И я снова оказалась на Леерном проезде, под Одноуточным Одеялом с утиными перьями, утиными лапами, утиным клювом, остекленевшими утиными глазами и плоским утиным хвостом, я ждала рассвета.

Нам везет — даже худшим из нас, — потому что рассвет приходит.

Огонь догорал, и снаружи повисла какая-то странная тишина, словно море перестало двигаться. А потом мы услышали собачий лай.

— Это ПесДжим, — сказал Пью. — Слушай!

— Он все еще жив?

— Все еще гавкает.

Пью встал.

— Скоро день, Сильвер, пора уходить.

— Куда ты пойдешь?

Пью пожал плечами:

— Туда, сюда, не туда и не сюда, а по временам вообще в другие места.

— Я увижу тебя снова?

— На мысе Гнева всегда был Пью.

Я смотрела, как он садится в лодку и выравнивает руль. ПесДжим приподнялся на носу, виляя хвостом. Пью стал грести прочь от скал, и в этот момент вышло солнце и засияло прямо сквозь Пью и лодку. Свет был такой сильный, что мне пришлось ладонью прикрыть глаза, а когда я посмотрела снова, и лодка, и Пью исчезли.

Я осталась на маяке, пока день не сошел на нет. Когда я уходила, солнце садилось, и на другой стороне неба вставала полная луна. Я вытянула руки, держа палое солнце в одной, восходящую луну в другой, мои золото и серебро, мой дар от жизни. Мой дар жизни.

Моя жизнь — лишь сомнение во времени. Устье пещеры. Зазор для слова.

Это были мои истории — вспышки по-над временем.

Я позову тебя, мы зажжем огонь, выпьем вина и признаем друг друга здесь, в том месте, что принадлежит лишь нам. Не жди. Не затягивай с историей.

Жизнь так коротка. Эта полоска моря и песка, эта прогулка по берегу, пока прилив не скрыл все, что мы сделали.

Три самых трудных слова на свете.

Но что еще я могу сказать?