Время от времени Зинаида отыскивала своего непутевого мужа. Зимой — обычно в районе площади Трех вокалов или на Бакунинской улице, летом — в столичных лесопарковых зонах: на Лосином острове, в Сокольниках, а то и вовсе неподалеку от дома, в Битцевском парке. Молчаливые охранники извлекали испитого Петра Васильевича из бомжиных муравейников и доставляли в сверкающие чистотой апартаменты в Ясеневе. Зинаида причитала и заламывала руки, отмывала непутевого супруга, ахала при виде свежих синяков, возмущалась множащимся из загула в загул похабным татуировкам, грозила разводом, требовала доверенность на управление бизнесом, пугала судом по признанию недееспособным, определяла в центры реабилитации, отправляла на лечение от алкоголизма и — пилила, пилила, пилила…

Проходило какое-то время, и Шашкин снова исчезал — возвращался к такой простой, такой понятой ему жизни в подворотнях и переходах метро, где его не грызла изнутри непонятная тоска по чему-то то ли потерянному, то ли недостижимому. Разумеется, с вытрезвителями Петр Васильевич за период своего добровольного бомжевания успел познакомиться неоднократно, однако, так и не научился смирению, необходимому для того, чтобы сделать свое пребывание в данном заведении максимально удобным. Захмелевший Шашкин, при малейшем покушении на его свободу, тут же вспоминал, что он является человеком состоятельным и со связями и принимался требовать соблюдения своих прав, за что неизменно получал и от полицейских, и от обслуживающего персонала.

Нынешнюю же путевку в вытрезвитель Шашкину преподнесло — какая ирония! — одно из его собственных заведений.

Вообще-то, началось всё с совершенно другого места, с безымянной забегаловки, над дверьми которой вместо вывески с броским названием красовались еще, пожалуй, с имперских времен времен слова "Соки-Воды". Соками и водами там, конечно, не пахло, зато пахло водкой, остывшими беляшами и еще почему-то — подгорелой перловкой. Клиентура заведения была такой, что бомжи поприличнее, зайдя внутрь, своим внешним видом не привлекали к себе внимания; именно потому "Соки-Воды" нередко становились местом для "корпоративов" местных бездомных и бродяг.

Шашкин, нередко участвующий в гулянках в "Соках-Водах", в этот раз "доуважал" собутыльников до такой степени, что, внезапно вспыхнув к ним искренней пьяной любовью, шмякнул кулаком по столу и заявил:

— Мои друзья достойны самого лучшего!

После чего жестом полководца, зовущего последовать своему примеру стоящую за спиной армию, повел их в одно из "своих" заведений.

Конечно, ничем хорошим этот поход не закончился. Не признавшие в оборванном, мятом, заросшем коротышке "самого большого босса", охранники без церемоний выдворили Шашкина вон, не обращая никакого внимания на угрожающие вопли:

— Всех поувольняю, к чертовой матери!

Собутыльники давно ретировались, а Шашкин всё стоял и стоял у дверей своей кафешки и грозил страшными карами — до тех пор, пока у дверей "Шашек" не притормозил полицейский джип…

Отсутствие денег для Красных Шапок — не трагедия, а привычное состояние. Другое дело — отсутствие виски. Без любимого напитка Красные Шапки жить просто не могут и, будучи полностью трезвыми, готовы пойти на всё ради того, чтобы заполучить глоток вожделенного напитка.

Уйбуй Дюпель как раз находился в том состоянии, когда был готов на всё. Карманы пустовали вторую неделю, следовательно, виски купить не на что. И если поначалу он еще умудрялся выпивать в долг, то последние три дня все сородичи, даже гниличи — и даже его собственная десятка! — решительно отказали ему в дальнейших кредитах.

Дюпель бестолково слонялся от стола к столу в "Средстве от перхоти". В любимом кабаке Красных Шапок стоял крепкий смрад, но даже сквозь него измученный трезвостью уйбуй улавливал аромат виски, который пили его более счастливые сородичи. Божественный запах дразнил обоняние, затянувшееся воздержание мутило голову…

Глотни Дюпель тогда хоть немного виски, у него заработали бы мозги, и он бы понял, что собирается совершить поистине самоубийственный поступок… Но виски не было. Зато кружилась голова, и аромат близкого алкоголя сводил с ума. Уйбуй затравленно оглянулся, улучил момент, когда бармен отвлекся на звук разбиваемой о чью-то голову бутылки, и отчаянно бросился на заляпанную стойку. Лихорадочно зашарил рукой, нащупал какое-то стеклянное горлышко, сжал, спрыгнул на пол — и со всех ног рванул к выходу под громкие вопли заметившего кражу бармена.

Дюпель несся к выходу, ловко лавируя между столами, перепрыгивая через перевернутые стулья и уклоняясь от тянущихся к нему рук. На ходу рвал обертку на горлышке и раскупоривал бутылку — он понимал, что его вот-вот нагонят и был полон решимости глотнуть хоть немного прежде чем у него отнимут драгоценную добычу. Что будет потом, уйбуя не волновало; он запрокинул бутылку и жадными начал опустошать содержимое.

То, что вкус у виски какой-то странный, Дюпель понял далеко не сразу. Но даже когда осознал, не остановился — оторваться от горлышка сейчас было выше его сил.

Уйбуй почти допил бутылку, когда, наконец, смог перевести дух. Утер рот тыльной стороной ладони — и вдруг понял, что в "Средстве от перхоти" стало тихо. Никто его не преследовал, никто не кричал. Красные Шапки стояли вокруг и смотрели на Дюпеля во все глаза, так, словно наблюдали за каким-то удивительным зрелищем.

И тут в голову уйбуя закралось страшное подозрение. Словно во сне, он поднял бутылку, поднес поближе к глазам, чтобы рассмотреть этикетку в густой полутьме кабака.

— Водка… — выдохнул он.

— Гы! — раздалось из притихшей толпы.

— И что теперь с ним будет? — спросил кто-то.

Ответ Дюпель не расслышал. Впрочем, что с ним будет, он знал. Неспособные опьянеть от виски, напитка, жизненно необходимого для мыслительного процесса Красных Шапок, от водки дикари валились с ног.

Голова закружилась, в голове зашумело.

— Уроды! — пробормотал он, обращаясь непонятно к кому — и повалился на пол.

А когда очнулся, обнаружил, что находится в зарешеченном джипе, и какой-то коротышка напротив него настырно повторяет, обращаясь к равнодушным затылкам полицейских:

— Требую звонок адвокату!

— Неплохо тебя отделали, — покачал головой коренастый крепыш в красной бандане, глядя на избитого, отекшего Шашкина, доставленного ватагой шумных байкеров в какое-то деловито гудящее, битком набитое оружием, явно бандитское логово в Южном Бутово. — Задачу-то свою, надеюсь, помнишь?

— Ы? — глупо отозвался еще не пришедший в себя Петр. Хотя алкоголю полагалось бы уже выветриться, обстановка и, особенно, ведущиеся вокруг речи были уместны скорее для пьяного бреда, чем для трезвой реальности

— Да что с ним такое, мля?

— Не знаю, Сабля, — отозвался один из байкеров. — Еще когда мы его из вытрезвителя забирали, он уже был такой, в натуре, стукнутый.

— Из вытрезвителя? — удивился тот, кого назвали Саблей.

— Ага, — радостно подтвердил ему целый хор голосов. — Фюрер, неужто не слышал? Это ж наш уйбуй вчера в "Средстве от перхоти" водки напился!

"Чем я вчера напился?" — удивился про себя Петр. Он помнил, что пил палёную водку, отбитую у каких-то бомжей; никаких химикатов, никаких средств от перхоти он точно не пил.

— Ну, придурок, мля, — процедил Сабля, глядя на Шашкина. — Такой план мне запохабил! И кто теперь будет его выполнять? — раздосадовано продолжил он. Затем огляделся и задумчиво ткнул пальцем в одного из байкеров: — Ты!

— Уйбуй Тарелка, — с готовностью подсказал коротышка.

— Сойдет. Будешь следить за Секирой. Если увидишь, что он решит перехватить амулет, убьешь, понял?