– Знаете, порой кажется, что вы только о том и думаете, чтобы усложнить мне жизнь! Эх, не надо было мне вчера поддаваться этому мимолетному порыву! А все потому, что я рассказал вам об этом прискорбном происшествии!
– Жозеф, черт бы вас побрал, бросьте эту свою привычку брюзжать по поводу и без повода! Когда я поведал вам о просьбе Ихиро, равно как и о том, что с человеком, которого проткнули стрелой, его связывают родственные узы, вы даже не поморщились.
– Я же не думал, что эта конная прогулка в четыре часа утра окажется столь утомительной! Во всей округе ни намека на фиакр! И поскольку шансов отвертеться и увильнуть у меня уже сто лет нет, пришлось тащиться через весь Париж пешком…
Жозефина подчинилась только после того, как Виктор звучно щелкнул языком и громогласно заорал: «Но! Пошла, родимая!», что обошлось ему в целый поток ругательств, выплеснувшихся из окон.
– Дома и так адская жара, а тут еще какие-то придурки орут, как последние ослы!
Впоследствии у Виктора об этой поездке через дремлющий город сохранились лишь самые смутные воспоминания. Жозефина, по всей видимости, сама догадалась о конечном пункте их смелой вылазки. Порой, просыпаясь, он видел перед собой то площадь Звезды, ступицу гигантского колеса, от которой в разные стороны расходились двенадцать проспектов, то точную копию Афинского стадиона рядом с Триумфальной аркой, включая его километровую арену. Легри клевал носом. В полудреме перед ним проплывали сады Мюэт, освещенные желтым светом уличных фонарей. Какой-то рантье выгуливал бульдога, женщина вела за руку ребенка-калеку. Легри попытался проникнуть в мысли мальчика и почувствовал, что превращается в совсем юного, робкого и неуверенного в себе Виктора, осаждаемого сворой злобных собак. К действительности его вернул резкий толчок. Жозефина пробежала мимо «набережной Наций» – огромного пространства между авеню Версаль и Сеной, усеянного целым морем павильонов, – и мерным шагом миновала виадук Отей[14]. Река несла свои желтые воды, на которых покачивалась целая вереница барж и плоскодонных судов, окруженных нимбом красновато-коричневых, отливающих золотом отблесков.
«Будто очковая змея», – подумал Виктор.
Он крикнул Жозефине «налево», но безрезультатно. В памяти всплыл совет Бодуэна.
– Направо!
– Бриться пришлось насухо, и теперь у меня все щеки горят! – проворчал Жозеф. – Когда я проснулся, воды не было. Уму непостижимо! В такой-то зной!
Двуколка свернула на улицу Леблан и выехала на улицу Лекурб.
– Что вы наплели Таша на этот раз?
– Я еду, чтобы снять Выставку в выгодных ракурсах перед тем, как она откроется для посещения. Обещал вернуться пораньше, взять ее и малышку и вместе с ними провести день в каком-нибудь прохладном месте. Причем выбор богатством не отличается – либо канализационный коллектор, либо катакомбы.
– Ага, понимаю, фотографический аппарат – лишь хитрая уловка. А вот я сделал вид, что намереваюсь кое-что прикупить. Айрис не поверила ни единому слову, но промолчала. Маман метала громы и молнии, обзывала меня негодным отцом и осталась на ночь у нас, чтобы понянчиться с Артуром. У Дафны начинается отит, но маман клялась всеми своими богами, что это свинка. Доктор Рейно нас успокоил.
– Бедная малышка. Отит – это ведь больно.
– Ей уже лучше. Доктор Рейно облегчил ее страдания, промыв слуховой канал теплой водой с каким-то снадобьем на основе каломели[15]… Свинка! Не хватало еще свинку подхватить, я дорожу своей мужской силой.
Виктор пожал плечами.
Они выехали к Всемирному городку, который им описал Ихиро. Жозеф, спрыгнув на ходу, чуть было не растянулся на мостовой и тут же представил себе полицейских, склонившихся над его трупом. Интересно, если бы расследование причин его смерти поручили Огюстену Вальми, к каким выводам он бы пришел?
«Господа, этот молодой, плодовитый писатель был убит неуживчивой кобылой, нареченной Жозефиной Богарне[16]. Предумышленное убийство».
«Эту реплику надо запомнить. Использую ее в моем следующем романе».
– Жозеф, приехали. Это рядом.
– С сумасшедшим домом?
– Вот он, дом Ихиро.
Они оставили Жозефину у мастерской шорника, примыкавшей к сараю, в котором можно было взять напрокат тележку. Из-за деревянной перегородки донеслось ржание першерона. Жозефина ответила ему во всю мощь своих легких.
– Чем они здесь занимаются? Все вокруг дрыхнут без задних ног.
– Давайте-ка осмотримся, Жозеф. Если речь идет об убийстве, то место выбрано идеально – домов мало, повсюду хаос и запустение. Если же это несчастный случай, то кому могло придти в голову упражняться в стрельбе в подобной дыре? Булонский или Венсенский лес для этого подошли бы куда больше.
– Минуточку! Экий вы быстрый, я еще не дал своего согласия вам помогать. Мы же договаривались, что Часовой тупик положит конец нашим расследованиям1.[17]
– А если предположить, что стрелок обитает где-нибудь поблизости, а?
Виктор облокотился на забор, ограждающий питомник, в котором смотритель высадил четыре ряда тщедушных яблонь, и задымил сигаретой. Он не курил со вчерашнего дня и проклинал себя за то, что пообещал Таша отказаться от табака.
– Надо дождаться, когда проснутся аборигены и допросить их. Мы же не сможем отказать этому несчастному Ихиро в помощи. Кэндзи нас в этом деле поддерживает.
– Как мило с его стороны. – проворчал Жозеф. – Сам-то он сейчас спит сном праведника. Что-то невесело глядят здесь окна. Не квартал, а какой-то разбойничий притон. Я…
В этот момент над их головами раздался какой-то гул, и взору Виктора с Жозефом предстал проплывавший между небом и землей продолговатый аэростат, снабженный седлом и велосипедными колесами.
– Это еще что за сигара с педалями? – воскликнул Жозеф.
– Я слышал, что какой-то бразилец, некий Альберто Сантос-Дюмон[18], проводит испытательные полеты сконструированной им машины в воздухоплавательном парке то ли Вожирара, то ли Сен-Клу. Но то, что мы видим, вполне может оказаться одним из его конкурентов, ведь у этого вида спорта сегодня много поклонников.
– Ну-ну… Если эти ребята полагают, что в один прекрасный день будут летать в облаках на этих своих аппаратах, то им явно пора в сумасшедший дом! Что вы думаете о словах, написанных на бумажке, которую дал Ихиро?
– Это отрывок из песни, в котором говорится о ностальгии по родному дому, плюс намек на какую-то женщину. Может, записка представляет собой прощальное письмо? Или зашифрованное послание? На эти вопросы у меня нет ответа.
Звезды на небе стали бледнеть. Вдали затянул свою утреннюю серенаду петушиный хор. Дом Ихиро приютился между двумя сенными сараями. Виктор с Жозефом пересекли зловонный двор и стали подниматься по темной шаткой лестнице.
– Бьюсь об заклад, что нам на самый верх. Я определенно обречен вечно куда-то взбираться. Как же мне все это надоело, боже, как же надоело!
– Ихиро уверял меня, что кроме старухи здесь нет ни одной живой души.
Ключ им не понадобился – дверь жилища Ихиро была приоткрыта. В свете зарождающейся зари взору Виктора и Жозефа предстали две смежные комнаты.
– Квартиру кто-то обыскал, – прошептал Виктор, – здесь все перевернуто вверх дном.
– А постель! Больше похожа на курятник, разоренный после битвы взбесившихся петухов!
Жозеф несколько раз чихнул, ударился о перевернутый табурет и выругался.
Виктор задумался. Либо Ихиро окончательно отказался от мысли заправлять постель, либо кто-то умудрился продырявить валик, одеяло, подушки и матрас, чтобы исследовать их содержимое.
– Жозеф, в глубине комнаты я видел висящее на железной проволоке нижнее белье.
– И что вы собираетесь в нем найти? Спрятанную в кальсонах карту сокровищ Билли Бонса1?[19]
