Мегрэ не спеша разглядывал то одного, то другого.

Голландец вел себя гораздо спокойнее, у него не было и тени фанфаронства.

— Может быть, лучше оставить вас одних и вы сами между собой договоритесь? Ведь в конце концов основную ответственность понесет один из вас. Один поплатится головой или отправится на каторгу до конца своих дней, ну а другой отделается несколькими годами тюрьмы. Который же?

Ябеда уже вертелся на стуле, и можно было ожидать, что он сейчас поднимет руку, как в школе.

— Закон, к сожалению, не может считаться с тем, что вы оба несете одинаковую ответственность. Ну а я убежден, что вы один другого стоите, с той лишь разницей, что к де Грефу у меня все-таки чуть-чуть больше симпатии.

Филипп все так же беспокойно вертелся, едва сдерживаясь, чтобы не заговорить.

— Признавайтесь, де Греф, что вы делали это не только ради денег. Вы тоже не хотите отвечать? Как угодно. Пари держу, что вы уже давно развлекаетесь изготовлением фальшивых картин, чтобы доказать себе, что вы не просто любитель, который занимается живописью только по воскресеньям, не какой-нибудь мазилка. Вы много их продали? Ну, да это не важно. Зато как бы вы отомстили профанам, которые вас не понимают, если бы увидели, что одно из ваших произведений, подписанное прославленным именем, оказалось в Лувре или в каком-нибудь из музеев Амстердама! Мы посмотрим ваши последние произведения. Выпишем их из Фьезоле. Во время суда господа эксперты их проанализируют. Вам несладко придется, де Греф!

Было почти забавно видеть физиономию Филиппа, выражавшую одновременно и отвращение, и обиду. Оба более чем когда-либо были похожи на мальчишек. Филипп завидовал словам, с которыми Мегрэ обращался к его соучастнику, и, должно быть, сдерживался, чтобы не запротестовать.

— Признайтесь, господин де Греф, вы отчасти даже рады, что вся эта история выплыла наружу?

Слово «господин», обращенное к де Грефу, тоже оскорбляло Морикура до глубины души.

— Если знаешь что-нибудь один, от этого в конце концов становится тошно. Вы не любите жизнь, господин де Греф?

— Ни вашу, ни ту, которую мне навязали.

— Вы ничего не любите?

— Я не люблю себя.

— Вы не любите и девочку, которую вы похитили, просто чтобы взбесить ее родителей. С каких пор у вас появилось желание убить кого-либо из себе подобных?

Не по необходимости, не для того, чтобы заработать или убрать неудобного свидетеля. Я говорю о желании убить для того, чтобы убить, чтобы посмотреть, как это происходит, какие при этом бывают ощущения. А потом еще даже ударить труп молотком, чтобы доказать себе, что у вас крепкие нервы.

Губы голландца растягивала тонкая улыбка, и Филипп искоса поглядывал на него, ничего не понимая.

— Хотите, я вам обоим сейчас предскажу, что произойдет? Вы решили молчать — и тот, и другой. Вы уверены, что против вас нет доказательств. Никто не был свидетелем смерти Марселена. Никто на острове не слышал выстрела из-за мистраля. Оружие не нашли, оно, наверное, в безопасном месте, на дне моря. Я не потрудился разыскивать его. Отпечатки пальцев тоже ничего не дадут. Следствие продлится долго. Следователь будет допрашивать вас терпеливо, справится о вашем прошлом, — и в газетах станут много писать о вас.

Не преминут подчеркнуть, что вы оба из хороших семей. Ваши друзья с Монпарнаса, де Греф, подтвердят, что у вас талант. Вас представят как человека особенного, непонятого. Упомянут о двух томиках стихов, опубликованных Морикуром.

Подумать только, Филипп был страшно доволен, что ему наконец тоже поставили хорошую отметку!

— Журналисты будут брать интервью у председателя суда в Гронингене, у госпожи де Морикур в Сомюре. В мелких газетках будут смеяться над миссис Уилкокс, и, конечно, ее посольство будет ходатайствовать о том, чтобы ее имя упоминалось как можно реже.

Комиссар одним духом выпил полстакана пива и сел на подоконник, повернувшись спиной к залитой солнцем площади.

— Де Греф будет упорно молчать, потому что у него такой характер, потому что он не боится.

— А я заговорю?

— Ты заговоришь. Потому что ты ябеда, потому что для всех станет ясно, что из вас двоих ты наиболее мерзкий субъект, потому что ты захочешь представиться невинным, потому что ты трус и вообразишь, что, заговорив, спасешь свою драгоценную шкуру.

Де Греф повернулся к сотоварищу с неописуемой улыбкой на губах.

— Наверное, ты заговоришь уже завтра, когда очутишься в настоящем полицейском участке и несколько молодцов станут допрашивать тебя, пуская в ход кулаки. Ты не любишь, когда тебя бьют, Филипп.

— Бить меня не имеют права.

— А ты не имеешь права обирать бедную женщину, которая не понимает, что делает.

— Она прекрасно все понимает. Вы защищаете ее, потому что у нее есть деньги.

Мегрэ даже не подошел к Морикуру, а тот все-таки поднял руки, защищая лицо.

— И уж, конечно, ты заговоришь, когда узнаешь, что у де Грефа больше, чем у тебя, шансов выпутаться.

— Он все-таки был на острове.

— У него тоже есть алиби. Ты был со старухой, он — с Анной.

— Анна скажет…

— Что?

— Ничего.

В «Ковчеге» начался завтрак. Проговорилась Жожо, или люди сами что-то почуяли, но вокруг мэрии уже бродили какие-то фигуры. Сейчас здесь соберется толпа.

— Я не прочь бы оставить вас обоих здесь. Что вы на этот счет думаете, мистер Пайк? Конечно, кто-нибудь должен наблюдать за ними, иначе мы рискуем тем, что их разорвут на мелкие кусочки. Останешься, Леша?

Леша уселся за стол, облокотившись на него.

Мегрэ и его британский собрат вышли на площадь, залитую солнцем, которое сейчас жгло во всю силу.

Они заговорили не сразу.

— Вы разочарованы, мистер Пайк? — спросил наконец комиссар, уголком глаза посмотрев на англичанина.

— Почему?

— Не знаю. Вы приехали во Францию, чтобы изучать наши методы, а их, оказывается, не существует. Морикур заговорит. Я мог бы заставить его заговорить сейчас же.

— Применяя тот метод, о котором вы упоминали?

— Тот или другой. Впрочем, заговорит он или нет — не имеет значения. Он отопрется от своих слов. Снова признается и снова отопрется. Вы увидите, что в присяжных будут нарочно поддерживать сомнение. Оба адвоката будут грызться, как кошка с собакой, каждый из них будет стараться обелить своего клиента и переложить всю ответственность на клиента коллеги.

Даже не вставая на цыпочки, они могли видеть в окно мэрии обоих молодых людей, сидящих на своих стульях. На террасе «Ковчега» завтракал Шарло, справа от него сидела его подруга, а слева Жинетта, которая издали словно старалась объяснить комиссару, что никак не могла отказаться от этого приглашения.

— Приятнее иметь дело с профессионалами. — Может быть, при этих словах Мегрэ подумал о Шарло. — Но они как раз редко убивают. Настоящие преступления часто возникают словно случайно. Эти мальчишки начали игру, не зная, к чему она их приведет. Это казалось им почти шуткой. Выудить деньги у полоумной старухи миллионерши при помощи картин, подписанных прославленными именами! И вдруг однажды утром какой-то субъект, какой-то Марселей, в неподходящий момент поднимается на палубу лодки…

— Вы их жалеете?

Мегрэ только пожал плечами.

— Вот увидите, психиатры заспорят, в какой степени оба вменяемы.

М-р Пайк, который щурил глаза от солнца, долго смотрел на коллегу, словно стараясь проникнуть в глубь его мыслей, потом протянул:

— А-а!

Комиссар не спросил, что должно означать это заключение. Заговорив о другом, он полюбопытствовал:

— Вам нравится Средиземное море, мистер Пайк?

И так как англичанин в нерешительности медлил с ответом, Мегрэ продолжал:

— Я думаю, не слишком ли здесь для меня плотный воздух. Наверное, мы сможем выехать уже сегодня вечером.

Белая колокольня была словно встроена в небо, а оно, казалось, состояло из некоего твердого и вместе с тем прозрачного материала. Мэр с любопытством заглядывал в мэрию снаружи через окно. Что делал Шарло? Мегрэ увидел, как он встал из-за стола и быстро пошел по направлению к гавани.