– Гав, гав, гав! – предостерегающе пролаяла Комета, что было вовсе ей не свойственно.

– Где ты? – удивилась жена. – Такое впечатление, что собака находится в доме.

В голосе Фредди я уловил недоверие.

– Соседский пес стоит прямо у моей двери, – пробормотал я.

– Это какого соседа?

На ум ничего не приходило. Я узнал имена соседей неделю назад, но теперь не мог вспомнить ни одного.

– Стив! – Жена предпочитала называть меня Вулфом. Имя Стив она не любила. – Стив, ты меня слушаешь?

Выступающий в судах адвокат должен быть хорошим выдумщиком. Хотя я понимал, что в семейных делах подобное умение не приветствуется, все же напрягал фантазию, стараясь придумать правдоподобную версию. Но ничего не получалось.

– Слушаю, – наконец отозвался я. – Это моя собака.

– Что?

– Я завел собаку. Взял из приюта борзых.

– Борзая? Это же беговая собака.

Я почувствовал, как о мою ногу тихонько потерлась голова.

– Как давно она у тебя и когда ты собирался сообщить мне об этом?

Я начал с Мэгги и Ланса, рассказал о приюте во Флагстаффе и закончил стеклянными дверями.

– Комета считает, что ее отражение нечто вроде привидения. А так она почти никогда не лает, – с надеждой произнес я, слыша, как тяжело, стараясь успокоиться, дышит жена.

– Но, Вулф, почему борзая? Каким образом ты собираешься ухаживать за беговой собакой?

– Комета сама меня выбрала. Что мне оставалось делать?

– Вообще не соваться в тот питомник. C’est vraiment con![3] Кажется, ты говорил, что трудно ходить за покупками, ты не способен приготовить себе еду, и вдруг заводишь беговую собаку. А я беспокоюсь о тебе дни и ночи. Все – завершаю разговор. Слишком разозлилась, чтобы продолжать!

Formidable – по-французски это означает «потрясающая», по-английски – «грозная». И то и другое относится к моей жене. Двенадцать лет назад во время отпуска я познакомился в Скоттсдейле, штат Аризона, с миниатюрной темноволосой женщиной. С сильным акцентом, который я не сумел определить, она представилась мне Фредерик, но заметила, что большинство знакомых называют ее Фредди. Объяснила, что живет в Соединенных Штатах, а выросла во Франции. Меня покорило, как говорила и выглядела Фредди: смуглая кожа, короткая мальчишеская стрижка, карие глаза и живая, поразительно теплая улыбка. Она была полна энергии и вызова. Когда мы обменялись номерами телефонов, я увидел, что у нас один и тот же территориальный код Небраски.

Мы встречались с Фредди два года, прежде чем поженились: я с двумя своими маленькими дочерьми Кили и Линдси (их мать жила в Омахе, и мы имели с ней равные права на их воспитание) и Фредди с двухлетней дочерью Джеки. Впятером мы устроились в доме у озера, где я прежде жил с дочерьми. Нам удалось, преодолев первоначальные разногласия, стать одной семьей. Яркая, остроумная Фредди отнюдь не отличалась застенчивостью. Правда, при девочках старалась сдержать свою страсть к крепкому словцу. Но если сквернословие – любимое времяпрепровождение в ее стране, почему я должен возражать?

Энергия Фредди покоряла во времена, когда она радовалась жизни, и казалась грубоватой, если жизнь ее доставала, а это, если быть откровенным, в последние годы случалось нередко. Я не мог судить ее за резкость на мое сообщение о приобретении Кометы. Просто мне требовалось больше времени, чтобы выдвинуть убедительные доводы. И после нескольких напряженных разговоров мы пришли к компромиссу. Я не стану немедленно исправлять свою «ошибку» – так Фредди назвала Комету – и возвращать собаку туда, откуда взял. Через несколько недель жена приедет в Седону и познакомится с борзой. Если и после этого она будет настаивать, что «ошибка» была ошибкой, я возвращу Комету в приют.

Теплым апрельским днем Фредди приехала в автобусе авиакомпании – удача для меня, поскольку аэропорт Финикса находился от Седоны в четырех часах езды. Вошла в дом и поставила свой чемодан. Следующие несколько мгновений, пока она разглядывала Комету, застывшую у камина в позе статуи собаки у гробницы Тутанхамона, показались мне часами. Борзая выжидательно смотрела на нас. Лицо жены немного смягчилось, и она сказала:

– А она симпатяга. – И прежде чем я успел сыграть на своей слабости, поцеловала меня и добавила: – Давай поговорим.

Мы устроились в кухне. Комета подошла и легла рядом с моим стулом. Она опускалась так: подгибала тонкие передние лапы, сгибала задние, не касаясь крупом пола, продолжала вытягивать передние, пока объемистая грудь тоже не оказывалась на полу. И когда ее тело вытягивалось, осторожно клала голову на передние лапы и закрывала глаза. Это медленное действо напоминало мне процесс сноса старого здания.

– Непривычно, – заметила Фредди. – А теперь объясни, почему ее нельзя вернуть в приют.

Я начал подробно рассказывать о Мэгги, о «Борзых под крылышком», о том, как обращаются с завершившими карьеру беговыми собаками. Фредди мало заинтересовалась воздушным такси для борзых, но опечалилась, услышав, в каких условиях содержали Комету, когда ее обнаружили спасатели. Но когда я стал описывать приют, который содержали владельцы ранчо, она перебила меня:

– Значит, у борзых есть прекрасный дом с большой территорией, где они могут побегать, что им так нравится делать?

– Но это только на время, – возразил я. – Семья, владеющая приютом, не может вечно содержать всех спасенных собак.

Фредди вздохнула, поднялась и направилась в спальню. Весеннее солнце нагрело подушки. Комета семенила за нами. Затем вскочила на кровать, вытянулась и закрыла глаза. Ее спокойная поза свидетельствовала о пренебрежительном отсутствии интереса к гостье.

Фредди села на кровать и протянула руку к собачьей морде. Комета распахнула влажные глаза и посмотрела на нее с обиженным, недоуменным видом. Из горла собаки вырвался громкий низкий рык. Жена мгновенно вскочила.

– В чем дело?

– Комета, нельзя! – строго сказал я, подошел к кровати перевернул собаку на спину, почесал живот и так же строго несколько раз повторил: – Нельзя!

Я хорошо знал, что собаки живут по принципу подчинения младших старшим и борются за место в стае. Теперь было необходимо дать понять Комете, что Фредди главнее ее. Я сел рядом, борзая перевернулась на живот, вытянулась и попыталась спрятать свой холодный нос за моей спиной.

– Она и раньше так себя вела? – поинтересовалась Фредди.

– Никогда. Все дело в твоем появлении. Оно сильно подействовало на нее.

К счастью, Фредди сразу все поняла.

– Бедняжка! Испугалась? Давай оставим ее одну – пусть привыкает к новому человеку в доме.

Вечером мы с женой устроились в заднем дворике и потягивали вино. Я выслушал новости о девочках и допрашивал Фредди о весеннем прилете орлов и цапель, о том, сколько соседских перчаток выкопали из-под снега за зиму наши ретриверы, ожило ли озеро, после того как лодки вернулись на свои места. Она тоже задавала вопросы: о моем не слишком аккуратном жилище, об усиливающейся хромоте, о том, почему я каждый раз морщусь, когда встаю. В сгущающейся темноте, словно наползающий туман, прозвучал главный вопрос: каким образом, при том что мое здоровье продолжает ухудшаться, я собираюсь заботиться не только о себе, но и о собаке?

И в этот момент, словно специально, чтобы развеять покров неопределенности, в патио появилась Комета и скромно, как выехавшая впервые в свет девица, встала в десяти футах от нас. Несколько секунд ее ласковые глаза мерили нас взглядом, а затем она как будто приняла решение – шагнула к Фредди и застыла перед ней. Замерла и, склонив голову и скосив уши, смотрела прямо на нее и ждала. С тех пор данный ритуал повторялся множество раз, и меня всегда поражала его разумность и целенаправленность. Церемония приветствия, казалось, замедляла время и неизменно трогала того, кому была адресована. Напоминала человеческие объятия, но только без рук.

– Похоже, я понравилась Комете, – произнесла Фредди.