— И какова была твоя реакция?

— А какая тут может быть реакция? Сказал: понял, не дурак, желаю удачи, счастья. И на этом всё закончилось. Почти всё. Ибо вся эта история — она меня здорово… хмм… приплющила. И ведь вроде бы объективно никто ни в чем не виноват, но все равно: таковое понимание — оно не успокаивало. Такая, знаешь, боль невероятная от всего этого осталась. От которой не отмахнуться, не перескочить… Ты… ты понимаешь меня?

— Думаю, да, — серьезно ответила Яна и нежно погладила Купцова по щеке. — Бедненький! Прости, что заставила снова все это пережить. Влезла в душу своими граблями…

— Нет-нет. Напротив, я тебе очень благодарен. Кстати, теперь во всех красках можешь представить: какого рода эмоции и ассоциации у меня возникли, когда я узнал, что тебя сбила машина.

— Да уж. Но не волнуйся: я потратила кучу денег на специальные обследования, и врачи клятвенно заверили, что с репродуктивной функцией после травмы у меня все в полном порядке. Так что, если когда-нибудь захочешь проверить…

— Уже хочу! — перебил Купцов, сгребая Яну в объятия и притягивая к себе.

— О, господи, инспектор! Ну, не здесь же!.. Лёнька, перестань! Между прочим, ты опаздываешь.

— Ах ты, черт! В самом деле. Ну, хорошо, тогда поступим так: ты меня не дожидайся, а прямо сейчас езжай домой. Скоренько укладывай там Глеба, и — сразу ко мне. Вот ключи. Отметим мое судьбоносное событие, а заодно — протестируем твои репродуктивные функции.

— А как же Ирина? Домашней полиции нравов не опасаешься?

— А Ирка сегодня очень кстати укатила на дачу к подружке. С ночевкой. Ну всё, я пошел.

Купцов нехотя выбрался из салона «шкоды», сделал было пару шагов в направлении Управы, но вдруг поворотился и весело отдал последнее распоряжение:

— И не забудь захватить свой дивный пеньюарчик! Тот самый, который зелененький…

Уж насколько непросто нынешним вечером в стенах Следственного управления протекала беседа Купцова с товарищем Пономаренко, но и она в подметки не годилась тяжкому диалогу, параллельно происходившему в неприметном кабачке «Дато-Батоно», что на улице Рубинштейна. Инициатором диалога выступил Брюнет, а его собеседником являлся ни кто иной, как Самвел — пожалуй, самый авторитетный, самый распиаренный в Питере (и не только) вор.

Нетрудно догадаться, что организация таковой встречи потребовала звероподобных усилий и задействования схожей окраски связей. А уж за «цену вопроса» — и говорить не приходится. Ведь как у адвокатов можно быть не самым лучшим, но при этом слыть самым дорогим, так и в криминальном мире — вопрос авторитета и раскрутки такое же имеет значение. И хотя эти фигуры всегда чуть более надуты, нежели являются на самом деле, тут уж ничего не поделать — так устроен современный мир. Но имелась в данном конкретном случае и другая сторона медали. И сводилась она к тому, что в питерском криминальном мире Самвел считался своего рода региональным судьей, статус которого был неизмеримо выше, нежели статус рядового смотрящего за любым рядовым городом в нашей многострадальной стране.

К слову сказать, щадя тонкую душевную организацию Леонида Николаевича Купцова, с его устарелыми принципами «юного дзержинца», про запланированную встречу с вором в законе Виктор Альбертович рассказывать решальщикам не стал.

Пока — не стал. А дальше — как фишка ляжет.

— Э-э, Витюша, стареешь, да? — с ленинским хитроватым прищуром продолжал плести словеса-кружева Самвел. — Брюхо появилось, проплешины, мешки под глазами. Опять же — охрану завел. А ведь, помнится, в одиночку на стрелку с «казанскими» ходил. Причем с бреднем, даже без волыны.

— Да, были времена, — ностальгически улыбнувшись, подтвердил Брюнет. — Зато ты, Самвел, практически не меняешься. Вон, гляжу, даже зубы до сих пор все свои?

— Э-э… какой там свои?! Фарфор! Я свои последние в Ухте оставил, еще в девяносто-забыл-каком году. Третья ходка, короче.

— А всего сколько было?

— Если последнюю не считать — семь.

— А почему последнюю не считать?

— Э-э… Кому сказать — стыдно совсем, да? Прикинь, на винтилове менты экстази подсунули? Ничего другого под рукой не нашлось. Совсем очумели, да? Надо мной вся крытка потом месяц хохотала: «Дедушка Самвел на дискотеку собрался». Самому смешно, правда.

— Что-то мне не шибко верится, чтобы над тобой кто-то рискнул в открытую хохотать.

— Ну, не хохотали. Но ведь могли так подумать, правда? Ладно, то дела прошлые, а нам с тобой о настоящем думать нужно, да? Просьбу твою, Витя, я исполню.

— Спасибо, Самвел.

— Э-э… Зачем спасибо? Или мы не родные люди? По нынешним временам нам друг за друга держаться надо. С молодыми теперешними разве кашу заваришь? Мутные они какие-то. Мутные и жадные. А главное — слову не верят. И не держат.

— Есть такое дело.

— О чем и толкую… Будет связь у твоего человека. Уже сегодня к ночи будет, да. Заодно попрошу, чтоб присмотрели за ним. Чтобы не падал больше. С верхней шконки.

— Я твой должник, Самвел. Если куда надо грев заслать — ты только скажи.

— Э-э… Забудь это раньшее слово. Сейчас говорят — «гуманитарная помощь». Но я тебя ни о чем не просил, да? Зашлешь — хорошо. Не в качестве долга. По зову сердца, да?..

Леонид втопил кнопку звонка и продолжил держать на ней палец ровно до того момента, как входная дверь распахнулась и на пороге его квартиры возникла Яна. Со странным, как машинально бросилось в глаза Купцову, выражением лица — не то напряженным, не то смущенным.

— Поздравь меня, родная! Я сделал это!

— Поздравляю. Не шуми.

— То есть?.. Так, не понял?.. А почему ты до сих пор не переоблачилась в пеньюарчик? Я страшно голоден. Особенно до секса!

— Да тише ты!

— Что значит тише?! Пусть слышат все! Инспектор Купцов любит эту женщину! Любит и хочет!

— О, Господи! — громко вздохнула Асеева. — Какой же ты тупица! Тупица и подставщик!

— Подставщик? В каком смысле?

Леонид зашагнул в прихожую, сгрузил на тумбочку цветы и шампанское и немедля, пресекая попытки увернуться, стиснул Яну в объятиях.

И тут — громом среди ясного неба — раздалось строгое и одновременно язвительное:

— А-а! Явился, не запылился! Ну, хватит тискаться! — Купцов испуганно отшатнулся от Яны и лишь теперь узрел стоящую в кухонном проеме собственной персоной младшую сестрицу. — Иди, руки мой! Жених! У меня всё на столе! Второй раз греть не буду!

С этими словами Ирина возвратилась на кухню, а ошалевший Леонид, скатившись до полушепота, спросил:

— Черт! Откуда она взялась?

— На электричку опоздала.

— Ёй-йоокарный бабай! — страдальчески закатил глаза Купцов.

— Эй, молодожены! — донеслось из кухни насмешливое. — Между прочим, я всё слышу!..

И тут уж влюбленные, не выдержав, безудержно и на грани истерики расхохотались — в унисон и в голос…

Озверелые, с бесовскими физиономиями сокамерники набрасываются на Петра Николаевича, валят его на заплеванный бетонный пол, круша зубы, вставляют в рот кухонную воронку и начинают заливать через нее раскаленный чифир.

Петр Николаевич захлебывается этой дрянью, изо рта и носа выделяется пузырящаяся пенистая жидкость, и в конце концов его обильно рвет проглоченной водой и желудочным содержимым.

Попавшие под зловонные струи сокамерники окончательно звереют: они подхватывают бессильное тело Петра Николаевича и поднимают его на уровень верхней шконки. Причем это даже не второй и не третий ярусы — это много, невообразимо выше.

Наконец нескончаемый подъем завершен.

Сокамерники удовлетворенно гогочут и… разжимают руки.

Петр Николаевич в ужасе летит вниз, а навстречу ему несется некий визжащий звук, постепенно переходящий в зубодробильный скрежет.

Петр Николаевич ударяется головой о бетонный пол и…

…И распахнув глаза, утыкается взглядом в серый с пятнами разводов потолок тюремно-больничной палаты. Секундою позже наваливается осознание, что полет его — всего лишь страшный сон. Вот только… Почему продолжается скрежет?..