– Картина пропала. Ее обязательно нужно найти. За расходами дело не станет, ты меня знаешь… Кстати, доля твоя за медь через два дня будет у тебя… Мое слово крепкое…
– Спасибо, – растерянно пробормотал Геннадий Петрович. Он никак не ожидал, что Виктор Палыч выдернул его на разговор из-за квартирной кражи. Ведь Антибиотику-то поднять обнос[16] в некотором роде было бы даже проще, чем сотрудникам милиции. Старику – вернее, его людям – не нужно тратить время и силы на разную бюрократическую волокиту… Опять же на допросах подозреваемых можно не стесняться… А уж контактов в уголовном мире у Виктора Палыча, как говорится, дай Бог каждому… Или не дай Бог никому, если точнее… – А что же это за картина такая, за которую сам Виктор Палыч хлопочет? – спросил Ващанов, пытливо заглядывая Антибиотику в глаза.
Старик нахмурился. Нет, все же не зря Гене подполковничьи погоны повесили. Ишь как по болевым точкам бьет – влет тему просекает, чувствуется школа оперская… Антибиотик хмыкнул и подумал о том, что смысла тянуть интригующую паузу нет никакого – либо надо рассказывать Ващанову все как есть, либо не надо было вообще заводить с ним этот разговор. Наконец Виктор Палыч кивнул и, отхлебнув глоток вина, ответил:
– Скажу, Геночка, скажу… Тебе – скажу. Но только тебе. Мы с тобой люди взрослые, обойдемся без предупреждений и клятв… Картина эта – «Эгина» Рембрандта. Знаешь такого художника?
Ващанову показалось, что он ослышался. Удивление подполковника было столь сильным, что он даже не обратил внимания на подколку, прозвучавшую в последней фразе Антибиотика. Геннадий Петрович, конечно, не был большим знатоком живописи, но про рембрандтовскую «Эгину» и про ее историю слышал…
– Копия? – нарушил наконец паузу Ващанов, облизывая разом пересохшие губы.
– Нет, Гена, не копия, – медленно покачал головой Виктор Палыч. – В том-то и дело, что не копия…
Геннадий Петрович сделал глотательное движение и полез в карман за своим «Беломором»:
– Так «Эгина» же… Она же в Эрмитаже висит…
Антибиотик вместо ответа молча посмотрел в глаза подполковнику долгим немигающим взглядом, от которого у Геннадия Петровича противно засосало под ложечкой.
– Понимаю, – хрипло сказал Ващанов, отводя взгляд, хотя, положа руку на сердце, он ни хрена еще не понимал в той запутке, в которую затаскивал его Виктор Палыч. Подполковник откашлялся, взял со стола бутылку «Хванчкары» и щедро плеснул себе в бокал. Выпил залпом и почувствовал, как по жилам пошло приятное тепло. Антибиотик по-прежнему молчал. Геннадий Петрович закурил, откашлялся еще раз и спросил: – А кто еще знает, что в Эрмитаже… что там не совсем Рембрандт висит?
Виктор Палыч встал из-за стола и сделал несколько быстрых шагов по кабинету. Резко повернувшись, он снова в упор посмотрел на Ващанова и глухо сказал:
– Про это сейчас четыре человека знают. Я, друг мой, у которого эту картину взяли, из Эрмитажа один серьезный человек… И ты, Гена… Все. Сразу хочу предупредить: что для дела нужно – спрашивай, но, по-моему, все вопросы относительно биографии этой «Эгины» – лишние…
Старик лукавил. На самом деле об «Эгине» знало чуть больше народу… Но зачем Гене лишняя информация?
– Понимаю, – кивнул Геннадий Петрович. – Только…
– Что «только»? – раздраженно спросил Антибиотик.
Ващанов раздавил в пепельнице «беломорину» и поднял на старика взгляд:
– Так ли это, что всего четыре человека в курсе? Я не из любопытства спрашиваю, Виктор Палыч, важно это…
Антибиотик снова уселся на свое место и, отхлебнув из фужера, устало ответил:
– Так, Гена, так, не беспокойся… Кто еще про это знал – они уже умерли…
Снова зябко стало Геннадию Петровичу, но, поежившись, он задал новый вопрос:
– А кто, кто хату ставил… Кто картину взял… Он-то, получается, тоже теперь в курсе…
Виктор Палыч нетерпеливо махнул рукой:
– Вряд ли… Те, что хату потрошили, про картину ничего не знали, они дуриком на нее наскочили… Там и без «Эгины» было что взять… Так что эти не в счет… Они, скорее всего, решили, что нашли хорошую копию… Да и времени и возможности сделать хорошую экспертизу у них не было… Пока не было… Потому-то и нужно нам найти эту картину как можно скорее. Выбора нет. Сделать нужно все очень быстро и аккуратно… И еще. В жизни всякое бывает, всякое случается. Все мы люди, а не волшебники… Поэтому, если случится так, что кто-то из другой системы натолкнется на эту «Эгину», если она не в те руки попадет… тогда все усилия нужно будет приложить, чтобы заменить картину на копию… У нас есть еще одна. Очень хорошая. Просто как две капли воды…
Ващанов почувствовал, что голова у него начинает идти кругом, и выплеснул из бутылки в бокал остатки «Хванчкары». Подкрепившись, подполковник сказал:
– Все это понятно… Я, конечно, Виктор Палыч, сделаю все, что от меня зависит… Вы же знаете… Но мне концы нужны, чтобы танцевать от чего-то… Приятель ваш – он кто?
Антибиотик понимающе кивнул:
– Думаю, ты его знаешь… Миша Монахов.
– А-а, – протянул Геннадий Петрович. – Миллионер…
(Миллионером окрестили Монахова на зоне, когда узнали, какими интересными делами занимался Миша до посадки. Так и прилипло это погоняло к Монахову, хотя сам Миша очень его не любил.)
– Он самый, – усмехнулся Виктор Палыч. – Всегда Мишу за умного и битого держал – и надо же так фраернуться! Оставил картину без присмотра… Правда, квартира у Миши – как сейф, кто бы мог подумать, что эти твари туда заберутся и сигнализацию отключить сумеют…
– И на старуху бывает проруха, – сочувственно покачал головой Ващанов. – А Монахов, я надеюсь, в милицию не заявлял?
– Нет, конечно, – фыркнул Антибиотик. – Он все-таки не идиот… Я вот тебе заявляю от его имени… Найди картину, Гена, ей-богу, не пожалеешь…
Ващанов пожал плечами. Последняя мысль Виктора Палыча была спорной. Подполковник даже представить себе не мог, сколько миллионов долларов могла стоить подлинная «Эгина». Но знал, что много. А в таких делах каждый лишний свидетель опасен. Есть тайны, которые лучше не раскрывать – себе дороже выйдет… С другой стороны, Геннадий Петрович и так уже знал слишком много…
– Я понимаю, – вздохнул Ващанов. – Но и вы меня поймите, Виктор Палыч… Я ведь не Господь Бог, не ясновидящий… Мне выходы на «Эгину» нужны… Надо бы Монахова допросить… в смысле – побеседовать… Не из любопытства, а чтоб обстановку оценить, чтобы направление поиска определить… И человеку из Эрмитажа кое-какие вопросы я бы задал.
Антибиотик недовольно засопел и слегка прихлопнул рукой по столу:
– Лишнее это, Гена. Спрашивай меня о чем хочешь. А перед ними светиться тебе не стоит… Что же касается направления поиска – тут мы уже кое-что сделали… Собственно…
Виктор Палыч снова вылез из-за стола и начал расхаживать по кабинету.
– Собственно… «Эгину» и остальное взял Барон… Слыхал про такого?
– Не приходилось, – ответил вконец растерявшийся Ващанов. – Так если вы знаете, кто взял, зачем же тогда мне…
Антибиотик перебил Геннадия Петровича, не дав ему договорить:
– Странно, что ты о нем не слышал… Он в свое время гремел – в законе был… А потом вроде как отошел от дел-то воровских… Так, пощипывал на пропитание барыг разных. Но, видать, под старость сразу в дамки прыгнуть захотел… Много взял – и куда ему, старому, столько?.. Одной ногой в могиле уже, а все туда же… Ну да черт с ним, со старым, пусть подавится барахлом, лишь бы «Эгину» вернул…
Подполковник неожиданно зашелся приступом кашля, после которого у него на глазах даже выступили слезы. Отдышавшись, Ващанов помотал головой и спросил:
– Где гарантии, что именно этот Барон брал? Я, конечно, в ваших возможностях не сомневаюсь, Виктор Палыч, но…
– Есть гарантия, Гена. Есть, – твердо ответил Антибиотик, глядя на Геннадия Петровича сверху вниз. – Однозначно это…
Виктор Палыч не стал объяснять Ващанову, что на самом-то деле его уверенность в участии Барона в краже была вовсе не такой однозначной, как хотелось бы… Двумя днями раньше засветился с одной вещицей из коллекции Монахова некто Жора Пианист, как потом выяснилось, только в июле вернувшийся с зоны. Этот Жора пытался толкнуть одну акварельку человеку Амбера – видать, деньги парню позарез нужны были… Когда Пианист пришел к перекупщику за деньгами, его уже ждала засада – Антибиотик поручил взять Жору «тепленьким» людям Миши Стреляного. И вот тут-то и случилась лажа – Мишины придурки взять Пианиста по-тихому не смогли. Жора засаду срисовал, стал уходить, отстреливаясь, завалил одного из быков, и тогда остальные, забыв с перепугу, что им велено было взять человека живым, нашпиговали Пианиста свинцом, как утку орехами… С мертвого, известное дело, не спросишь, но известно было, что когда-то Жора при Бароне в учениках ходил, после освобождения его в Питере ни в одной компании не видели, так что вполне мог Пианист к своему учителю податься… Родных-то у него в городе не было… Да и кто бы мог дать Жоре наколку на монаховскую хату, если не Барон? Нет, не мог Пианист сам, в одиночку, такую работу поднять – по времени и средствам не получается… Наверняка с ним Барон в доле был, тем более что у старика обида на Монахова оставалась… Но наверняка – это не доказательство, а логическое построение Барону не предъявишь… Можно было бы, конечно, по-простому выкрасть старика и отдать его Черепу, который у Антибиотика заведовал «контрразведкой» и языки развязывать умел… Но вдруг бы Барон взял и помер раньше, чем заговорил? А ну как окажется, что не при делах он? Замучить старого и больного заслуженного вора – это дело, конечно, нехитрое, но серьезное. За такое спросить могут, если какая утечка пойдет. А у Барона есть связи, в Москве-то его многие помнят, один Гурген до конца жизни на старого молиться должен после той истории в воркутинском лагере…
