чтобы переиграть момент?

Мэри улыбнулась, впервые поняв, что и она способна уже немножко разбираться в проблеме. А потом сообщила достаточно сногсшибательный для него факт:

— Ты сам это делал. И каждый раз в тот момент, когда я одерживала верх. Тебя ведь это не устраивало? Раздражало, так? Ты досадовал и в глубине души хотел все переиграть.

Он сильнее, почти до боли сжал ее плечи:

— Ловко ты перекинула стрелки. Не пытайся меня обмануть.

— Хорошо, тогда почему все кончилось? Почему мы больше не возвращаемся, время идет, а я лежу тут, придавленная тобою? Да потому, что такое наше положение тебя вполне устраивает.

Он на мгновение склонился, глубинно рыкнув, и отпустил.

Мэри перевела дух: если бы он немного задумался, то мог догадаться, что и ее такая «придавленность» не слишком-то раздражала. Но личное моментально отошло на второй план, потому что вокруг обнаружился более важный материал к размышлению.

Увлекшись, по выражению режиссера, «личными проблемами», они не обратили внимания на то, что никто почему-то больше не мешает им их решать. На съемках изредка встречается понимание, когда между действующими лицами заваривается что-то любопытное: это даже может дать толчок к гениальным поправкам в сюжете. На сей раз, как выяснилось, понимание было в принципе исключено: пока они «разыгрывали сцену», вся съемочная группа во главе с режиссером бесследно исчезла, не забыв прихватить с собой аппаратуру и изрядную часть декорации, в результате чего дом стал выглядеть ветхим, запущенным и абсолютно нежилым. Конечно, в процессе съемок его изрядно разгромили, но то был «цивилизованный» разгром на в целом вполне респектабельной вилле. А это… С разгромом или без — иначе как «баракко» это было не назвать.

— Та-ак, — протянул Смеляков, оглядываясь, и, уперев руки в бока, воззрился сверху вниз на Мэри: — А это чья работа? Тоже, наверное, моя?

Она села по-турецки на полу и вздохнула горестно.

— Лучше не спрашивай. Знаю только точно, что и не моя.

Немножко искушенная в подобных ситуациях, Мэри уже догадалась, что съемочная группа исчезла не только вместе с аппаратурой и декорациями, а прихватила с собой и кое-что покрупнее.

— Жнец!

Он вздрогнул и заметно напрягся: чувствовалось, что его коробит собственная оперативная кличка из ее уст. А как ей еще было его называть — Евгением? Слишком длинно. Женей — вообще не про него. Жнец — самое то, коротко и сердито.

— Я догадываюсь, что у тебя ко мне есть вопросы… и претензии. Так вот, ты должен знать, что я сама немногое понимаю. Хотя кое-что начинает складываться. Я не знаю, и тебя, наверное, бесполезно спрашивать, как ты оказался в этой Ялте. С нами. Ты же в курсе, что я была не одна.

Жнец сощурил глаза и молча поиграл скулами. Тогда Мэри, вздохнув решительно, задала прямой вопрос:

— Меня интересует, куда ты дел Гения.

— Вот, значит, как ты его называешь? — он усмехнулся.

— Так его зовут друзья. В его мире.

Жнец потер пальцами переносицу, присел на корточки перед Мэри и сказал:

— Мой мир изменился, когда я уже был в Ялте. Тогда я понял, почему тобой заинтересовалась наша контора. На уровне проверки. А здешняя, похоже, восприняла это более серьезно.

«Ой, сдается мне, что определение „здешняя“ уже устарело», — подумала Мэри.

— Центр прислал двух спецагентов, — сказал он.

— Чтобы они меня ликвидировали? — продолжила Мэри, практически не спрашивая, а утверждая. — Значит, Гений был прав — это тебе я должна сказать спасибо за…

— Меня тоже предполагалось убрать, — перебил он, — но… — Жнец хмыкнул: — Не вышло. Если бы я знал, что у них тут такая паранойя… Хотя, может быть, они и правы: нарушители пространства — это будет посерьезнее, чем нарушители государственных границ.

«Если они „зачищали“ всех…»

— А все-таки, где Гений? — всерьез обеспокоилась Мэри.

Жнец взглянул на нее с тем острым сквозным выражением, несвойственным так хорошо знакомым ей глазам — ни у Гена, ни у Гения не было взгляда, от которого хотелось закрыться руками, словно от ножа, ворошащего твои мозги. «Совершенно ясно, — думала она, — что он должен ненавидеть человека, хозяйничавшего в его доме, пользовавшегося его именем, притом изрядно пощипавшего его счета. Но ведь он уже понял, что это его собственный двойник, а что можно сделать с двойником?..»