А еще я не могу сама писать Любе, делая вид, что я ее шеф, потому что шефы по правилам присылают нам подарки. Это может быть книга или что-то для учебы, или же что-то из одежды, но только недорогое. Такое, что будет моим и только моим. Анна Михайловна объясняла мне как-то в письме, что у меня сейчас ничего нет, и я не знаю, что такое «мое». Но она немножко ошибается. Я знаю, что такое «мое». И когда его отнимают.
У меня был мой дом, была моя мама, были мои собственные игрушки и книги. Сейчас – это правда – у меня, кроме телефона и еще нескольких вещей, ничего нет. Дети, когда выпускаются из детского дома, уходят в чем есть. Все вещи принадлежат детскому дому, переходят другим. Только если тебе лично что-то подарили и написали это директору, ты можешь это взять. Даже то, что ты, например, нашел по дороге (и такое бывает), принадлежит не тебе, а детскому дому. Все – общее.
Что есть лично у меня, кроме телефона, который прислал мне папа:
1. Мамина фотография.
2. Мамин шарф, который мне очень идет, но его ни с чем не оденешь, потому что не с чем, он слишком нарядный. Однажды я надевала его на Новый год.
3. Книга Даниэля Дефо «Робинзон Крузо», которую прислала мне Анна Михайловна.
Мне не очень понравилась книга. Не знаю почему, но мне было ужасно грустно и скучно ее читать. Грустно, потому что по одиночеству там похоже на мою жизнь, только у меня все-таки веселее. А скучно, потому что почти нет любви, дружбы, чувств. Мне больше нравится, когда в книгах пишется про чувства. Но книгу я в нашу библиотеку не отнесла, потому что еще мне кажется, что я тоже в каком-то смысле как Робинзон, у меня ведь произошло в жизни кораблекрушение, и мне надо выжить и учиться делать то, что мне с мамой никогда не пришлось бы делать, если бы она была жива.
У нас было очень много книг дома. Наверно, их все продали вместе с нашей квартирой. Мама часто читала вечером, сидя с ногами в кресле, я любила садиться около нее и играть. Я это очень хорошо помню. И помню, как она читала мне, каждый день, перед тем, как я засыпала, пока я не научилась сама читать. Отлично помню эти книги, и когда у меня будет свой дом, я обязательно их куплю.
4. Кошелек. Я купила его в поселке и попросила завхоза записать, что это мое личное. Кошелек, кстати, совсем необязательная вещь. Деньги можно держать в кармане, даже лучше.
5. Щетка. Я взяла ее из дома, когда меня забирали. Я плакала постоянно, плохо помню это время вообще, но отчетливо помню тот момент, когда поняла – вот все, сейчас я уйду и больше никогда не приду в свой дом. Хотя мне говорили женщины, которые пришли за мной: «Не переживай, не переживай, ты же сюда вернешься». И вот я в тот момент хотела взять что-то такое… из дома. Взяла куклу, мамину щетку для волос, коричневую, с перламутровыми цветами на ручке, и маленькую синюю собачку, которая стояла у мамы на туалетном столике. Собачка потом разбилась, она была стеклянная.
Как же я теперь жалею, что не взяла, например, мамины духи. Хотя, может, их бы у меня отобрали в детском доме, как отобрали и сломали куклу. Или не взяла какую-то еще вещь, не ценную, но на память. Хорошо, что я, уходя, взяла из шкафа и повязала мамин шарф вместо своего. Яркий, нарядный, мама надевала его в школу на праздники.
Это все мои вещи. Остальное всё временное. Даже трусы! Если ты из них вырастаешь и они не рваные, их надо постирать и сдать Зинаиде, нашему завхозу. И она их распределит той девочке, которой они подойдут по размеру.
Анна Михайловна обычно присылает мне тоже временные вещи, которые заканчиваются, – ручки, красивые тетради, закладки для книг. И еду – конфеты, печенье. Однажды прислала необыкновенную коробочку, на которой было написано «рахат-лукум». Я даже ахнула! Настоящий рахат-лукум, о котором столько написано в восточных сказках! Побыстрее открыла коробку, чтобы у меня не отобрали старшие, попробовала конфету и была очень разочарована. Это и есть тот знаменитый рахат-лукум? Какие-то резиновые подушечки с запахом духов, посыпанные сахарной пудрой. И я со спокойной душой протянула коробку тому, кто первый добежал, чтобы угоститься.
На самом деле есть много способов сделать так, чтобы у тебя ничего не отнимали. Съедать сразу. Но может стать плохо. Так уже не раз с нашими бывало. Пришлет что-то шеф или родственники (у некоторых, как и у меня, они есть), человек быстро откроет посылку и все сразу натолкает в рот. Потом может быть заворот кишок, отвезут в больницу. Поэтому это не лучший выход.
Еще можно прятать. Прячут все. Мест много, вокруг лес – когда тепло, можно даже закопать. Хотя маленьким и не разрешается выходить за территорию одним, но все всегда выходят. Но закопанное могут съесть лесные мыши или кроты, так тоже бывало. Человек прятал-прятал от других людей, а съели животные. Но я думаю, иногда для животных не жалко, а некоторым людям – и хорошо, что не досталось. А если вовремя не выкопать и пойдут дожди – тогда уже вообще никому не достанется.
Можно, конечно, дружить с теми, кто отнимает, тоже выход, но плохой. Мне не подходит. Отнимает, например, Лерка. Пройдет по малышам, всё у них возьмет, сразу съест, потом ходит затрещины всем раздает или ищет по мальчишкам сигареты, сама не покупает никогда, деньги на другое нужны. У мальчиков потребностей меньше, им не нужно покупать косметику и всякие женские приспособления для удобной жизни, они только сигареты, спиртное и сухарики покупают, если у них вдруг появились деньги. С Леркой я точно дружить не буду, даже если она перестанет отнимать у других еду. Мне с ней будет скучно. И от нее воняет табаком, а я просто ненавижу плохие запахи.
Я решила ответить, наконец, на письмо Анны Михайловны, потому что она уже несколько раз присылала мне сообщение с вопросом: «У тебя все хорошо, Руся? Почему ты ничего не отвечаешь, не пишешь?» У нее есть какая-то логика. Ведь она может позвонить, я не думаю, что это очень дорого, может быть, даже входит в обычный тариф, наш детский дом не на Камчатке и не на Урале. Всего 360 километров от Москвы, сама же Анна Михайловна живет в Москве. Правда, последние 150 километров проехать невозможно, нет дороги, но к телефону это не имеет отношения.
Да я и не знаю, бедная или богатая Анна Михайловна, об этом не надо спрашивать. Некоторые спрашивают своих шефов. Но мне кажется, на этот вопрос очень трудно ответить правильно. То, что для одного бедность, для другого – богатство. И к тому же завтра у тебя жизнь может все отнять, и так бывает.
Иногда Анна Михайловна мне звонит, даже два раза в неделю. А иногда только пишет, я не могу понять, в чем тут загадка. Может быть, потому, что по телефону говорить как-то неловко. Ведь я ее никогда не видела, и она меня.
Анна Михайловна сразу стала называть меня Русей, как и остальные. Из всех знакомых взрослых только папа называет меня Леной. В новой школе меня стали звать по фамилии, это удобнее, мою фамилию сразу запоминают, мне говорят, что это редкая фамилия. Мама звала меня Ленуся, и мое прозвище мне нравится, потому что чем-то похоже на это имя.
«Анна Михайловна, здравствуйте, – начала писать я, пользуясь тем, что в комнате, где нас живет двенадцать человек, сейчас было только трое. Когда все собираются, ничего спокойно уже не сделаешь. – У меня все хорошо. В школе я получила две пятерки, две четверки и написала контрольную, пока не знаю как. Думаю, нормально, все решила. Отношения с детьми из города у нас не получаются. Они над нами смеются, мы плохо одеты, у нас старые телефоны, нет Интернета, мы не знаем некоторых особых слов – ими пользуются дети, которые много времени проводят онлайн. А наши мальчики в ответ сразу начинают страшно драться. Одному городскому мальчику выбили зуб и сломали плечо, причем не тому, кто смеялся, а другому, кто просто попался под руку. Теперь наших мальчиков могут отправить в колонию, если родители того ребенка не заберут заявление. Я видела драку, было очень страшно, я пыталась их разнять, как и некоторые другие, но было невозможно, они просто как будто с ума сошли. Хорошо, что никого не убили. Наших тоже побили, но у наших, как на собаках, все зажило, наш директор как раз тоже хотела написать заявление, но у них только синяки остались, желто-зеленые, и быстро прошли.
