В Бангкоке большое значение имело то, найден ли труп в публичном месте. Существовала острая конкуренция между соперничающими обществами, которые местные фаранги называли «похитителями трупов». «Похитители» были членами китайских благотворительных обществ, которые, в командах по два или три человека, патрулировали улицы в маленьких белых фургонах, прослушивая своими радиоприемниками полицейскую частоту, чтобы узнать местонахождение последнего пешехода, «погибшего в бою». Между конкурирующими группами периодически вспыхивали ожесточенные схватки со стрельбой за владение трупом. Победители возвращались в штаб-квартиру общества со своей добычей, делали снимки трупа поляроидом и приклеивали их в окне, выходящем на улицу.

В обеденное время, когда над головой висит обжигающее полуденное солнце, десятки тайских офисных клерков, поедая нанизанные на деревянные палочки кусочки свинины или курицы, развлекались тем, что толпились у сотен таких снимков, рассматривая их. Они стояли и смотрели на фотографии трупов с потухшими глазами и резиновой кожей цвета вареного свиного брюха. Часто тела были похожи на разложившихся, распухших крупных животных, которые были сбиты на шоссе и сняты под странным углом в момент смерти. Чем более раздавленным, сгоревшим, распухшим или изрезанным было тело, тем больше снимок нравился толпе.

Кальвино однажды раскрыл дело о пропаже человека, стоя в толпе обедающих, которые разглядывали снимки. На одном была мертвая домохозяйка из фарангов. Она прыгнула в клонг с кирпичами в карманах. Кальвино расследовал дело о пропаже по поручению ее мужа. Через пару дней после ее прыжка в канал какие-то «похитители трупов» выудили добычу из клонга. Один наткнулся багром на тело и вытащил его на берег. Они сфотографировали ее рядом с несколькими маленькими китайцами, улыбающимися так широко, словно поймали самую крупную рыбу. Бена Хоудли убили в собственной квартире. Его тело отвезли в полицейский госпиталь. Поэтому опубликованная фотография его тела стала новостью номер один.

Еще одна медсестра улыбнулась Кальвино и слегка кивнула, узнав его. После пятнадцатиминутной прогулки по территории госпиталя он пришел в морг.

Женщина лет пятидесяти, с собранными на макушке волосами и одетая в полицейский мундир, остановила его. Ее перевели на эту работу в какой-то момент между убийством Джеффа Логана и Бена Хоудли, а это означало, что она, одна из немногих сотрудниц госпиталя, его не узнала.

– Сюда нельзя, – сказала она.

– Винсент Кальвино. Как вы сегодня поживаете? Ваши волосы замечательно выглядят, – сказал он.

Она потянулась к телефону:

– Нельзя.

Кальвино убрал руку с ручки двери и достал письмо Пратта. Она надела очки и прочла его. Выражение ее лица стало слегка испуганным. Женщина понятия не имела, что у этого фаранга большие связи в руководстве полиции. Чувствуя опасность, она вернулась в культурное состояние, включила обаяние и даже сумела улыбнуться.

Кальвино был не просто еще одним фарангом. У него были большие связи. Ценность и значение человека в тайском обществе зависели от таких связей. В их отсутствие у вас не было защиты и положения; с вами могло случиться все что угодно. При наличии таковых двери открывались, улыбки включались, и мир пусть и не становился нежным, как тело устрицы, но его раковина делалась гораздо менее твердой. Она поддалась всеобщему стремлению услужить человеку, который, как она опасалась, возможно, знаком не только с ее боссом, но и с боссом ее босса.

– Можно мне войти? – спросил Кальвино, пряча письмо обратно в карман.

– Без проблем, – ответила она.

Через пять минут служитель с дымящейся сигаретой привез каталку с телом Хоудли, завернутым в белую простыню.

Когда он откинул простыню, Кальвино проверил бирку на ноге. «Бенджамин Хоудли» было написано по-английски. Мертвому телу всегда есть о чем рассказать. Как и в случае со всеми великими произведениями искусства, именно то, что остается недосказанным, придает остальному такую силу. На теле Хоудли не было синяков, только на лице. Его подбородок, губы и нос были разбиты. Кальвино проверил ладони, предплечья и грудную клетку. Ни одной отметины. Лицо изуродовали уже после того, как его застрелили.

Винсент попросил служителя перевернуть тело Бена лицом вниз. Выражение лица служителя говорило о том, что он считает эту просьбу выходящей за рамки его обязанностей или, по крайней мере, необычной просьбой из уст фаранга. А из уст Кальвино – совершенно необычным требованием. Он послал Винсенту одну из тех улыбок, которые означали – в зависимости от обстоятельств – либо крайнее подозрение, либо радость по поводу дня выдачи жалованья. Служитель закурил следующую сигарету. Он был ростом пять футов и три дюйма и весил сто двадцать фунтов. Хоудли был ростом примерно шесть футов и один дюйм и весил сто восемьдесят фунтов. Кальвино уже разыгрывал эту сцену раньше. У него был выбор. Он мог вернуться к женщине в мундире, достать письмо и попросить ее надавить на этого легковеса. Но он не стал этого делать. Потому что понимал, что рано или поздно ему придется вернуться в морг и просить того же служителя перевернуть другое тело. Кальвино достал из бумажника банкноту в пятьсот бат, сложил пополам и вручил ему. Рука служителя вынырнула из длинного рукава белой рубашки, словно голова изголодавшейся черепахи из-под панциря. Кальвино улыбнулся ему, и он кивнул.

– Без проблем. Подождите минутку, – сказал он.

Вероятно, это предложение составляло 90 процентов английского словаря служителя. Он повернулся и исчез за дверью. Кальвино бросил взгляд на часы. Всегда опасно платить до того, как тебе оказали услугу. С пятью сотнями в кармане он мог исчезнуть. Но через несколько минут он вдвоем с еще одним служителем перевернул тело. В конце концов, он оказался человеком принципов. И еще он знал, что Кальвино снова вернется, словно призрак во сне, и попросит его делать странные вещи с трупами.

Двое служителей отступили от каталки. Они следили за Кальвино очень внимательно, пока он терпеливо осматривал входное отверстие у основания черепа. Изобразив правой рукой револьвер, он опустил большой палец и прищелкнул языком. Они нервно рассмеялись. У тайцев свои взгляды на людей, умерших насильственной смертью. Они ничуть не сомневаются в том, что призрак умершего прячется где-то недалеко. Частный детектив в деле об убийстве был охотником за призраком с их точки зрения. Однажды Кальвино спросил у Пратта, верит ли тот в привидения.

ответил тогда Пратт.

– И что это значит? У Шекспира Макбет говорит с призраками? Как можно разговаривать с теми, в чье существование никто не верит? – Быстро выпалив эти три вопроса, он сделал паузу и посмотрел на Пратта, приподняв брови. – Англичане становятся такими же чокнутыми, как и тайцы, когда дело касается призраков…

Кальвино подошел к трупу сбоку. «Чокнутые» было любимым выражением англичан из высших слоев среднего класса. Бен иногда употреблял его в разговорах с другими экспатами. Винсент нагнулся и приподнял волосы на голове Бена. Вокруг отверстия видны были следы пороха. Он поднял взгляд на служителей, которые отодвинулись от тележки.

– Гладкое, как ушное отверстие циветты, – произнес Кальвино.

Они нервно рассмеялись, не понимая, над чем смеются.

Рана часто является кульминацией истории, которую может поведать труп. Она может подсказать, был ли покойный знаком с убийцей, стоял тот или сидел и было ли убийство спланировано заранее или же это была одна из спонтанных домашних ссор. Отчет о вскрытии был написан по-тайски. Но Кальвино достаточно хорошо читал по-тайски, чтобы понять причину смерти: одна пуля девятимиллиметрового калибра. Странный калибр для девятнадцатилетнего токсикомана из Исана. Винсент попросил служителей наклонить тело вперед. Потом он достал из куртки кусок проволоки длиной двенадцать дюймов. Напевая старую песенку из диснеевского мультика «Зиппети-до-да, зиппети-эй», он осторожно вставил проволоку в рану. Служители попятились назад, махая руками. Они не хотели участвовать в том, чему стали свидетелями.