Решительным шагом он направился к дверям гостиной и остановился, наблюдая за танцующей Марианной.
– Ля! – пропела она в такт музыке.
Кашлянув, отец ступил через порог.
– Марианна! – окликнул он.
– «Древняя черная магия…» – выводила Марианна. – Что-что?
Он следил за плавными движениями ее рук. Протанцевав мимо отца, она вдруг испепелила его взглядом.
– Мне надо с тобой поговорить. – Он поправил галстук.
– Да-дум-ди-ду-дум-ди-дум-ди-ду-дум, – распевала она.
– Ты меня слышишь? – сурово спросил отец.
– Он такой душка, – бросила она.
– Не спорю.
– Подумать только, он кланяется и распахивает передо мной двери, прямо как швейцар, и еще играет на трубе не хуже Гарри Джеймса, а сегодня утром привез мне букет ромашек!
– Допустим.
– У него голубые глаза. – Она воздела взор к потолку.
Отец не углядел там ничего примечательного.
А она все смотрела в потолок, где не было ни малейшей протечки, ни трещинки, и без остановки кружилась в танце, даже когда отец подошел совсем близко и со вздохом повторил:
– Марианна.
– В ресторанчике у реки мы ели омаров.
– Омары – понятное дело, но мы не хотим, чтобы ты переутомлялась, выбивалась из сил. Когда-нибудь – вот прямо завтра – останься дома, помоги тете Мэт подрубать салфеточки.
– Да, сэр. – Как во сне, она плыла по комнате, расправив крылья.
– Ты слышала, что тебе сказано? – вышел из себя отец.
– Да, – шепнула она. – О да. – И снова, не открывая глаз: – Да-да.
А потом под шуршанье юбок добавила:
– Дядюшка. – И запрокинула голову, раскачиваясь из стороны в сторону.
– Так ты поможешь тете? – прокричал отец.
– …подрубать салфеточки, – промурлыкала она.
– Вот так-то! – Вернувшись в кухню, отец присел на стул и подобрал с пола газету. – Не кто-нибудь, а я поставил ее на место!
* * *
Тем не менее на следующее утро, не успев спустить ноги с кровати, он услышал оглушительные вопли автомобильного гудка, под которые Марианна сбежала вниз, на пару секунд задержалась в столовой, бросила что-то в рот, помедлила у дверей ванной, пока соображала, вырвет ее или нет, а потом хлопнула входной дверью – и колымага задребезжала по мостовой, унося вдаль фальшиво распевающую парочку.
Отец обхватил голову руками.
– С салфеточками надули-с, – пробормотал он.
– Ты о чем? – спросила мама.
– «Дулиз», – ответил отец. – Загляну-ка я в «Дулиз» с утра пораньше.
– «Дулиз» только в десять открывается.
– Тогда еще полежу, – решил отец и смежил веки.
Весь вечер и еще семь безумных вечеров подвесная скамья на открытой веранде выводила свою скрипучую песню: туда-сюда, туда-сюда. Гостиную оккупировал отец: видно было, как он с мстительным удовольствием затягивался десятицентовой сигарой и вишневый огонек освещал его неизбывно-трагическое лицо. А на веранде мерно поскрипывала подвесная скамья. Отец ждал очередного скрипа. Снаружи до его слуха доносились какие-то шепоты, словно трепыханье ночной бабочки, приглушенные хохотки и милые незначащие словечки, предназначенные для нежных ушек.
– У меня на веранде, – выдавил отец. – На моей скамье, – шепнул он своей сигаре, глядя на огонек. – В моем доме. – Он дождался следующего скрипа. – Боже мой.
Сходив в чулан, он появился на темной веранде с поблескивающей масленкой в руках.
– Ничего-ничего. Вставать не обязательно. Я не помешаю. Вот только здесь и еще тут.
Он смазал скрипучие соединения. Тьма была – хоть выколи глаза. Марианну он не видел, только чувствовал ее запах. От аромата ее духов он чуть не свалился в розовые кусты. Не видел он и ее кавалера.
– Спокойной ночи, – выговорил он.
Вернувшись в дом, он уселся в гостиной: скрипа как не бывало. До его слуха доносился только стук сердца Марианны; а может, это был трепет крыльев ночной бабочки.
– По всей видимости, приличный молодой человек, – сказала мама, появившись на пороге с кухонным полотенцем и вымытой тарелкой в руках.
– Надеюсь, – шепотом ответил отец. – Иначе стал бы я их пускать, что ни вечер, на свою веранду!
– Действительно, столько дней подряд, – сказала мама. – Если девушка так часто встречается с молодым человеком, значит, у них серьезно.
– Не иначе как сделает ей предложение, прямо сегодня! – озарила отца счастливая мысль.
– Рановато еще. И потом, она так молода.
– Ну и что? – размышлял вслух отец. – Это не исключено. Все к тому идет, ей-богу.
Бабушка, утопая в мягком кресле, задвинутом в угол, тихонько прыснула. Казалось, это зашелестели страницы древнего фолианта.
– Что смешного? – не понял отец.
– Сам увидишь, – ответила бабушка. – Прямо завтра.
Отец напряженно вглядывался в темноту, но бабушка была нема как рыба.
* * *
– Значит, так, – произнес за завтраком отец и благосклонно, по-родственному оглядел яичницу. – Значит, так: бог свидетель, ночью на веранде шепотки не умолкали. Как там его зовут? Айзек? Так вот: если я хоть что-то смыслю, этой ночью он сделал Марианне предложение; да, не сомневаюсь!
– Как было бы славно, – сказала мама. – Весенняя свадьба. Только очень уж поспешно.
– Слушай, – возразил отец с полным ртом логики, – Марианна из тех девиц, что спят и видят, как бы выскочить замуж. Не станем же мы ей мешать, правда?
– В порядке исключения должна признать, что ты прав, – сказала мама. – Законный брак оказался бы очень кстати. Весенние цветы, Марианна в подвенечном наряде – я на той неделе присмотрела в «Хейдекере» дивное платье.
Все взгляды устремились на лестницу, по которой вот-вот должна была спуститься Марианна.
– Я, конечно, извиняюсь, – зашуршала бабушка, подняв глаза от ломтика подсушенного хлеба. – Только я бы на вашем месте не спешила радоваться, что Марианну удалось сбыть с рук.
– Это почему?
– Да потому.
– То есть как?
– Жаль вас огорчать, – с усмешкой прошелестела бабушка и язвительно покачала усохшей головой, – но пока вы, милые мои, раздумывали, как бы выдать Марианну замуж, я с нее глаз не спускала. Семь дней кряду этот юнец подкатывал на машине и гудел под окнами. Видно, артист или фокусник, не иначе.
– Как это? – не понял отец.
– Да вот так, – сказала бабушка. – То он молодой блондин, то долговязый брюнет, в среду – щеголь с темными усиками, в четверг – рыжий и кудрявый, в пятницу – коротышка, да еще подкатил на стареньком «шевроле», а не на «форде».
Мать с отцом остолбенели, будто каждый получил молотком в область левого уха.
Наконец отец, побагровев, закричал:
– На что ты намекаешь? Ты, женщина, спокойно смотрела, как эти негодяи… и у тебя…
– А что ж ты сам отсиживался? – огрызнулась бабушка. – Тебе лишь бы тишь да гладь. Кабы вышел на свет божий – увидел бы своими глазами, вот как я. Только я помалкивала. Пусть перебесится. Сейчас у нее время такое. Каждая женщина должна через это пройти. Бывает тяжко, но от этого еще никто не умирал. Новый молодой человек каждый день – что может быть лучше, если девушке не хватает уверенности!
– Ах ты… Ты, ты, ты, ты! – Отец задохнулся, у него бешено засверкали глаза и надулась шея, грозя разорвать воротник.
Он бессильно откинулся назад. Мама онемела.
– Всем доброе утро! – Марианна сбежала по ступенькам и плюхнулась на стул.
Отец просверлил ее взглядом.
– Это все ты, ты, ты, ты, ты, – твердил он бабушке.
«Сейчас заору и побегу по улице, – думал, как безумный, отец, – разобью стекло пожарной сигнализации, рвану вниз рычаг, и пусть примчатся пожарные машины с брандспойтами. А когда повалит снег – по весне такое не редкость, – выставлю Марианну на мороз: пусть остынет».
Но он не сделал ни первого, ни второго. Для того времени года, на какое указывал настенный календарь, в столовой было слишком жарко, и все перекочевали на открытую веранду, где прохладнее, а Марианна осталась сидеть над стаканом апельсинового сока.