Но спать ей больше не хотелось, и она решила забыть про голод и раны и заново исследовать камеру. Может, что-то, пропущенное в первый раз, даст ей оружие или огонь?
Белка уперлась в пол здоровой рукой, чтобы встать — и ощутила у кончиков пальцев непонятное нечто. Она замерла, но предмет был неподвижен. Она ощупала его настороженно: что-то округлое, ребристое, чуть дрябловатое. Больше всего оно походило на…
Обхватив находку двумя руками, Эмирабель поднесла ее к лицу — и тут же в нос ей ударил сумасшедший аромат хлеба и колбасы. Развернув задрожавшими вмиг пальцами капустный лист, девочка с жадностью набросилась на еду, стараясь не уронить ни крошки. Мягкий хлеб и кусок чесночной копченой ушли за минуту — а за ними, после недолгого раздумья, и капуста. И только убедившись, что от неожиданного угощения не осталось ни следа, она поняла, что это значило. Кто-то приходил в камеру, пока она спала.
Конечно, вполне могло быть, что еда здесь лежала с того момента, как ее заточили сюда, но тогда бы хлеб зачерствел, хотя бы сверху. И если граф хотел, чтобы она поела, для чего класть обед непонятно куда, где она могла вообще никогда его не найти?
Мысль о том, что враги видели ее спящей сидя и со следами слез бросила девочку в жар стыда и гнева, но тут же другая мысль заставила сердце горестно сжаться.
Она забрали Лунгу!
Скрипя зубами от боли во всем теле сразу, Белка вскочила, будто скорость могла что-то изменить, коснулась стены, сделала два торопливых шага к тому месту, где лежал старик… и едва не упала, запнувшись о тело. Лунга был там, где она его оставила! Но это значило… это значило…
Что именно это значило, девочка так и не смогла придумать — ни сейчас, ни несколько часов спустя, когда она, несколько раз обойдя свою тюрьму по периметру и исползав весь пол клоз за клозом, опустилась на шкуру. Отчаянно жалея, что у нее нет ничего тяжелого, чем можно было бы простукать стены, она ощупала каждый шов между камнями на высоте своего роста, каждый камень в полу — но никаких следов потайного хода не обнаружила. Значит, человек, принесший ей продукты, прошел через дверь. Но кто это мог быть? Люди графа? Но отчего они не взяли Лунгу? Кто-то тайком? Но кто? У нее в замке не было ни друзей, ни сочувствующих, ни просто знакомых. Ни одна живая душа не рискнула бы навлечь на себя гнев са Флуэров, принося еду жертве, обреченной хозяевами на голодную смерть.
И холодную.
Неподвижно сидя на месте, она быстро ощутила промозглый холод подземелья и обняла себя руками за плечи, дрожа и пристукивая зубами. Снова захотелось есть. Глаза закрывались — то ли от усталости, то ли от головной боли, и исподволь желание завернуться в шкуру, согреться и уснуть заглушило даже спазмы опустевшего желудка. И тогда Белка ухватила шкуру, перетащила на другой конец камеры, легла рядом со стариком и положила руку на его холодные пальцы. Если кто-то снова придет, пока она спит, и захочет его унести, они не смогут этого сделать без ее ведома.
Когда она проснулась — как всегда, не имея ни малейшего представления о прошедшем времени, касаясь ее щеки лежал новый капустный сверток. Потянув носом, она сразу поняла, что разбудил ее восхитительный запах — теплого хлеба и чесночной колбасы. Она села, кряхтя и постанывая (боль проснулась одновременно с ней) и поднесла угощение к лицу. Не спеша приступить к трапезе, девочка несколько раз просто вдохнула и выдохнула, наслаждаясь неземным ароматом, но больше — робким, но теплым сознанием того, что в замке есть человек, который о ней заботится.
Спохватившись, Эмирабель обругала себя эгоисткой, протянула руку, убеждаясь, что Лунга на месте, и только тогда, чувствуя себя странно виноватой перед ним за то, что не делится, принялась за еду.
Покончив с трапезой, она завернулась поплотнее в жесткую лысую шкуру, откинулась на стену и задумалась.
Она никогда не спала крепко, но теперь уже два раза подряд дверь открывалась и закрывалась, и человек с фонарем ходил по камере — а она не слышала ни единого звука, не видела даже слабого отблеска света. Может, удар головой при падении был сильнее, чем ей показалось? Или кто-то пробирался босиком и на цыпочках, едва приоткрывая дверь и пригасив светильник? Но снова вставал вопрос — кто.
Белка принялась перебирать в уме виденных в замке людей. Их было много, но до сих пор они сливались в сплошную безликую череду незнакомцев, о большинстве которых она могла лишь сказать, что у них было две руки, две ноги и голова. Слуги, конюхи, кухари, стражники, волки… Кого из них волновало, выживет она или умрет от голода? Никого. Всем было безразлично, и уж тем более негодяям, убившим Лунгу! Но они за это еще поплатятся!
Разъяренная, Белка вскочила, как в лихорадке, и вновь принялась исследовать камеру, нол за нолом, ощупывая, надавливая, ребром монетки проверяя на прочность раствор между камнями, и даже обнюхивая швы — не донесет ли сквозняк через невидимые щели запахи замка… но тщетно. Подземелье не желало отдавать свои секреты — если они у него были.
Когда второй круг по периметру привел ее в дальний конец камеры, снаружи донеслись шаги — глухие, еле слышные из-за толстой, плотно подогнанной двери, и загрохотал засов. Белка застыла, не зная, радоваться ей или пугаться, инстинктивно прижалась к стене… Дверь распахнулась, и по глазам резанул тусклый свет фонаря, показавшийся ей ослепительным. Девочка зажмурилась, вскинула руку к лицу, но тут же выглянула из-под локтя, сжимая кулаки, готовая драться, кусаться, царапаться… Но внимание гостей занимала сейчас не она. Двое, гвардейцы, склонились над Лунгой, а третий — простой стражник — присел перед ним на корточки.
Вердикт его был еще короче осмотра:
— Покойник. Радетель прибрал старикана, облака ему под ноги, — стражник стянул с головы шлем.
— Радетель или Долдык — без тебя разберутся, — раздраженно бросил один из волков и пробормотал, глядя на товарища: — Палкой в глаз… Перестарались мы… Нехорошо. Сидел бы дома, старый пенёк, так нет… Ну что, забирать его, что ли?
— Ну не тут же оставлять, — пожал плечами второй.
— Ладно. За стеной места всем хватит.
— Уноси, — кивнул стражнику первый и подошел к Белке.
— Доамна Эмирабель, — теребя длинные черные усы, волк с жалостью оглядел ее синяки и ссадины, грязное мятое платье, спутанные волосы, и достал из кармана куртки четверть каравая, — его сиятельство велели передать тебе вот это. Растяни на сколько сможешь.
— Когда меня выпустят? — голос вырвался тихим хрипом, и Белка сама испугалась его.
— Когда его сиятельство вернутся с охоты, они собирались навестить тебя и поговорить еще раз, — ответил гвардеец и, помолчав пару секунд, добавил: — Мой тебе совет, доамна Эмирабель. Не делай глупостей, если не хочешь остаться тут навсегда. У его сиятельства честные намерения в отношении тебя, но непокорных он ломает.
Он вложил ей в руку хлеб и, не оглядываясь, вышел в коридор. Вслед удалился второй, не забыв прихватить фонарь. Дверь захлопнулась за ним с тяжелым грохотом могильной плиты, и тут же снаружи загремел засов, возвращаясь в скобы.
Засов!..
В душе девочки вихрем поднялось смятенье. Не слышать, как достается и опускается засов, мог только глухой! Даже спящего как угодно крепко его стук и скрежет в тесных скобах мог разбудить в пару секунд! Но это значит… Это значит…
Значит ли это, что где-то действительно есть потайной ход?!
Засунув краюху за пазуху, Белка решительно выудила из кармана монету и снова двинулась на поиски. Если здесь есть тайный коридор, она должна его найти обязательно!
* * *
Был ли это двадцатый или тридцатый обход ее небольшого узилища, Эмирабель сказать затруднялась, но ей начинало казаться, что она выучила расположение всех швов между камнями, все неровности раствора, все щербины и трещинки на полу. Обходе на третьем за этот раз ей пришла в голову мысль об отверстии в потолке, по которому неизвестный друг мог спускаться сам или спускать еду, и она принялась подбрасывать монету, с замиранием сердца ожидая, что та не встретит преграды, но каждый раз серебряный тигр с нежным звоном находил потолок. Мысль о том, что ее единственный исследовательский инструмент упадет в воду и его унесет за пределы камеры, заставлял Белку бросаться на звук катившейся по полу монеты, не считаясь с темнотой и распухшим коленом.
