Мегрэ блуждал по задворкам отеля. К счастью, по дороге навстречу ему попался повар в белом колпаке, с испугом уставившийся на него.

— Проводите меня на второй этаж… К номеру рядом с апартаментами мистера Мортимера.

Но, во-первых, повар не знал фамилий постояльцев. Во-вторых, он никак не мог оправиться от испуга при виде кровавых следов, которые остались на лице Мегрэ, когда тот провел по нему рукой.

Этот гигант, неизвестно как попавший в узкие коридоры служебных помещений отеля, черное пальто, наброшенное на плечи, отсутствие белых манжет навыпуск, рука, которую он упорно не отнимал от груди, отчего жилет и пиджак вздувались пузырем, — все это просто пугало беднягу.

— Полиция! — начал терять терпение Мегрэ.

Он чувствовал, что вот-вот лишится чувств. Бок жгло, как будто его кололи длинными иглами.

Повар все-таки сдвинулся с места и, не останавливаясь, пошел вперед. Вскоре Мегрэ почувствовал под ногами ковровую дорожку. Он понял, что служебные помещения кончились и он в самой гостинице. Мегрэ поискал глазами номера комнат. Это была нечетная сторона.

В конце концов ему удалось отыскать горничную, которая испугалась его вида.

— Номер, который занимают Мортимеры?

— Это ниже. Но вы…

Пока он спускался по лестнице, по отелю уже распространился слух о каком-то странном раненом человеке, который как призрак блуждает по коридорам.

Мегрэ только на минуту прислонился к стене, но на ней тут же осталось кровавое пятно, а три темно-красные капли упали на дорожку.

Наконец он увидел апартаменты Мортимера, а рядом дверь номера, в котором расположился Торранс. Не очень твердой походкой комиссар подошел к двери, толкнул ее.

— Торранс!

В комнате горел свет. Стол был все так же завален снедью и заставлен бутылками.

Мегрэ нахмурил густые брови. Торранса нигде не было видно, а в комнате стоял какой-то больничный запах.

Мегрэ сделал несколько неуверенных шагов. И вдруг замер около дивана.

Из-под него торчала нога в черном ботинке.

Ему пришлось проделывать это трижды. Стоило только отнять от раны руку, как она начинала отчаянно кровоточить.

В конце концов он взял валявшуюся на столе салфетку и запихал ее под жилет, на котором пришлось как можно туже затянуть хлястик. Пахло в комнате тошнотворно.

Мегрэ с трудом взялся за край дивана, приподнял и развернул его на двух ножках.

Он уже знал: это Торранс.

Тело бригадира было скрючено, одна рука вывернута, словно ему переломали кости, чтобы засунуть в узкую дыру.

На нижней части лица — повязка с незавязанными болтающимися концами. Мегрэ опустился на колени.

Движения его были спокойны, даже медлительны — наверное, из-за его собственного состояния. Комиссар не решался дотронуться до груди Торранса. Наконец он положил руку ему на сердце и застыл на ковре, не отрывая глаз от своего товарища.

Торранс был мертв! По лицу Мегрэ прошла легкая судорога. Он стиснул кулаки. В глазах у него помутилось, и тишину запертой комнаты взорвало страшное ругательство.

Нет, это не выглядело смешно. Это было грозно! Трагично! Страшно!

Мегрэ посуровел. Он не плакал. Он не мог плакать. Со стороны могло показаться, что он тупо уставился на Торранса, но на лице комиссара были написаны другие чувства — неудержимая ярость сменялась невыразимой болью и необъяснимым удивлением.

Торрансу было тридцать. Вот уже пять лет, как они работали вместе.

Рот у Торранса был полуоткрыт, словно в отчаянной попытке глотнуть свежего воздуха.

Как раз над тем местом, где находилось тело, в номере наверху упали на пол чьи-то ботинки.

Мегрэ оглянулся: он искал врага. Грудь его тяжело вздымалась.

Время шло, но комиссар не двигался: он поднялся с колен только тогда, когда почувствовал, что силы его на исходе.

Он подошел к окну, распахнул его. Перед ним расстилалась пустынная лента Елисейских полей. Комиссар постоял, подставив лоб свежему ветру, затем вернулся к Торрансу и снял с его лица повязку.

Это была камчатная салфетка с монограммой отеля «Мажестик». Она еще распространяла слабый запах хлороформа. Мегрэ стоял совершенно опустошенный, в голове, оставляя после себя тягостное ощущение, роились неясные мысли.

Еще раз, как тогда в коридоре, он прислонился плечом к стене и почувствовал внезапную слабость. Ему казалось, что он постарел сразу на несколько лет, потерял всякую надежду. В эту минуту он готов был разрыдаться. Но он был сделан из другого теста, слишком крупен, слишком силен.

Перегораживавший комнату диван подпирал так и не убранный стол, на котором среди куриных костей валялись на тарелке окурки.

Комиссар потянулся к телефонному аппарату. Но тут же сердито щелкнул пальцами, опустил руку и опять подошел к телу Торранса, от которого не мог отвести пристального взгляда.

При мысли о предписаниях, прокуратуре, формальностях, предосторожностях, которые необходимо было соблюдать, лицо его исказилось горькой иронией.

При чем все это? Речь идет о Торрансе! Все равно что о нем самом, о Мегрэ.

Торранс был свой, он…

Под маской внешнего спокойствия в нем кипело такое бешенство, что, расстегивая жилет, Мегрэ с мясом вырвал две пуговицы. И в этот миг он увидел то, чего не заметил раньше. Лицо его приобрело свинцовый оттенок.

На сорочке Торранса на уровне сердца темнело маленькое бурое пятнышко.

Горошина — и та казалась бы больше! Единственная капля крови, свернувшаяся в комочек величиной с булавочную головку.

Мегрэ потерянно взглянул на распростертое тело, лицо его исказилось невыразимым негодованием.

При всей мерзости содеянного преступник доказал, что изощренно владеет своим ремеслом. Ломать голову больше ни к чему! Мегрэ знал этот способ убийства, он читал о нем несколько месяцев назад в немецком криминалистическом журнале.

Сперва салфетка с хлороформом, которая в считанные секунды делает жертву совершенно беспомощной. Потом длинная игла, которую убийца неторопливо вводит между ребрами, нащупывая сердце. Чистая и бесшумная смерть.

Именно такое убийство было совершено полгода назад в Гамбурге.

Пуля может не попасть в цель или только ранить. Примером тому — сам Мегрэ. Выстрел производит шум, оставляет следы.

Игла, введенная в безжизненное тело, попадает в сердце.

Это безотказный, научный способ убийства.

Комиссару вспомнилась одна деталь. Вчера вечером, когда управляющий сообщил, что Мортимеры отправляются в театр, он, Мегрэ, сидел на радиаторе, грыз куриную ножку и так расслабился, что готов был уже отправить за ними Торранса, а сам остаться для наблюдения в отеле.

Эта мысль заставила его встряхнуться. С чувством неловкости он взглянул на убитого коллегу, на него навалилась какая-то слабость, и Мегрэ не отдавал себе отчета, что послужило ее причиной — рана, пережитое волнение или залах хлороформа.

Мысль начать обычное расследование в соответствии с установленным порядком даже не приходила ему в голову.

Перед ним лежит Торранс! Торранс, с которым он за последние годы расследовал столько преступлений, которому достаточно было сказать одно слово, подать знак, чтобы он все понял! Торранс, жизнь которого оборвалась на вздохе: его полуоткрытые губы все еще ловили глоток кислорода, глоток жизни!

Слезы не приходили, но Мегрэ чувствовал себя больным, разбитым, на плечи ему навалилась тяжесть, в горле застрял комок.

Он снова подошел к телефону, снял трубку и заговорил так тихо, что его дважды переспросили, какой ему нужен номер.

— Префектуру… Да… Алло! Префектура?.. Кто у телефона? Не слышу… Тарро?.. Послушай, малыш… Забеги к шефу… Да, к нему… Передай… передай ему, чтобы он ехал ко мне в «Мажестик»… Немедленно… Номер?.. Не знаю, но его проводят… Что?.. Нет, больше ничего… Алло!.. Что ты сказал?.. Нет, со мной ничего.

Он повесил трубку, потому что на другом конце провода начались расспросы: коллега счел, что голос у комиссара странный, а распоряжение, отданное им, и подавно.