Вот именно это единственное, но серьезное возражение и было у меня в адрес вполне аргументированной во всех других отношениях статьи в журнале «Коммунист». Конечно, вставал вопрос, что это за рабочий класс и где он? Вопрос, конечно, возникал не у меня. У меня подобных вопросов не возникало и в давнишние времена публикации этой актуальной статьи. У меня возникали иные вопросы, не могущие быть ни в момент их возникновения, ни впоследствии быть обнародованными в журнале «Коммунист». Да я и не жалуюсь. У меня нет недостатка в возможности предъявления своих вопросов и претензий обществу, своим друзьям, недоброжелателям и самому себе. Однако вопросы и сомнения подобного рода возникали во многих неглупых головах и встревоженных душах того времени. Автору запальчиво и с опаской возражали, что возрождение классового противопоставления в наше время чревато возрождением совсем недавних, и вы знаете каких, времен. Что, вообще, все нынешние продвинутые общества давно поделены не на привычно марксистские классы, а на совсем другие страты. Что партии во всем мире ныне отличны совсем не своими социальными программами, спокойно заимствуя друг у друга наиболее актуальные и привлекательные идеи и лозунги, а, как бы это выразиться, неким, что ли, наследственным ароматом, обаянием традиции. Я так увлекся, что неприлично позабыл свою компанию и был справедливо приведен в состояние социальной вменяемости вопросом одного из моих спутников:
А пиво в России пьют? —
Как видите, — отвечал я, предъявляя им и махом опустошая приятный бокал привычной «Балтики».
Что это? Что это? —
Пожалуй, лучшее на данный момент российское пиво. Во всяком случае, мной почитаемое за таковое, — был мой решительный ответ.
Как называется? —
«Балтика». «Балтика-3». «Балтик» много. Но это не реклама, — шутливо добавил я. Да, это не реклама, уже совсем нешутливо говорю я здесь, в этом месте текста во время, весьма отличное от времени распивания этой «Балтики» и сопутствующего сему разговору с поминанием названия пива «Балтика».
Вопрошающий понятливо улыбнулся и ласково опрокинул маленькую стопочку российской сладкой водочки. Я улыбнулся в ответ.
Было тепло и ясно. Погода была обворожительная. Мы сидели на открытой площадке перед рестораном под огромными раскидистыми темными шумными деревьями за прекрасным столом. Пили, пели русско-советские песни, которых все здесь знают немало и имеют даже японские варианты текстов.
Удивительно, но нехитрое описание природы в виде трех ни к чему не обязывающих предыдущих предложений так легко предоставляет возможность снова вернуться к моему милому хозяину в дзэн-буддийскую обитель, поскольку описывает ситуацию абсолютно идентичную.
Было тепло и ясно. Погода была обворожительная. Пили, пели русско-советские песни, которых они знают немало и имеют даже японские варианты многих из них. Особенно в пении усердствовал представитель местной администрации, удивительно ловко и бойко говорящий по-русски и украшенный необыкновенными для японцев, обыкновенно испытывающих немалые трудности с растительностью на лице, огромными казацкими усами.
Надо сказать, что вне подобных лично-инициативных мероприятий (было еще барбекю и в парке Хоккайдского университета по поводу завершения конференции, по поводу закрытия моей выставки и прочие) на природе особенно не попоешь и не повыпиваешь. В отличие от Европы и даже России, где парки и зеленые зоны полнятся всякого рода злачными заведениями, в Японии парки, скверы и сады девственно чисты от подобного, несмотря на особое пристрастие японцев к еде и ресторанам, которых безумное количество по всем улицам и закоулкам любых городов и городков. Однако, видимо, они предпочитают онтологическую чистоту каждого рода занятий: если любуешься природой — любуйся природой, кушаешь — кушай себе на здоровье. И не спутывай эти столь различные и к разному апеллирующие занятия.
Хотя нет, нет, не совсем так. Как раз пикники и закусоны на природе очень даже и устраиваются. Для этой надобности у них, почти у всех, имеются портативные, в размер небольшого кейсика, легкие переносные складные жаровни. Из легких сумочек тут же достаются небольшие пакетики жарко и долго тлеющих углей и заранее приготовленные упаковочки тонко нарезанных кусками мяса и курицы. Бывает, и рыбы. Естественно, необозримое количество заранее же нарезанных дольками лука, помидоров, картофеля и других овощей — в общем всего необходимого для этой процедуры. То есть живи и наслаждайся своим портативным размером и безразмерным аппетитом. И никому не мешай. Другим дай тоже точно таким же компактным способом наслаждаться своей удавшейся на данный момент жизнью. И ведь действительно никто никому не мешает. И вполне дают всем возможность насладиться своим собственным счастьем. Однако мне, удручаемому даже малейшим предметным отягчением быта, бродящему часами в одних шортах и майке со сложенным вчетверо листком бумаги и ручкой для подобных вот, ничего не значащих записей, даже это казалось непомерным и унижающим бесплатно дарованную легкость бытия.
А они-то с удовольствием и очень ловко устраиваются где угодно, в местах порой необычных, типа, скажем, проезжей части улицы. Ну, это, конечно, некоторое преувеличение. Но действительно, однажды я видел такое, правда, посереди вполне тихой окраинной улочки, причем в самое тихое глухое воскресное предвечернее время. Мило распростав что-то вроде дастархана прямо на асфальте и изготовив к действию уже упомянутый и описанный выше необходимый для шашлыка инвентарь, молодые и пожилые мужчины и женщины в количестве около десяти — четырнадцати пробавлялись закусками, в ожидании приготавливавшегося на углях мяса. Они были расслабленны. Женщины, пока мужчины были озабочены приуготовительной процедурой, о чем-то неслышно переговаривались и пересмеивались. Заметив меня, они заулыбались в мою сторону, но за стол не приглашали, хотя я был бы и не против. Потом за моей спиной стал нарастать и все время догонять меня, обгоняя, забегая спереди и коварно-соблазнительно залезая в ноздри, даже хищно вцепляясь в них, запах вполне прилично изготовившегося и поджарившегося мяса. Но я выдержал и не обернулся.
Да, устраиваются пикники на природе. Но вот как раз заведений общепита даже в многолюдных парках, кроме особых поводов всенародных гуляний и фестивалей, я не замечал. Все чисто и монотонно — гуляние вдоль парковых и лесопарковых аллей само по себе, а гуляние в ресторане — само по себе.
И вообще, здесь все достаточно определенны, пунктуальны и честны в исполнении положенных им и всем жизненных ритуалах. Например, уж на что я ловкач находить на улицах столиц разных стран мира монеты весьма различного достоинства — в Лондоне, например, и фунт умудрялся поднимать с земли, в Германии — и крупную монету в пять марок подбирал. Конечно, счастья и капитала на подобном себе не построишь! Конечно! Но все-таки приятно. Какие-то странные мысли в голове промелькивают, невероятные надежды в душе пробуждаются — а вдруг и кошелек толстый, набитый одними сотенными бумажками найдешь! А почему, спрашивается нет? Что, нельзя? — можно! Тем более что нынче быть бедным немодно. В этом как бы проглядывает в редуцированном виде старинный верный принцип, что бедный гражданин — неблагонадежный гражданин. Или вдруг кто-то услышит, как ты стихи где-то по случаю читаешь, поразится их невероятной силе и красоте и сразу предложит тебе небывалый контракт. Или книгу роскошную напечатает. И на какой-нибудь высокосветский прием пригласит, и все зааплодируют при твоем появлении. И успех обеспечен. Ведь неуспешным, неизвестным нынче тоже быть непопулярно. Оно всегда было неприятно, а нынче — просто и неприлично. Да. Вот так-то.
Однако же японцы по их вредной аккуратности и осмотрительности не доставили мне подобного удовольствия дарового, почти небесного обретения даже в минимальной степени — ни крошечной йеночки не подобрал со скудной японской земли. Да ладно, я их простил. И взяток они не берут. Ну, ни копеечки. Ни в ресторанах, ни в такси, ни в каком другом общественном месте. За тобой будут гнаться несколько кварталов, чтобы вернуть случайно оставленную и абсолютно ненужную, нигде уже не применимую бессмысленную мелочь.
