— Господин, пожалуйста, вернитесь на место, — забеспокоилась женщина в форме, но Вронский был слеп и глух ко всему, что не касалось Карениной.

Окончательный затор на потолочной струне случился метрах в полутора от Карениной, и Вронский, будучи не в состоянии сделать больше ни единого шага, остановился и обвиняюще прищурился.

— Ты здесь! — тихо, но возмущенно заговорил он, не сводя с нее взгляда. — Отчего ты нас преследуешь? С какой целью? И к чему эти нелепые представления в ресторане? Мне за тебя стыдно, Анна! Я никогда не ожидал…

— А я никогда не ожидала от тебя такого низкого предательства и трусости! — жарко выпалила в ответ Каренина. — Ты поиграл мной и бросил, как надоевшую куклу, даже побоявшись сказать, что я тебе наскучила! Ты лицемерно продолжал делать вид, что все идет как прежде, что ты любишь меня, и я тебе верила, потому что хотела верить! Да, это неумно и смешно, но тебе, как никому другому, известно, что без тебя моя жизнь теряет смысл! И теперь, когда ты определился, кто тебе дороже, я не мечтаю ни о чем ином, кроме как уйти и избавить тебя от своего надоевшего присутствия. Не хочу быть тебе обузой, не хочу заставлять тебя изворачиваться и лгать, унижая тем себя и меня. И знай, что то, что случится сейчас — твоя вина исключительно, и пусть тебе и твоей новой amour будет стыдно всю оставшуюся жизнь!

— Что ты опять задумала, Анна?! — Вронский потянулся к ней, но она не стала ждать.

С душераздирающим стоном она бросилась к малиновой портьере, скрывающей выход, оттолкнула метнувшуюся ей наперерез женщину в форме, повернула ручку и шагнула наружу, ожидая через долю секунды встретиться с несущейся мимо землей. В то же мгновение за спиной ее что-то щелкнуло, дернулось, хлопнуло — и Анна почувствовала, как неведомая сила прервала ее короткое падение и стала поднимать вверх. Над головой ее, откуда ни возьмись, расцвел огромный белый купол, матово отблескивая красками заката. Из-за ее спины к нему тянулись толстые шелковые шнуры.

«Что это, что?! Где я?!» — хотела выкрикнуть Каренина, но стоило ей приоткрыть рот, как безбрежные массы небесного океана поспешили занять новое пространство, и она закашлялась, задыхаясь воздухом, ставшим вдруг плотным, как картон. Слезы брызнули из ее глаз. Подъюбники и юбка закрыли лицо, приводя в панику — но ненадолго. Сильный порыв ветра надорвал их с треском, а новый, налетевший через несколько секунд, довершил его дело, унося в вечернюю даль длинные широкие лоскуты.

Прикрывая лицо руками, чтобы можно было дышать, она выглянула меж пальцев, словно подсматривая за мирозданием, и дыхание ее перехватило — но уже не от ветра. Вид потрясающей красоты и необычности открылся перед глазами Анны.

Погруженная в теплые вечерние сумерки, плыла далеко под ее ногами земля. Лес, речка, шахматная клетка полей и садов, россыпь кубиков-дач, тонкая ленточка дороги, на которой словно застыли крошечные букашки — возы, экипажи, а то и самодвижущиеся кареты на резиновом ходу — и тишина. Ни шума деревьев, ни скрипа колес, ни рева моторов, ни плеска волн — не было слышно ничего, кроме ее собственного прерывистого дыхания. Людей внизу не было видно тоже, и Анна вдруг подумала с замиранием сердца, что род людской за те минуты, что ее не было внизу, мог прервать свое существование на этой земле, и осталась бы она одна — лететь, подобно сказочной фее, на волнах эфира и взирать на безлюдное, и оттого печальное великолепие. И очутившись лицом к лицу с прекрасным, но одиноким миром, окружавшим ее, с прохладным прозрачным воздухом, с горизонтом, алеющим нежным румянцем заката, с лесом, полями и реками, такими маленькими и беззащитными — и такими вдруг родными, Каренина неожиданно почувствовала себя с ними единым целым. Сладкий прилив умиления и нежности к этому миру нахлынул внезапно, и показались в эту минуту все ее обиды ничтожными, ревность — капризом, страсть к Алексею — одержимостью и эгоизмом, которыми мучила она и его, и себя, а попытки покончить с жизнью — вершиной безрассудства, и она внезапно ощутила себя свободной. Впервые по-настоящему свободной и хозяйкой своей судьбы.

«Теперь я вольна распоряжаться собой и своей жизнью как захочу — и не зависеть от Алексея! Я свободна, свободна, как птица!..»

Новый порыв ветра — и зеленое море подмосковной тайги о чем-то запело под ней, то ли соглашаясь, то ли приветствуя — неожиданно близко.

* * *

Анну нашли под утро, когда восток окрасился робким сероватым светом — предвестником зари.

Два человека с фонарями, спотыкаясь и выкликая ее имя, пробрались через бурелом и вышли на маленькую поляну, все еще укрытую тенями ночи, как и весь лес, и тут в тусклом желтом свете на сосне мелькнуло что-то белое.

Один из них залез на дерево, чтобы обрезать зацепившиеся за ветки стропы, и его товарищ по поиску бережно принял на руки неподвижное тело первой в мире женщины-парашютистки.

Ощутив прикосновения, она застонала, словно прощаясь с жизнью, с трудом приподняла заплывшие от укусов комаров веки и обвела затуманенным взглядом склонившиеся над ней лица.

— Анна, прости меня! Прости! Только теперь я понял, какая ты на самом деле — страстная, отважная, неистовая, только сейчас! Никто из моих знакомых дам никогда бы не осмелился…

— И даже Сорокина? — неожиданно быстро пришла в себя умирающая.

— Я порвал с ней!

— Алеша… милый… — ласково прошептали в ответ запекшиеся губы. — Теперь ты постигнул, что нет ничего возвышенней любви… посланной нам небом…

— Да!

— Так дождись ее… и живи счастливо своей жизнью…

— Как — своей?! Моя жизнь — это ты! — пылко заговорил Вронский, но Каренина его уже не слышала.

Ее томный, чуть расфокусированный взор устремился на второго склонившегося над ней — водителя летающей машины, которого она сразу узнала. Глаза их встретились, и Анна удивилась, как можно было с первого взгляда не обожествлять такого совершенного человека, как он, не благоговеть перед ним, не посвятить свою жизнь ему. Что бы он ни делал, вокруг него сиял ореол мужественности и героизма. Непостижимо, как этого можно было не ощущать, быть не затронутой им, не затянутой с головой совершенно добровольно в сей стремительный водоворот…

— Мадам… я также покорен вашей отвагой, — пилот с трудом отвел взгляд.

— Когда я любила Вронского, я ходила по земле, — мечтательно улыбнувшись, проговорила Анна, — А теперь я буду летать.