Несколько минут спустя Мегрэ и его коллега шагали по острову, направляясь к гавани. Они уже усвоили местные привычки. Солнце зашло, и в воздухе чувствовалось некое бесконечное успокоение. Звуки были уже не те, что днем. Теперь слышался легкий плеск воды о камни мола; серый цвет этих камней сделался резче и стал черным, таинственным; миноносец с белым номером на корпусе, выписанным крупными цифрами, бесшумно скользил к открытому морю со скоростью, казавшейся головокружительной.

— Я едва не проиграл ему, — начал м-р Пайк. — Он очень силен, очень уверен в себе.

— Это он предложил вам сыграть?

— Я взял шахматы, чтобы поупражняться. Он сел за соседний стол со своей подругой, и по тому, как он смотрел на фигуры, я сразу понял, что ему хочется сразиться со мной.

Наступило долгое молчание. Они шли по молу. Около белой яхты качалась маленькая лодка с надписью на корме: «Цветок любви». Это была лодка де Грефа; парочка находилась на борту. Под тентом, в кабине, где едва хватало места для двоих и нельзя было даже выпрямиться во весь рост, горел свет. Оттуда доносились звон ложек и стук посуды. Там ужинали.

Когда полицейские миновали яхту, м-р Пайк медленно, с обычной точностью продолжал:

— Он как раз тот тип молодого человека, которого терпеть не могут в хороших семьях. Правда, во Франции вряд ли можно часто встретить такой тип.

Мегрэ очень удивился: впервые с тех пор, как он познакомился с англичанином, его коллега высказывал общие идеи. М-р Пайк сам казался немного смущенным, словно вдруг застеснялся.

— Почему вы думаете, что во Франции таких нет?

— Я хочу сказать, нет молодых людей именно такого типа.

Он тщательно подыскивал слова. Они остановились на конце мола, напротив гор, видневшихся на континенте.

— Мне кажется, что здесь молодой человек из хорошей семьи может делать глупости, как у вас говорится, покупать себе женщин, автомобили или играть в казино. Но разве ваши шалопаи играют в шахматы? Сомневаюсь. Разве они читают Канта, Шопенгауэра, Ницше и Кьеркегора? Это маловероятно, не так ли? Они хотят только жить в свое удовольствие, не дожидаясь наследства родителей.

Они прислонились к стене, окаймлявшей мол с одной стороны.

— Де Греф не принадлежит к этой породе шалопаев. Я даже не думаю, что ему хочется иметь много денег. Это анархист почти чистой воды. Он бунтует против всего, что знал в жизни, против всего, чему его учили, против своего отца, судейского чиновника, против своей буржуазной матери, против родного города, против нравов своей страны. — М-р Пайк запнулся и чуть покраснел: — Простите меня.

— Продолжайте, прошу вас.

— Мы обменялись только несколькими фразами, но, по-моему, я его понял, потому что в моей стране немало таких людей, да, наверное, и в других странах, где царят строгие моральные принципы. Вот почему я сказал, что во Франции вряд ли можно встретить очень много таких мальчишек. У вас нет ханжества. Может быть, и есть, но не столько.

Намекал ли он на среду, в которую им обоим пришлось окунуться со времени их приезда сюда, на г-на Эмиля, Шарло, Жинетту: ведь все эти люди жили среди других, и позор не оставлял на них заметного следа?

Мегрэ был слегка насторожен, чувствовал себя немного напряженно. М-р Пайк не нападал на него прямо, однако его подмывало защищаться.

— Из чувства протеста, — продолжал м-р Пайк, — эти молодые люди отрицают все скопом — и хорошее, и плохое. Вот пример. Де Греф похитил девочку у ее семьи. Она мила, очень соблазнительна. Однако я думаю, что он сделал это не потому, что соблазнился ею, а потому, что она была из хорошей семьи и по воскресеньям ходила с мамашей в церковь. Потому что ее отец, вероятно, строгий и благомыслящий господин.

Потому также, что, похищая ее, он многим рисковал.

Я, наверное, ошибаюсь, правда?

— Не думаю.

— Есть люди, которые, попав в чистое помещение с изящной обстановкой, испытывают потребность ее осквернить. У де Грефа потребность осквернять жизнь, осквернять все, что угодно.

На этот раз Мегрэ был поражен. Его, как говорят, «посадили в калошу»: он понимал, что у м-ра Пайка возникла та же мысль, что у него. Когда де Греф признался, что несколько раз бывал на борту «Северной звезды», Мегрэ мгновенно сообразил, что он ходил туда не только ради выпивки и что между обеими парами существовали какие-то более тесные и неблаговидные отношения.

— Это очень опасные молодые люди, — заключил м-р Пайк. И добавил: — Возможно, они к тому же очень несчастливы.

Потом, по-видимому найдя воцарившееся молчание слишком торжественным, англичанин заметил уже не таким серьезным тоном:

— Знаете, он прекрасно говорит по-английски. У него даже нет никакого акцента. Я не удивился бы, если бы мне сказали, что он окончил один из наших первоклассных колледжей.

Пора было идти ужинать. Полчаса прошли уже давно. Почти совсем стемнело, и лодки в гавани покачивались в ритме дыхания моря. Мегрэ выколотил трубку, постучав ею о каблук, поколебался, не набить ли другую. Проходя мимо лодочки голландца, он внимательно посмотрел на нее.

Говорил ли м-р Пайк только для того, чтобы говорить? Или хотел по-своему дать ему какой-то совет?

Разгадать это было трудно, пожалуй, даже невозможно. Французский язык инспектора был превосходен, даже слишком превосходен, и все-таки оба они говорили на разных языках, мысли их текли по разным извилинам мозга.

— Это очень опасные молодые люди, — подчеркнул инспектор Скотленд-Ярда.

Разумеется, ни за что на свете он не хотел бы дать повод подумать, что вмешивается в дознание, которое ведет Мегрэ. Он не стал расспрашивать о том, что произошло в комнате Жинетты. Не вообразил ли он, что его коллега не до конца с ним откровенен? Или еще хуже, судя по тому, что он только что сказал о французских нравах, — не подумал ли он, что Мегрэ и Жинетта…

Комиссар проворчал:

— Она объявила мне о своей помолвке с господином Эмилем. Это должно остаться в тайне из-за старухи Жюстины, которая постаралась бы расстроить этот брак даже после своей смерти.

Мегрэ отдавал себе отчет, что по сравнению с режущими фразами м-ра Пайка речь его была неопределенна, а мысли еще более расплывчаты.

Англичанин в нескольких словах сказал то, что ему нужно было сказать. Проведя полчаса с де Грефом, он пришел к совершенно точным соображениям не только по поводу этого молодого человека, но и по поводу мира вообще.

Что же касается Мегрэ, то ему трудно было выразить какую-либо мысль. У него это получалось совсем иначе. Как всегда в начале расследования, он чувствовал многое, но не мог бы сказать, как этот мысленный туман в конце концов рано или поздно прояснится.

Это было немного унизительно. Он словно ронял свой престиж.

— Странная женщина! — все же пробурчал он.

Вот и все, что комиссар нашелся сказать о ней, а ведь он знал ее уже давно, почти вся жизнь ее была ему известна, и говорила она с ним совершенно искренне.

Странная женщина! В некотором отношении она привлекала его, а с другой стороны, он в ней разочаровался, и сама она это прекрасно чувствовала. Быть может, в дальнейшем у него и составится о ней определенное мнение.

После одной только партии в шахматы, после нескольких слов, которыми партнеры обменялись во время игры, м-р Пайк точно проанализировал характер своего партнера.

Уж не следовало ли заключить из этого, что англичанин выиграл первый раунд?