Что касается Блини, то он вообще не служил на флоте, а учился в гимназии. И князем не был, а если и был, то таким, как все кавказские помещики…

– У мой страна…

У Блини, когда он знал всего несколько слов по-французски, это означало: «В моей стране…»

И он восторженно описывал Кавказ как некое сказочное место, где родители его были знатными и богатыми, а в замке, где он родился, полно слуг, зажигавших сотни свечей за пышными ужинами под звуки балалаек…

Лицо Владимира пылало. Он не обращал внимания ни на шведку, прислонившуюся к двери, ни на Жанну, которая вышла из ванны и накинула голубой халат.

Сейчас она откроет шкатулку с драгоценностями… Накануне вечером ему представился удивительный случай. Блини был здесь, с ними. В гостиной все крепко выпивали. С утра в окне было выбито стекло, поэтому Жанна пробормотала: «Блини! Сходи ко мне в спальню, принеси шарф…»

Он и пошел. Когда обнаружат, что кольцо пропало, это припомнят! Тем более что Владимир ушел первым, отправился ночевать на яхту.

– Владимир! – крикнула Жанна.

– Да…

– Не сходишь ли купить яиц? Эдна говорит, что в доме ни одного не осталось…

Это было ему на руку! Пропажу обнаружат в его отсутствие…

Ему пришлось спуститься вниз по улице, да к тому же поискать какую-нибудь еще не закрывшуюся лавку. Он вернулся с покупкой, а в доме все оставалось по-прежнему. Правда, Жанна была еще наверху, у себя.

– Пойдем, поможешь мне… – сказала Эдна. В этом доме все были то на «вы», то на «ты». Шейкер стоял на столе, он сбил себе коктейль. В кухне шофер Дезирэ читал газету, сняв черные кожаные краги, чтобы дать отдых ногам. Дезирэ не двинулся с места и продолжал читать, поставив локти на стол, в то время как все взялись за приготовление обеда.

Когда Жанна сошла вниз, она уже выглядела как обычно, к тому же, проходя через гостиную, успела выпить коктейль. Поэтому она была веселой и оживленной. Волосы снова обрели красновато-рыжий оттенок, черное шелковое платье облегало маленькое, располневшее, но еще крепкое, упругое тело.

– Как дела, ребята? – крикнула она своим дребезжащим голосом.

Эдна где-то раздобыла белый фартук. Граф накрывал на стол. Жожо вторично, после неудачной попытки, готовила майонез.

– Так ты полагаешь, Владимир, моя дочь не явится? Я велела ей передать, что хочу ее видеть… Она расхохоталась:

– Будто здесь кто-нибудь меня слушается! Даже слуги уходят и приходят, когда им вздумается, и не дают себе труда мне сообщить! А вы-то, Дезирэ, куда-нибудь собрались?

Дезирэ оторвался от газеты и спокойно ответил:

– Сейчас пойду в кино.

– Владимир, принеси чего-нибудь выпить!

Только ему одному было понятно, что все ее веселье – притворство. Позже, после четырех-пяти рюмок, она заговорит другим голосом и посмотрит на него другим взглядом. А еще позже, когда напьется как следует, она выплеснет всю свою горечь: «Какие же мы с тобой несчастные, Владимир! Все-то над нами потешаются, никто нас не любит… Понимаешь, слишком мы добренькие, ты да я. Порой мне хочется все послать к черту…»

Но сделать этого она не могла, ей было необходимо всегда находиться среди людей. Если вдруг рядом никого не было – что случалось очень редко, – Жанна в любом ночном кабаке подбирала новых друзей.

На последней стадии опьянения она уже заливалась слезами: «Подумать только, у меня есть дочь, и я ее совсем не знаю! Знаешь, что я тебе скажу, Владимир? Она меня не переносит, моя дочь! Вот и вся правда! Никто меня не понимает… Разве что только ты…» Глаза Владимира наполнялись слезами, так как он был так же пьян, как и она. «Сознайся, если бы у тебя были деньги, ты вел бы себя точно так же, как я? Ведь надо же за что-то в жизни цепляться…»

Но в данное воскресенье до этого не дошло. Поели, хотя аппетита ни у кого не было. С террасы доносилась все та же ровная музыка дождя. Граф злился, что не удалось поехать в Ниццу. Жанна пыталась поднять настроение, рассказывая анекдоты.

Внезапно, в десять часов, когда все еще были за столом, Владимир вскочил, точно так же, как раньше у Полита…

– Ты куда?

– Ухожу!

– С ума сошел?

Нет! Он просто-напросто уходит! С него довольно. Он больше не может сидеть здесь, за столом. Он, разумеется, выпил, но не настолько, чтобы потерять контроль над собой.

– Сядь, Владимир!

К несчастью, она сказала это очень властным тоном, и он посмотрел на нее самым своим нехорошим взглядом. Глаза у него были голубые, а взгляд, почти всегда очень добрый, подчас мечтательный, совершенно неожиданно становился жестким. Взглянув на нее, он сделал еще несколько шагов к двери.

– Владимир!

Он пожал плечами.

– Владимир, я тебе велела… Он что-то буркнул и вышел.

– Что он сказал? – спросила Жанна Папелье. Эдна промолчала. А граф повторил слова Владимира:

– Он сказал: «Я вам не холуй». Тогда Жанна выбежала вслед за ним, догнала в темном коридоре.

– Владимир!

Но он с такой силой оттолкнул ее, что она чуть не упала. Таким образом, этот вечер оказался еще более унылым, чем прежние. Жанна была совсем убита. Она надумала куда-нибудь поехать, но тут выяснилось, что шофер ушел.

– Я поведу, – предложил граф. Стали собираться. Граф пошел в гараж и немного погодя вернулся, когда все уже были готовы.

– Дезирэ унес ключ от зажигания… За все досталось Эдне!

– Ты чего это так на меня уставилась, а? – крикнула ей Жанна Папелье. – Тебе небось смешно?

Владимир ждал автобуса напротив казино. В Гольф-Жуане, у Полита, еще горел свет. Только что там кончили партию в белот, и принаряженные посетители, откинувшись на спинки стульев, вели разговор о политике.

– Налей, – сказал он Лили, облокотясь на стойку.

Она засмеялась:

– Что это на вас нашло, раньше-то?

– На меня?

Он уже забыл. И не заметил, что в смехе Лили звучат восхищение и нежность. Он вышел, не сказав ни слова остальным посетителям, и вскоре подошел к «Электре», поднялся по сходням и застыл на палубе, почувствовав, неожиданно для себя, каким спокойным сделался воздух.

Восточный ветер утих. Дождь прекратился. В тучах уже появились просветы, и где-то на берегу вовсю заквакали лягушки.

На борту – ни огонька. Но он-то знал, что Элен сейчас у себя в каюте, первой слева, той самой, где иллюминатор затянут кретоновой занавеской в цветочек. Она спит. А может быть, проснулась, услышав его тихие шаги? Тогда она, наверно, не заснет, пока не убедится, что он тоже лег спать.

Он пошел на нос. Блини всегда спал, оставив люк открытым. Как раз в ту минуту, когда туда подошел Владимир, лунный луч осветил кубрик, узкую койку и лицо спящего кавказца.

Это еще заметнее, когда он спит, – лицо его совсем не мужское, кажется, будто это младенец, уснувший невинным сном. Впечатление еще усиливалось оттого, что спал он, приоткрыв рот. По ночам ему часто случалось бормотать какие-то неразборчивые слова, непроизвольно подергиваясь во сне.

Владимир уже готов был войти и растянуться на своей койке. Внезапно лицо его сморщилось, будто он вот-вот заплачет.

И тут же он повернул назад, уже не стараясь стучать потише, тяжелой походкой спустился по сходням и резким толчком отворил застекленную дверь «У Полита». Посетители как раз собирались расходиться. Полит уже закрывал свое заведение.

– Налей-ка, Лили!

– Еще? – спросила она с упреком.

– Не твое дело!

И он принялся пить, безобразно, рюмку за рюмкой, уставившись в одну точку. Остальные смотрели на него, обмениваясь безмолвными знаками. После четвертой рюмки Владимир вытер губы, отошел от стойки, наткнулся на ближайший столик. Он ничего и никого не видел. Зубы его были сжаты. Лили увидела, что он на ощупь ищет ручку двери, и бросилась открывать.

– Ну и нализался! – заметил вице-мэр, подойдя, в свою очередь, к двери. – Его счастье, если не загремит в воду!

Все остановились на пороге. Лили в том числе, глядя, как Владимир, шатаясь, идет по молу. Время от времени он останавливался, и все недоумевали, что еще пришло ему в голову.