— В тот раз я говорил правду, — ответил Джейсон. — Я не испытываю непреодолимого влечения к мужчинам и предпочитаю женщин. И мой опыт на самом деле был неудачным.

Рэйчел бросила на него оскорблённый взгляд:

— Ты за дурочку меня держишь? Ты два года жил с этим Астоном! И были другие… — она стукнула кулаками по одеялу. — Это называется предпочитаешь женщин?!

Джейсон сел на свою кровать и запустил пальцы во всё ещё влажные волосы, не зная, как объяснить свою связь с Дэниелом. Её нельзя было объяснить ни в каких разумных понятиях.

— Это была его инициатива. А я… просто поддался, — увидев саркастическую усмешку Рэйчел, он добавил: — Да, глупо… Но, пойми, мне было двадцать лет, я только-только приехал из Штатов, а потом…

— Что потом? — спросила Рэйчел, когда он замолчал. — Великая любовь?

Джейсон опустил глаза:

— Может, и не великая, но у нас были чувства друг к другу.

— Те чувства, которых у тебя не было, нет и не будет ко мне?

Он поднял на неё холодные и пустые глаза:

— Ты с самого начала знала это. Я ничего тебе не обещал.

— Потому что ты до сих пор испытываешь чувства к этому своему Астону?

— Нет, потому что после всего, что произошло, я не могу больше испытывать чувств.

— А что произошло? — жестоко поинтересовалась Рэйчел. — Ты правда пытался покончить жизнь самоубийством? Из-за него?

Джейсон на секунду задумался. Говорить Рэйчел правду слишком опасно. Кто знает, во что выльется визит Камиллы и кто в следующий раз окажется на пороге их гостиной…

— Это было глупо с моей стороны, — уклончиво ответил он.

— Из-за чего? Из-за того, что он бросил тебя?

— Нет, к тому времени мы уже больше года как расстались. У нас были другие разногласия, — выдохнул Джейсон.

— А остальные? Они были потом? Или все одновременно?

— Потом. И меня не интересовали их деньги. Кстати, с Рипли я не спал.

— А вот Камилла считает иначе.

— Откуда ей-то знать?.. Он оказывал мне знаки внимания, делал подарки, правда, несколько демонстративно… Вот и всё.

— То есть между вами ничего не было?

— Кое-что было, — не мог не признать Джейсон. — Рэйчел, зачем тебе всё это?

— Я хочу знать, за кого я вышла замуж.

— Это всё в прошлом. Это не имеет никакого значения сейчас и не имеет никакого отношения к нашей с тобой жизни.

— Я чувствую себя идиоткой, влюблённой дурой!.. Тогда на Рождество, на том приёме, я видела, что ты… ты совсем другой, не такой, как я… А мне ещё и льстило, что мой муж… — Рэйчел уронила лицо в ладони. — Какая же я дура, надо было о другом подумать!..

От необходимости отвечать или успокаивать жену его спас плач Дилана.

— Я покачаю, — сказал Джейсон. У него на руках малыш почему-то укачивался даже лучше, чем у мамы.

Рэйчел не стала возражать, и Джейсон ушёл в гостиную, где достал Дилана из кроватки.

В приглушённом свете лампы, скрытой под плотным жёлтым абажуром, мягко золотились волосы на голове ребёнка и загнутые реснички. Дилан родился с рыжевато-русыми тонкими волосиками, которые потом сменились на совершенно белые. Джейсон в детстве тоже был белокурым и стал темнеть уже после десяти лет. А вот ресничек у Дилана сначала почти совсем не было, а теперь они появились…

Джейсон подумал о том, что хотел бы видеть, как малыш растёт и меняется дальше. Первые месяцы он был о сыне иного мнения и даже решил, что никогда не станет осуждать тех родителей, которые в фильмах и книгах оставляют младенцев в корзинке у дверей приюта. Когда Дилан подрос, начал улыбаться в ответ, тянуться за игрушками и проявлять задатки существа, которое в будущем может стать разумным, а также перестал изводить родителей постоянным яростным плачем, Джейсон поменял своё мнение на его счёт. Может быть, он и не чувствовал к нему той слепой безусловной любви, что испытывала Рэйчел, но Дилан ему определённо нравился. Он был забавным, по-своему очаровательным и своим.

Если они с Рэйчел не сумеют разрешить эту ситуацию мирным путём и расстанутся, он будет в первую очередь скучать по Дилану. Нет, он не был безразличен к жене, она была ему дорога, и он хотел, чтобы она осталась с ним. Рэйчел сделала его жизнь лучше, легче, радостнее и одновременно не нарушала покоя, к которому он так стремился. Он ценил её. Но Дилан был ему ближе.

И он не хотел видеть его только раз в неделю по выходным или, ещё того хуже, раз в месяц согласно «родительскому плану»^[36]. До этого дня Джейсон обычно воспринимал долгие укачивания как тяжкую обязанность, но теперь эти минуты показались ему на удивление прекрасными, трогательными и безмятежными. Дилан сладко посапывал на его руках, и Джейсон осторожно, боясь разбудить неловким движением, переложил ребёнка в кроватку.

Пора было возвращаться — ему предстояло выстоять второй раунд. Пока Рэйчел ничего не говорила сама, не давала никакой оценки, только требовала ответов от него.

Расспросы продолжились. Она желала знать всё. Джейсону казалось, что она находила в этом какое-то болезненное удовольствие: не удовольствие пытать его, а мучить себя, узнавая всё новые и новые детали и факты. Он же всеми силами старался рассказать как можно меньше и как можно более сухим языком, тем более что во многих вещах он просто не мог признаться. Он хотел это остановить, но не мог, потому что его попытки уйти от ответа воспринимались как новая ложь. Наконец в одиннадцать ночи у него появилось веское основание закончить этот допрос.

— Всё, Рэйчел. Пора спать, мы всё равно не сразу сможем уснуть, а Дилан проснётся в семь, если не раньше.

Джейсон не ошибся: они долго вертелись каждый в своей кровати. Джейсон думал о том, как всё-таки поступит Рэйчел, и сможет ли она его простить. О чём думала она, Джейсон не знал… Наверное, о том, что оказалась преданной и обманутой, что её умный и красивый муж, которым она гордилась, в прошлом был не финансовым аналитиком, как она привыкла думать, а дорогим развлечением для состоятельных мужчин.

Утром, когда плач Дилана их разбудил, Рэйчел сказала, не глядя на мужа:

— Мне кажется, я смогу с этим жить. Я попробую…

***

Ужин сегодня подавался на сорок минут позднее обычного, чтобы Астон успел на него с обещавшей быть долгой встречи. Он прилетел из Лондона в середине дня, но сразу поехал в офис, где у него была возможность принять душ и переодеться в свежее и выглаженное, а потом отправился на обед с партнёрами и ту самую встречу.

За столом собралась вся семья за исключением самого младшего ребёнка, Тео (им занималась гувернантка): Камилла, приехавший на каникулы Крис, София и даже принц Макс с женой, принцессой Шарлоттой. Ждали только Дэниела.

Он появился минута в минуту, поздоровался со всеми и сел на своё место во главе стола. Камилла сидела напротив. Ответив на несколько дежурных вопросов и задав несколько таких же сам, Астон спросил у неё:

— Как съездила в Нью-Йорк?

— Хорошо. Оказывается, я даже немного соскучилась. Я там не была с сентября, когда ездила на неделю моды.

— Та неделя моды была просто великолепна, абсолютно все так говорят, — подхватила знакомую и интересующую её тему принцесса Шарлотта. — Думаю, съездить туда в этом году.

— Ты же не любишь американских дизайнеров, — ответила Камилла.

— Мне нравится Ральф Лорен. Но я испытываю стойкое предубеждение против всех американских модельеров из-за этой Дианы фон Фюрстенберг. Она пробыла замужем за беднягой Эгоном три года, но уже сорок лет использует его фамилию^[37]. Впрочем, он не лучше её, хотя и мой дальний родственник. Подумать только, работал на «Мейсис»! Слава богу, что не на «Уол-март».

Астон слышал это не в первый раз. Шарлотта любила посокрушаться о падении древних немецких родов, всегда говоря с лёгким высокомерием о том, что носители знатных фамилий вынуждены работать то музыкальными продюсерами, то закупщиками для магазинов, то вообще умирать в тайландских тюрьмах или от передозировки кокаина (Дэниел считал, что последнее, наоборот, свидетельствовало об изрядном материальном благополучии покойного). При этом Шарлотта забывала, что Эттингены своим устойчивым финансовым положением обязаны отнюдь не благородному происхождению и длинной родословной, а зятю.