— Перчатки?

— Ну да! И это еще не все! Вставал он каждое утро в десять часов, спускался и располагался на террасе в плетеном кресле, всегда под третьим зонтиком. Зажав в руках трость, неподвижно сидел там около часа, глядя на море, потом обедал, возвращался на террасу до пяти-шести часов вечера, то есть до того, как начинает свежеть. Потом поднимался к себе в номер, куда ему приносили холодный ужин, и до утра больше не появлялся.

— Его убили?

— Убили кого-то в его номере…

— Значит, жертва — не он?

— Скорее, убий…

Господин Луи поздравил себя с тем, что Мегрэ наконец попался на крючок и теперь дальше можно рассказывать свободней, без лишней таинственности.

— Я расскажу вам, что произошло, в двух словах.

Сегодня утром, когда я разбирал парижские газеты — они приходят чуть раньше одиннадцати, — меня поразило, что господина Оуэна не видно на его обычном месте. Мне кажется, я обратил на это внимание одного из посыльных. Совершенно случайно я повернулся к доске и заметил, что его ключа нет… Далее!

В час аперитива я прошелся по террасе и снова отметил, что господин Оуэн так и не появился.

На этот раз я направился к окошку регистрации и спросил господина Анри:

«Господин Оуэн заболел?»

«Не знаю».

Между тем, скажем, около пятнадцати минут или половины первого, я заметил медсестру — она выходила из отеля в бледно-зеленом костюме, который ей очень шел. Поскольку она не оставила ключа, у меня не нашлось предлога с ней заговорить. Про себя я решил, что она отправилась за лекарствами, и я не успел предупредить ее, что аптеки закрылись.

В конце концов в два часа дежурный по четвертому этажу позвонил мне, чтобы спросить, что произошло в четыреста двенадцатом номере, — его как раз занимал господин Оуэн.

Дверь оставалась закрытой, и на стук никто не отвечал.

Тогда я поднялся, открыл дверь своим ключом и был изрядно удивлен, найдя на столе пустую бутылку из-под виски и рядом осколки стакана.

А в ванной я обнаружил голое тело мужчины…

— Ну и?.. — спросил Мегрэ. (Это было сильнее его.)

— Ну и ничего! Этот господин — не Оуэн.

— Что?

— Что это был не Оуэн. Ко всему прочему, при моей профессии у меня должна быть хорошая память на лица.

И я помню всех входящих в отель и выходящих из него.

Могу поклясться, что никогда не видел этого субъекта…

— Простите! Но господин Оуэн?

— Вот тут-то эта история становится необъяснимой.

Вещи его остались висеть в шкафу, чемоданы стояли в номере, все было на месте. Тогда как ни одной вещи, принадлежавшей молодому человеку, в номере четыреста двенадцать обнаружено не было. Остается предположить, что он проник в «Эксельсиор» абсолютно голым.

Мегрэ, расположившись перед широким окном, смотрел на море, повсюду виднелись головы купальщиков.

Господин Луи встал за ним, он сознавал, что партия еще не выиграна, и искал новую приманку.

— Заметьте, как я уже говорил, прекрасная медсестра вышла только около половины первого. Тогда как врач объявил, что смерть молодого человека наступила на рассвете…

— Хм, хм, — пробормотал продолжавший сопротивляться Мегрэ.

— Это еще не все. Господин Оуэн, который, видимо, опасался, что ему станет плохо, или по каким-то другим причинам желая, чтобы медсестра была под рукой, снял для нее номер четыреста тринадцать, и дверь между номерами оставалась открытой…

— Ей не повезло, — вздохнул Мегрэ.

— Я тоже так думаю. Господа из оперативной группы уже разослали повсюду описание ее примет. Они все больше склоняются к тому, что она виновна, потому что свидетельство коридорного однозначно. В девять часов, проходя по коридору и, по обыкновению, подслушивая под дверьми, он отчетливо слышал голос медсестры в четыреста двенадцатом номере. А к этому времени преступление уже совершилось.

Мегрэ так хотелось, в знак протеста против всех этих загадочных историй и против своего непреодолимого охотничьего инстинкта, переодеться в плавки и красный купальный халат и отправиться на пляж позагорать и поглазеть на красоток!

— Но и это еще не все, — безжалостно продолжал господин Луи, который в своей строгой униформе напоминал временами протестантского священника.

— Ну что там еще?

— Я еще не рассказал, от чего умер молодой человек.

— Меня это не интересует! — из последних сил возмутился Мегрэ. — Лучше бы я снял за бешеную цену комнату в семейном пансионе, где с утра до ночи кормят одной телятиной! С меня достаточно, слышите, Луи? Я могу оплатить свое пребывание, и…

— Прошу прощения, — умиленно прошептал портье, пятясь к двери на цыпочках.

Он очень давно знал Мегрэ. И был уверен, что тот не даст ему уйти. Комиссар в отставке продолжал стоять к нему спиной, что всегда было хорошим признаком. И, не поворачивая головы, спросил:

— Какова же причина смерти?

Тогда господин Луи неторопливо произнес тем же тоном, каким возглашал «Машина мадам у подъезда»:

— Его утопили в ванне!

Он победил. Мегрэ «клюнул», как говорят аборигены.

Сколькими преступлениями он занимался за свою жизнь! Он склонялся над столькими трупами, что хватило бы на скромное сельское кладбище.

— Если вы хотите пойти посмотреть…

— Нет-нет, старина. Послушайте, что я вам скажу. Я категорически настаиваю, чтобы меня не вмешивали в следствие. Слышите? Появись хоть строчка обо мне в газетах, я съезжаю из гостиницы, которая мне так нравится.

Кроме того, я этим делом заниматься не намерен… Согласен, чтобы вы держали меня в курсе, так, между прочим…

Если у меня появится какая-нибудь мысль, что маловероятно, не стану утверждать, что я вам ее не сообщу…

— Но вы не хотите осмотреть тело?

— Они его сфотографируют, верно? Свяжитесь с полицейским управлением, чтобы вам прислали снимок.

Разве нельзя ему в кой-то веки раз насладиться в покое солнцем и ароматами средиземноморской весны?

Тогда почему он мечется теперь по комнате, будто что-то потерял? Он притворялся, что страшно зол. И тем не менее, заметив внезапно свое отражение в зеркале, он не смог удержаться от мимолетной улыбки. «Меня еще не забыли!» — подумалось ему.

Люди, которые разбираются, что к чему, такие, как господин Луи например, по долгу службы должны уметь судить о способностях полицейского. Вот он и не забыл старика Мегрэ, хоть тот и вышел в отставку. Комиссар оперативной группы, вызванной на место происшествия, может, и был асом в своем деле, — и все же не зря Луи изворачивался в течение четверти часа, чтобы заручиться согласием Мегрэ! Уж ясно, что не только по своей инициативе за ним стоял владелец «Эксельсиора».

— При условии, что обо мне нигде не будет упомянуто, — повторил он.

Он снова улыбнулся, увидев себя со стороны во фланелевых брюках и белой рубашке с полосатым галстуком цветов известного английского университета, который он выбрал совершенно безотчетно.

— Оуэн! Оуэн! Во всем сером! Серый костюм, серая рубашка, серый галстук. Ах да! Тонкие серые перчатки.

Хе-хе! Хотелось бы мне знать, зачем понадобились господину Оуэну перчатки, чтобы загорать?

Он перестал слышать телефонные звонки, шаги по коридору, тихие щелчки останавливающегося лифта. Позже он спустился вниз, по лестнице, чтобы не дай Бог не натолкнуться на полицейских. В холле Мегрэ заметил собравшихся группами людей, прослышавших, несмотря на все предпринятые меры, о случившемся.

Он, не останавливаясь, прошел мимо господина Луи, трудившегося за конторкой, и вышел на площадь Круазет, выглядевшую как настоящий земной рай, в котором, казалось, преступно было мешать людям своей внезапной смертью в ванне господина Оуэна.

— Оуэн… Оуэн…

Пора было написать жене, и он выбрал яркую почтовую открытку с яхтами миллионов по пять каждая.

«Погода чудесная. Солнце. Только что отдыхал после обеда. Жизнь прекрасна!» — написал Мегрэ.

Ему не хотелось доставлять слишком много радости господину Луи, набрасываясь на это дело, как голодный на хлеб. Он заставил себя три раза обойти Круазет, исподтишка посматривая на девиц, занимающихся на пляже гимнастикой в одних купальниках.