Последний трамвай тринадцатого маршрута Бастилия — Кретейль, протащив свои желтые огни вдоль набережной Карьер, остановился на углу улицы у зеленого огонька газового фонаря, но тут же по звонку кондуктора лихо рванул вперед к Шарантону.

Позади осталась безлюдная набережная, замершая под лунным светом. Канал справа был забит баржами. Сквозь плохо пригнанный затвор шлюза с журчанием сочилась тонкая струйка воды, и это был единственный звук, нарушавший отрешенную тишину набережной под глубоким, как озеро, вечерним небом.

В темноте светились только окна двух бистро, расположенных друг против друга на углах улицы. В одном пять человек молча, без всякого азарта играли в карты.

Трое из них в матросских или лоцманских фуражках, подсевший к ним хозяин — без пиджака.

В другом бистро было всего трое посетителей. Они не играли, а мечтательно созерцали стопки с виноградной водкой. От серого, пропахшего табаком воздуха клонило в сон. Черноусый содержатель бистро в синей тельняшке то и дело зевал и прикладывался к своей стопке.

Прямо перед ним сидел небольшого роста угрюмый старик, распахнутый ворот рубашки открывал широкую, заросшую желтоватыми, как перележавшее сено, волосами грудь. Казалось, старика что-то гнетет, но, возможно, он был мрачен по натуре или просто пьян. Его светлые зрачки были прикованы к мутной жидкости в стопке; временами он покачивал головой, словно соглашаясь с тем, в чем, видимо, мысленно пытался себя убедить.

Ночь и тишина окутали все вокруг. За бистро вдоль набережной тянулся ряд домишек с крохотными палисадничками, но их уже поглотила тьма. За ними, несколько на отшибе, высился семиэтажный дом, старый, прокопченный, слишком узкий при его высоте. На втором этаже сквозь закрытые жалюзи чуть пробивалась тонкая полоска света.

Напротив дома, на самом берегу канала, громоздились кучи песка и камня, стояли портовые краны, валялись пустые тачки.

Глубокую тишину ночи нарушала чуть слышная музыка. Она доносилась из прятавшегося за семиэтажным домом деревянного строения с вывеской «Танцы».

Там уже не танцевали, да и вообще зал был пуст, если не считать толстой хозяйки, которая сидела и читала газету, время от времени привставая, чтобы бросить в механическую пианолу еще пять су.

В бистро старый волосатый речник с трудом поднялся, оглядел стопки и вынул из кармана горсть мелочи.

Пересчитал монеты, положил, сколько полагалось, на гладкую столешницу, молча поднес руку к козырьку и, маневрируя между столиками, направился к двери.

Двое других посетителей переглянулись. Хозяин подмигнул. Рука старого речника нерешительно пошарила в пустоте, потом ухватилась за дверную ручку.

Затем на улице послышались его шаги. Звук был странный, словно старик шел по мостовой, под которой была пустота. Сделав три-четыре шага, он останавливался, то ли не зная, куда дальше идти, то ли просто, чтобы устоять на ногах. Дойдя до канала, он натолкнулся на парапет, потом поплутал среди каменных лестниц и в конце концов оказался на разгрузочной площадке.

В лунном свете отчетливо читались названия барж.

Ближайшая, с которой вместо сходней на край набережной была перекинута доска, называлась «Золотое руно».

Позади, справа и слева, в пять, по меньшей мере, рядов теснились другие баржи: одни в ожидании разгрузки, другие — в очереди к воротам шлюза, готовые пройти через них с первыми лучами солнца.

Оставшись в одиночестве перед лицом безмолвной вселенной, старик громко икнул и ступил на доску, которая тут же прогнулась. Он уже дошел до середины доски, как вдруг решил повернуть обратно. Ему почти удалось развернуться, но тут его сильно качнуло, он выгнул спину, пытаясь удержать равновесие, но не сумел и рухнул в воду, однако успев ухватиться за доску.

Старик не звал на помощь, вообще не издавал ни единого звука и только беспомощно и как-то вяло бился в воде, так вяло, что даже плеска почти не было слышно.

Он перебирал руками по доске, пытался подтянуться и вскарабкаться на нее, но это ему все никак не удавалось.

Парочка, подпиравшая каменную стенку набережной, замерла, вслушиваясь в странные звуки, доносившиеся от баржи. Где-то в Шарантоне просигналил автомобиль.

И вдруг мертвую тишину разорвал истошный крик, почти безумный вопль. Это в смертельном ужасе, раздирая себе глотку, надсаживался тонущий старик. Движения его стали порывистыми, он как одержимый бил ногами по воде, и вода вокруг него клокотала.

На соседней барже завозились. Сонный женский голос сказал:

— Сходи-ка посмотри.

Набережная ожила. Тишина ночи наполнялась звуками. Захлопали двери — на баржах и вверху, на берегу, у обоих бистро. Парочка оторвалась от каменной стены, и молодой человек громко окликнул:

— Эй, где вы там?!

Потом прислушался и побежал на крик. Сверху, на набережной, тоже послышались голоса, люди перегибались через парапет, спрашивая друг друга:

— Что там такое?

Молодой человек на бегу крикнул:

— Что-то там в канале!

Его девушка, стиснув руки, осталась на месте, не осмеливаясь ни подойти ближе, ни отбежать подальше.

— Вон он! Скорей сюда!

Крики и стоны слабели, переходя в хрип. Молодой человек увидел руки, судорожно вцепившиеся в доску, и торчащую из воды голову, но не знал, как подступиться к утопающему, и только повторял:

— Сюда! Скорей сюда!

Кто-то равнодушно заметил:

— Это Гассен.

Подоспели еще семь человек: пятеро из одного бистро, двое из другого.

— Давай, давай! Бери за ту руку, а я за эту!

— Эй, осторожнее там, на доске!

Доска и впрямь угрожающе прогнулась. Из люка баржи показалась фигура в белом, с распущенными светлыми волосами.

— Держишь его?

Старик уже не хрипел, но сознания не лишился. Он смотрел в пространство, словно ничего не понимая, и не делал ни малейшей попытки помочь своим спасителям.

Наконец его вытянули из воды. Он совсем ослаб, до берега его пришлось волочить.

Фигура в белом вышла на мостки. Это была совсем молоденькая босая девушка в длинной ночной рубашке, и в лунном свете сквозь ткань просвечивало ее голое тело. Она постояла, глядя на уже успокоившуюся поверхность воды, как вдруг заметила в глубине какое-то неясное пятно, почти бесцветное, похожее на огромную медузу. Девушка вгляделась и вдруг пронзительно закричала.

Люди, столпившиеся вокруг спасенного старика, повернулись на крик и, оставив старика, вновь побежали к барже.

— Эй, что там еще?!

— Тащи багор!

Девушка в ночной рубашке схватила багор и протянула с палубы речникам. И тут почему-то все разом изменилось: люди, обстановка, даже ночной воздух — он вдруг похолодел, откуда-то налетел слабый ветер.

— Нащупал?

Багор погрузился в воду, но не зацепил страшную бесформенную массу, а лишь слегка задел ее, оттолкнув еще дальше. Кто-то плашмя растянулся на доске и стал шарить рукой в воде, силясь дотянуться до всплывавшей на поверхность одежды.

На баржах в ночной тьме угадывались неясные фигуры стоящих людей, они молча ждали.

— Ухватил!

— Тяни поосторожней!

Из воды вытягивали утопленника, толстого, тяжелого, обмякшего. С далекого буксира кто-то крикнул:

— Что, мертвый?

Девушка в ночной рубашке смотрела на людей, укладывавших вытащенное тело на камни мостовой в метре от старика. Она, казалось, была в полном недоумении, брови ее вопросительно изогнулись, глаза округлились, все лицо застыло, и только губы мелко дрожали.

— Господи, да это же Мимиль! — раздалось с набережной.

— Дюкро!

Толпа вокруг двух распростертых тел тревожно и растерянно загудела. Похоже, всех сковал страх.

— Надо немедленно…

— Да, да, я пошел.

Сразу двое побежали к шлюзу, забарабанили в дверь.

— Скорей! Аппараты! Это Эмиль Дюкро!

Эмиль Дюкро… Мимиль… Дюкро… Эти слова перелетали с баржи на баржу, и люди спешили на берег.