Учителя по истории, географии и ботанике также были немолодыми. Но возраст учителя не обязательно предполагает педагогическое мастерство. Примером тому была наша многострадальная учительница по ботанике Александра Степановна. Невысокая и потому, наверное, всегда ходившая на каблуках, с короной русых кос на голове. Кабинет ботаники был хорошо оборудован; на пришкольном опытном участке – порядок; к урокам у Александры Степановны всегда был демонстрационный материал – таблицы, муляжи, но держать класс в руках она не могла, тушевалась, сникала, когда наши второгодники, чувствуя слабинку, начинали «ходить на головах». Вскакивали с мест, стреляли бумажными шариками, выдувая их через металлическую ручку, полую внутри, шумели, играли в морской бой и так далее. В этом гомоне кое-как проходил опрос, потом учительница объясняла новый материал, что должно было заинтересовать детей, как я теперь знаю. Ботаника – увлекательная наука, но из-за плохой дисциплины страдало изучение и самого предмета, и отношение к нему. И если бы мне сказали тогда, что ботаника в будущем станет моей профессией, я бы, наверное, не поверила.

С географией у меня случился конфуз. Клавдия Ивановна, преподававшая этот предмет, поймала меня на невыученном задании. В дневнике появилась первая двойка. Папа заставил выучить и новую тему, и ту, что я не знала. И действительно, на следующем уроке меня спросили по пройденному материалу, но теперь я уже была во всеоружии.

Самой привлекательной была учительница по английскому языку – Нина Григорьевна Дегтярева. Да и сам предмет был каким-то особенным: другой алфавит, другая артикуляция, новые слова, которые нужно было записывать в словарь и постоянно держать в памяти. Это был мой предмет, моя голова была хорошо приспособлена для него, и я справлялась с ним самостоятельно. Здесь уже родители ничем помочь не могли, так как иностранный язык без практики забывается. Папа, как-то пожалея потом, что не начал учить заново английский язык вместе со мной. Я напомнила, что еще и с братом можно это сделать, на что он ответил, что со мной было бы лучше, поскольку мальчики – люди более замкнутые.

Сама учительница олицетворяла собой английскую леди: изящная, красивая, элегантная. Ее черные волосы наверху были гладко зачесаны на прямой пробор, а затем спускались на плечи мелкими локонами. Одевалась она скромно, но не бедно. В ее повседневном гардеробе припоминаю темно-синее приталенное платье с отложным бархатным воротни-ком, которое она носила иногда с пиджаком такого же цвета. В торжественных случаях надевалось нарядное платье малинового цвета. Единственным украшением была золотая удлиненная брошь. О Нине Григорьевне говорили, что она была переводчицей во время войны, знала и немецкий язык. Грамматические параллели с немецким языком она приводила иногда и нам на уроках. Возможно, на фронте она получила ранение в ногу – внизу у щиколотки даже через капроновый чулок виднелась небольшая вмятина, что никак не портило общего внешнего вида учительницы. Ее передние верхние зубы были красиво окаймлены золотой фасеткой. Нина Григорьевна была строгой. Нарушителей порядка она выставляла из класса по одному.

Дисциплина в классе была плохой, настолько, что после очередного родительского собрания было введено дежурство родителей на уроках. Правда, продлилось оно недолго. Кто же сможет так часто отпрашиваться с работы? Приходил и мой папа и сидел как раз на уроке английского языка. И меня на этом уроке спросили. Ответила на пять. English стал моим любимым предметом до конца школьных дней. Это не было принудиловкой, это было хобби, временами переходящее в страсть. И я блистала.

Рисовать нас учили с натуры, с учетом объема предмета, света и тени, падавших на него. Это сильно отличалось от того, что мы рисовали до сих пор. Были и рисунки на свободную тему. По труду и девочек, и мальчиков обучали сначала слесарному делу. Да, в подвальном помещении школы находились слесарные мастерские, с тисками, напильниками. И мы обтачивали металлические заготовки, обрабатывая их затем наждачной бумагой. Позже обучение труду для девочек и мальчиков стало раздельным. У девочек появился такой предмет как домоводство.

Физкультуру я едва-едва вытягивала на четверку. Не хватало смелости для прыжков в высоту, не хватало силы забраться вверх по канату. Что-то я все-таки умела: делать шпагат, мостик, переворот, кувыркаться. Дома пыталась упражняться в прыжках в высоту, закрепив веревку и подстелив что-то мягкое на случай падения. Но этого было мало. В нашем классе были очень ловкие и спортивные девочки, которые стали заниматься в школьных секциях гимнастики, легкой атлетики. Они же шустро катались на лыжах, принимали участие в школьных соревнованиях.

И, наконец, пение. Учительница по пению – Елена Ивановна Белоусова дала нам азы музыкальной грамоты. Красиво на доске вычерчивала она нотный стан из пяти параллельных линий, скрипичный ключ или ключ-соль, сами ноты. Дирижировала и пела своим сильным хорошо поставленным голосом, рассказывала нам о жизни выдающихся композиторов. От нее мы впервые узнали о В.А. Моцарте – австрийском композиторе, музыкальное дарование которого проявилось в очень раннем возрасте и, будучи ребенком, он уже сочинял и исполнял настоящую сложную музыку. Ну а мы в тот раз выучили довольно известную «Колыбельную» Моцарта.

Спи, моя радость, усни,

В доме погасли огни.

Птички затихли в саду,

Рыбки уснули в пруду.

Месяц на небе светит,

Месяц в окошко глядит,

Глазки скорее сомкни,

Спи, моя радость, усни.

Усни, усни.

И опять совпадение. Пишу эти строки в год Моцарта, когда исполнилось 250 лет со дня его рождения. Рассказ учительницы пения поразил нас тем, как много может открыться человеку, как много еще не познано нами. И были мы только на подступах к тем вершинам, которых уже достиг род человеческий.

Да, музыка – целая стихия, увлекшая меня мелодиями песен с детства и захватившая в свой сладкий плен в подростковом возрасте. В простран-стве, окружавшем меня, будто бы уже пульсировали невидимые флюиды, вспыхивая яркими точками, когда я вдруг мельком видела людей, игравших на музыкальных инструментах. То девочку из военного городка, игравшую на утреннике на аккордеоне; то баянистку – маму Люды Лебедевой – тетю Клаву; то Игоря, то Лилю – старших брата и сестру Наташи Чабановой, с аккордеоном сидевших на подоконнике прямо в лестничном пролете Красного дома. Но самым обожаемым музыкальным инструментом было пианино. Я видела его в актовом зале Эмальзавода, у мамы на работе, а в просторном фойе Дома офицеров Советской армии, куда мы часто попадали на утренники, даже видела рояль. Наконец, пианино стояло в нашей школьной Пионерской комнате. Все подходившие к нему дети так и норовили извлечь из него какой-то звук, беспорядочно ударяя по клавишам. Подходила и я и отстукивала лишь первые звуки «Собачьего вальса», как научил кто-то из детей. Пианино – мечта детства! И вдруг одну из учениц нашего класса Галю Щеглову, у которой, кстати сказать, старший брат хорошо играл на баяне, наша Елена Ивановна начала обучать игре на фортепьяно. Заглядывая иногда в Пионерскую комнату, я становилась случайным свидетелем этих занятий. Хотелось тоже учиться музыке, о чем я сказала родителям. Но пианино стоило недоступно дорого, и о его покупке не могло быть и речи.

С пятого класса мои домашние подружки перешли учиться в нашу школу, №13, но класс выбрали 5 « а ». Из соседнего Красного дома в нашем классе учились два мальчика: Гриша Жарких и Лева Шарапан. Однажды Лева свой дневник нечаянно оставил в школе, а я увидела его дневник и взяла с собой, чтобы передать хозяину. После занятий пошла к Шарапанам, на второй этаж Красного дома. подоспела вовремя. У Левы как раз проверяли домашнее задание. Дневника не было. Чуть не плача, он стоял перед отцом, сурово нахмурившим брови. И тут я, возвращаю пропажу. Наказания Леве удалось избежать.

41. Убираем урожай