Если бы вы мне вчера сказали, что речь о дочке Марты. Мы ведь вместе с ней ходили в школу. Правда, это было очень давно…
– Вы знаете горничную мадам Беллами?
– Жанну? Полагаю, что знала ее еще тогда, когда она бегала по улицам босоногой девчонкой. Ее мать работала в цехе по переработке сардин. Лет в тринадцать Жанну тоже туда пристроили. Но она потом сумела перебраться в господский дом. С тех пор и работает горничной у доктора. Теперь даже глядеть ни на кого не хочет. Не верите, спросите у Франсиса.
– Не знаете, где бы я мог с ней поговорить?
– Это довольно трудно, разве что в самом доме доктора. Она ведь даже со своей матерью не встречается после того, как та вторично вышла замуж. На танцульках тоже не бывает. Сходит с ума по своей хозяйке, просто влюблена в нее. Холит и лелеет, даже спала бы, как собачонка, на коврике у ее двери, если бы позволили.
Разговаривает со всеми надменно, особенно с Франсисом. Скажите, пожалуйста, какая цаца! А вы что, хотите арестовать доктора?
– Не думаю, чтобы вопрос так стоял. Благодарю вас.
– Вы еще зайдете к нам, да? Просто сейчас мало времени, чтобы поболтать. А то приходите сегодня вечерком.
Выпьем по стаканчику. Мне очень хочется узнать, чем же все кончится.
Несмотря на свое чувствительное сердце, она действительно бы наказала убийцу именно так, как говорила в лавочке, если бы он попался ей в руки.
А отдыхающие на пляже ни о чем не подозревали.
Все так же там находились мамаши с детьми в купальных костюмчиках, торчали зонтики, катались разноцветные мячи, а на волнах колыхались головы купающихся.
В Рембле же была видна череда людей, направляющихся к дому доктора Беллами. Все это были коренные жители Сабль, одетые в черное. Останавливаясь на тротуарах, они здоровались друг с другом за руку, образовывали небольшие группки, смотрели на часы и переступали порог затянутой черной материей двери.
Среди них Мегрэ узнал Лурсо, Перретта и других завсегдатаев пивной, которые уже исполнили свой долг и теперь беседовали, стоя снаружи.
Он тоже вошел в дом. Не было необходимости устраивать прощание в одном из траурных залов, поскольку вестибюль достаточно вместителен.
Ни лестница, ни другие двери больше не видны были, только сплошная чернота, в которой горели свечи вокруг богатого гроба, окруженного морем белых цветов.
Один только доктор Беллами стоял неподвижно, и каждый по очереди проходил перед ним, склоняя голову, после чего мочил пальцы в сосуде со святой водой.
Доктор производил сильное впечатление выделяющейся на общем черном фоне белизной своего пластрона, воротничка и манжет. Черты его лица, казалось, еще больше заострились. Принимая соболезнования, он отвечал легким поклоном, выпрямлялся и смотрел уже на следующего.
Мегрэ прошел, как и остальные, поклонился и поймал обращенный на него взгляд. В этом взгляде не было ни намека на тревогу или волнение. Ничто не указывало на то, что для доктора Беллами комиссар был кем-то иным, нежели все остальные.
Супрефект приехал на своей машине, оставив ее за несколько домов до жилища Беллами, там же поставил машину мэр со своими помощниками и кое-кто еще.
Прибыли похоронные дроги. Понадобилось некоторое время, чтобы образовался кортеж, длинная вереница, тянущаяся до церковной паперти. Мужчины занимали места справа, доктор Беллами стоял один в первом Ряду. Во втором Мегрэ заметил человека неопределенного возраста, который накануне сопровождал мадам Годро. Сама же она держалась слева, одетая в траур, с черной вуалью на лице. Без конца подносила к лицу маленький носовой платочек, чтобы промокнуть глаза.
Запах духов, которыми платочек был пропитан, доносился до комиссара.
Заиграл органист, приглашенный из Ла-Рош-сюр-Йон.
В отпевании участвовал баритон в сопровождении детского церковного хора. Церковь мало-помалу заполнилась. Отпевание длилось с четверть часа.
Из-за катафалка Мегрэ плохо видел мать Беллами, которая держалась рядом с мадам Годро, и лишь доносился стук ее палки по плитам.
Одетта Беллами отсутствовала. Франсис в процессии участвовал, как и кухарка. Горничная Жанна, наверное, осталась подле хозяйки.
Когда вышли из церкви, из-за облаков появилось солнце и улицы приняли свой обычный вид, так что понадобилось некоторое время, чтобы вновь к этому привыкнуть.
Во время медленного шествия к кладбищу Мегрэ издали заметил своего коллегу Мансюи, потного и все еще не бритого. Он все-таки сумел ненадолго вырваться сюда.
Несколько близких сопровождали Беллами до ограды кладбища.
Потом он сел в машину доктора Буржуа, который, наверное, должен был отвезти его домой.
Имел ли место семейный сбор? Принимали ли в белом доме в Рембле мадам Годро с ее спутником?
Мегрэ потерял Мансюи из виду и вынужден был добираться до центра города пешком. Взглянув на часы, он обнаружил, что уже десять минут первого. Он кое о чем запамятовал, нарушил некий ритуал…
Он и представить себе не мог, что эта его забывчивость станет причиной настоящей маленькой драмы.
На самом деле мадам Мегрэ в клинике в первый раз получила разрешение покинуть постель. Она еще не ходила, но все же на час, не более, как требовал доктор, ее поместили в кресло с колесиками.
Впервые она могла прокатиться по коридору, взглянуть на другие палаты, на лица тех, чьи голоса и оханье иногда доносились до нее.
С сестрой Мари-Анжеликой они устроили целый заговор. Говорили шепотом, чтобы не вызывать чувства зависти у мадемуазель Ринкэ, которая и так была более холодной и недовольной, чем обычно. Но им хотелось преподнести сюрприз Мегрэ, который ранее неизменно звонил в одиннадцать. Телефонный аппарат находился в конце коридора в переговорной с широкими оконными проемами, которую здесь называли солярием.
Сестру Аурелию предупредили. Когда месье номер шесть позвонит, она, вместо того чтобы ответить, должна переключить телефон на переговорную. Он явно будет ошарашен, услышав голос жены.
Кресло на колесиках стояло наготове четвертью часа ранее. Однако в половине двенадцатого сестра Мари-Анжелика настояла на возвращении в палату.
Таким образом, в полдень мадам Мегрэ вынуждена была занять свое место в постели, а монахиня безуспешно пыталась ее утешить, в то время как на лице мадемуазель Ринкэ светилась торжествующая улыбка.
– Вас тут ожидают двое господ. Кажется, ваши друзья. Поскольку они торопились, я их посадил за ваш столик. Они просили у меня номера, но, к сожалению, свободных нет… – И месье Леонар, прямо-таки умоляюще, добавил: – Может быть, выпьете аперитив, а?
Те двое, что еще ели за столиком Мегрэ, были инспекторами мобильной бригады из Пуатье, Пьешо и Буавером, с которыми комиссару уже приходилось работать ранее. Они одновременно встали, держа в руках салфетки.
– Извините, патрон. Сейчас как раз время перекусить До прибытия прокурорских.
– Я полагал, что они должны приехать в одиннадцать?
– Так бы и случилось, если бы нашли следователя. Но он находился где-то за городом у знакомых, а у тех там нет телефона. Пришлось посылать курьера. Короче говоря, все будут здесь через час. Вы примете участие в расследовании?
Кто-то, может быть даже Мансюи, видимо, уже сообщил им о той позиции, которую занял Мегрэ, поскольку они переглянулись как заговорщики.
– Зачем?
– Вы, конечно, в отпуске. Мы это знаем. Правда, Буавер?
Одному из них было тридцать, другому – тридцать пять. Оба опытные полицейские, люди, о которых на набережной Орфевр говорили как о тех, кто разбирается в своем ремесле. Пьешо, тот, что постарше, вполне мог в свое время расстаться с собственной шкурой во время ареста одного поляка, в память об этом у него на правой щеке остался шрам от револьверной пули.
Мегрэ рассеянно сел за стол, расправил салфетку. Он положил себе на тарелку закуску и вполуха слушал то, что ему говорили.
– Вы ведь знаете, что убитая не была изнасилована?
Мы-то поначалу об этом подумали. Садистское преступление, как нам сказали в Пуатье. Местная полиция арестовала с полдюжины бродяг. Для этого района такое преступление довольно скверная реклама. Впрочем, будь это дело простым, вы бы вряд ли стали им заниматься накануне, не так ли?
