Литмир - Электронная Библиотека

– У меня нет желания делать из тебя мастера, – говорил учитель музыки, – я хочу, чтобы ты стал солдатом своего дела, ведь и я не учитель музыки, а ее офицер. Учителей я не люблю: вместе со знаниями они, как собака блох, переносят свои заблуждения и ошибки. Каждое утро, не успеешь ноготь отгрызть, а они уже засыпают тебя всякой дрянью, которую заставляют выучить. Учись забывать то, что хочешь, это важнее и труднее, чем запоминать то, чего не хочешь. Женись на моей мысли – призывают они. И приучают тебя видеть в цели самое главное, чего можно достичь в жизни. А ведь жизнь свою ты проведешь не у цели, а на пути к ней. Куда важнее избрать путь, чем достичь цель.

* * *

Молодые дни ускользали, был вторник, день, когда не стригут ногтей, продолжалась немецкая оккупация. Советская армия выиграла битву под Сталинградом и двинулась на запад. В это время песню о кольце, плети и балалайке подобрали где-то по пути русские войска, освободившие Ростов. Песня тоже двинулась на запад и 16 февраля прибыла с русскими танковыми частями в Харьков. Биляр рос, ему пришлось снять детское кольцо – его пальцы стали волосатыми и кольцо перестало налезать. Никола положил его на полку. Теперь там лежали две вещи: плеть и кольцо

На улице стояли туманы, и учитель перешел к песням, в которых говорилось о временах года. Никола стоял у окна, пел и наблюдал за Дорчолом, на одном углу города – солнце, на другом – снег и дождь, искал и находил небольшую улочку неподалеку, тайну которой знал он один: маленькая глухая улочка, в которой исчезала сила свиста.

Никола думал о том, что все, что он видит, входит в его песню и изменяет ее. Он пел и скользил взглядом дальше: к Дунаю и башне Небойши, где находился самый старый мост на свете – птичий мост, ибо здесь птицы всегда перелетают реку, попадая с паннонской стороны на скалу, где воздвигнут город. Рассыпанные по небу, они сбивались вдруг на этом месте в кучу, как в воронку, с криком пересекали реку и разлетались на другом берегу всегда в одном и том же месте. Те, кто слушал их во время поста, скоромились от пения. Никола Биляр смотрел на птиц и, подобно им, перелетал песней через времена года. Он пел о рождении мальчика и о том, что в этот день завязывают бантики на ложках, о сорока мучениках, когда ночью нельзя пить воду (с этой темы начиналась весна), о весточках, которые влюбленные отправляют с гонцом, о смерти детей, об отцовском дне, о переносе мертвых, об обретении отрубленной головы, о явлении духов, когда травы собирают зажмурившись (с этим начиналось лето). Потом он пел о входе в город, о долгожданной встрече, о дне чуда, о мужском и женском времени, о дне преображения, о дне, когда не спят вне дома и когда едят траву, о рождении девочки (с этим начиналась осень)… Наконец он пел о дне, из которого, как даль с холма, видно будущее, о воине, об исцелении, о спасении, об отрубании головы и, наконец, о зачатии ребенка (с этим напевом начиналась зима)…

А зима и впрямь начиналась, и белые петухи отделились от черных. Был медвежий день, на ветвях в саду качался снег. Николе Биляру снился странный тощий мужчина в сапогах, который сидел в высоком здании с множеством мощеных галерей. Мужчина с трудом снял сапоги. Он продел сквозь их ушки плеть, обернул ее вокруг, как змею, и просунул в петлю на ее рукояти. Сапоги человек поставил у дверей, лег на кровать, обхватил обеими руками подушку, натянул ее себе на голову и произнес, засыпая, несколько слов, которые сам не услышал, но все, кто находился в комнате спящего, их ясно расслышали.

После сна Никола Биляр вспомнил одно из слов, которое неизвестный в сапогах произнес в постели: «продромос»[3], и Никола его не понял. Но понял кое-что другое, и это его напугало. Он был уверен, что проспал не одну ночь, а целых три и что день, когда он проснулся, был не пятницей, как следовало бы ожидать, раз он уснул в четверг вечером, а воскресеньем. Он внимательно огляделся и пришел к выводу, что не сумеет проверить, так это или нет. Возможно, весь мир проспал вместе с ним три ночи, и никто этого не знает. Возможно, это самое обычное дело, и с ночью с четверга на пятницу так всегда и бывает. А что если только он, Никола Биляр, за одну ночь миновал три ночи, как те села, у которых три названия по разным церквям, и каждый раз во сне передвигался во времени дальше, чем остальные люди? Если так, подумал он, значит, снаружи была пятница, а у него в комнате воскресенье, и в таком случае ему не одиннадцать лет, как считают родители, а в три раза больше. Возможно, его хронометр отсчитывает не часы, а месяцы, тогда его октябрь под знаком Весов наступает ежедневно в десять часов, а уроки пения проходят по понедельникам и пятницам с июня по июль. При этих мыслях Никола Биляр весь покрылся потом и поспешил встать – скорее из этого пота, чем из постели. Он смеялся, будто происходящее с днями его щекотало.

Теперь вещи под взглядом учителя становились усталыми, табачные клубы приходили с улицы, чтобы переночевать в комнате Николы Биляра, а уроки вместо времен года были посвящены временам суток – утру и вечеру. Был конец марта, где-то на Карабурме жгли свалки, а на корешки рассады привязывали шерстинки, чтобы растения лучше приживались.

Учитель стал приходить по вечерам, потому что вечерние песни нельзя учить днем. Их слова и мелодии делились на три разновидности:

1. Стихи, на которые следовало петь песню, были «подобны самим себе», для них не существовало образца, они сами служили образцом для вторых стихов.

2. Вторые стихи, которые брали пример с первых, несли на себе знак своего образца, и было заранее известно, чему они должны следовать.

3. Третья группа – стихи, которые ничему не подражали и ничему не служили образцом.

Мальчику больше всего нравилось, когда наступала очередь последних; он с радостью пел этих одиноких чужаков, не имевших ни предков, ни потомков и осужденных умереть, как только затихнет их последний звук. На улице Никола старался угадать среди прохожих тех, кто принадлежит к «третьей группе крови», ведь учитель объяснил ему – что верно для песен, верно и для людей.

– Каждого из них и самого себя ты можешь отнести к одной из трех разновидностей! Но будь внимателен, – предупреждал учитель. – Говорят, что птицы слышат собственное пение с опозданием на день, а свою последнюю песню – никогда. Так что старайся слушать свое пение «задом наперед».

– А что будет с моей последней песней? – спросил Никола Биляр.

– Ты ее не услышишь! – спокойно ответил учитель, а ногти на его больших пальцах, словно клювы хищных птиц, когда они дерутся, сталкивались и бились, шумно и яростно нападая друг на друга.

* * *

Было Чистое воскресенье, когда нельзя есть ложками, а на улицах стоят снежные кости. Никола Биляр слушал, как где-то в доме тихо свистит карп в вине. Было холодно, был 1944 год. Песня о кольце, плети и балалайке добралась уже до Крыма. Потом перешла румынскую границу и 19 сентября вошла в Тимишоару. Половина русских танковых частей понесла ее на север к Пешту, другая – в Сербию. В составе советского Четвертого бронетанкового корпуса 10 октября она прибыла южным берегом Дуная к Белграду, и тут ее быстро подхватили и выучили партизанские отряды. Немцы отступали, Биляру исполнилось четырнадцать лет. Он читал в своей комнате и все ждал, не скажет ли кто-нибудь из присутствующих «дом», когда он прочтет «дом», но этого не случилось. С локтем на книге, с зажатым в кулаке условием он как раз добрался до слова «балалайка», когда в дом вошел отец и принес что-то замотанное в платок. Мальчик размотал платок – на свет появилась мандолина, блестящее брюхо которой, казалось, готово было вот-вот разродиться. Никола взял ее в руки, ощупывая, словно слепой в темноте, нашел путь и тут же принялся играть. Свои утренние и вечерние песни, выученные с учителем пения, он пропустил через металлические струны: получилось нечто завораживающее – и новое, и старое, что-то вроде второго языка во рту или скрытого пробора в волосах.

вернуться

3

Προδροοφ – бегущий впереди, передовой; предтеча (греч.).

4
{"b":"248503","o":1}