Однажды утром, когда Виктор и Луво откачивали на палубе воду, почтальон принес письмо.

На обороте конверта стоял синий штемпель.

Чуть дрогнувшей рукой судовщик распечатал письмо, и так как в грамоте он был не сильней, чем в вычислениях, то сказал Виктору:

— Прочти-ка, что здесь написано.

Виктор прочел:

«Полицейское управление, XII отделение. Г-на Луво (Франсуа), хозяина-судовщика, просят зайти в самом непродолжительном времени к полицейскому комиссару».

— Все?

— Все.

— Что ему от меня нужно? Луво целый день не было дома.

Когда же он вернулся, от его веселости не осталось и следа…

Он был сумрачен, угрюм, молчалив. Мамаша Луво недоумевала. Когда дети ушли играть на палубу, она спросила:

— Что случилось?

— Неприятная история.

— Что-нибудь с твоей поставкой?

— Нет, с Виктором.

И он рассказал о своем посещении комиссара.

— Помнишь, я тебе говорил про женщину, которая его бросила? Она не была его матерью.

— Ах, вот как!..

— Она его украла.

— Как это узнали?

— Она сама перед смертью призналась полицейскому комиссару.

— И тебе сказали, кто его родители? Луво вздрогнул.

— С чего ты взяла?

— А зачем же тогда вызывать? Франсуа рассердился.

— Если бы я даже и узнал, кто его родители, я бы тебе не сказал!

Покраснев от злости, он вышел и хлопнул дверью. Мамаша Луво была озадачена.

— Что с ним такое?

В самом деле, что же произошло с Франсуа? С того дня его поведение, речь, характер — все резко изменилось.

Он почти ничего не ел, плохо спал, сам с собою разговаривал по ночам.

Он стал прекословить жене.

Он придирался к Экипажу, грубо обращался со всеми, особенно с Виктором.

Когда изумленная мамаша Луво спрашивала, что с ним, он резко отвечал:

— Ничего. Откуда ты взяла, что со мной что-то случилось? Вы все против меня.

Все попытки бедной женщины были безуспешны.

— Право же, он сходит с ума!

В том, что Франсуа рехнулся, она перестала сомневаться в тот вечер, когда он устроил сцену из-за Можандра.

Рейс подходил к концу, они уже приближались к Кламси.

Виктор и Клара говорили о школе, и когда мальчик заметил, что рад будет снова повидаться с Можандром, папаша Луво внезапно вспылил:

— Не смей говорить мне о Можандре! Я не желаю иметь с ним никаких дел!

Вмешалась мать.

— Что он тебе сделал?

— Что он мне сделал?.. Что он мне сделал?.. Это тебя не касается. Или я уже здесь не хозяин?

Увы! Он был теперь настолько хозяином, что вместо того, чтобы причалить, как обычно, к Корбиньи, поднялся на две мили выше по реке, к самому лесу.

Он заявил, что Можандр только и думает, как бы надуть его, повтому лучше иметь дело с другим лесопромышленником.

Они остановились так далеко от деревни, что о посещении школы нечего было и думать.

Виктор и Клара целые дни проводили в лесу, собирали хворост.

Когда им становилось невмоготу тащить свою ношу, они клали хворост на склоне оврага и усаживались среди цветов. Виктор доставал из кармана книгу и заставлял Клару читать вслух.

Они любили смотреть, как солнечный свет, пробиваясь между ветвями, бросает дрожащие блики на страницы книги и на их волосы. Вокруг жужжание насекомых, а дальше — лесная тишина.

Когда они запаздывали, то быстрым шагом шли по широкой дороге, на которую падали тени от деревьев.

Вдали, сквозь легкий туман, поднимавшийся от реки, виднелась мачта «Прекрасной нивернеэки», мерцал огонек.

Это мамаша Луво на свежем воздухе у реки готовила на костре ужин.

Возле нее Мимиль, взъерошенный, как метелка из перьев, в рубашке, вылезающей из штанишек, умильно поглядывал на котелок.

Маленькая сестренка играла тут же на земле.

Экипаж и Луво курили трубки.

Однажды вечером перед самым ужином они увидели, что кто-то вышел из лесу и направился к ним.

— Это Можандр!

Да, это был он. Сильно постаревший и поседевший.

Шел он, опираясь на палку. Когда же он заговорил, стало ясно, что у него одышка.

Он протянул Луво руку.

— Что же это? Ты изменил мне, Франсуа?

Судовщик в замешательстве что-то пробормотал.

— Да нет! Я на тебя не сержусь.

У него был такой усталый вид, что мамаша Луво прониклась к нему жалостью.

Не обращая внимания на неприветливость мужа, она предложила Можандру сесть на скамью.

— Уж не больны ли вы, господин Можандр?

— Я здорово простудился.

Говорил он медленно и почти шепотом.

Горе смягчило его.

Он сказал, что собирается покинуть эти края и поселиться где-нибудь в Невере.

— Конечно, торговать я больше не буду. Теперь я богатый, у меня есть деньги, много денег. Да на что они? Ведь я не могу купить на них утраченное счастье.

Франсуа слушал, нахмурив брови.

Можандр продолжал:

— Чем больше я старею, тем тяжелее для меня одиночество. Прежде, бывало, забудешься за работой, а теперь и работа не радует. Ко всему потерял охоту. Решил переселиться: может, полегче станет.

И как бы невольно взгляд его все время обращался к детям.

В эту минуту из леса вышли с вязанками хвороста Виктор и Клара.

Завидя Можандра, они побросали вязанки и подбежали к нему.

Он, как всегда, приветливо с ними поздоровался и сказал Луво, который по-прежнему хмурился:

— Какой же ты счастливец! У тебя четверо детей. А у меня никого нет.

Он вздохнул.

— Пенять не на кого, сам виноват.

Он поднялся.

Все последовали его примеру.

— Прощай, Виктор! Работай, не ленись и люби своих родителей — это твой долг.

Положив руки ему на плечи, он долго смотрел на него.

— Подумать только: если бы у меня был сын, он был бы уже таким, как Виктор.

Злобный взгляд Луво, казалось, говорил: «Да уберешься ли ты наконец?»

Однако в ту минуту, когда плотник собрался уходить, Франсуа пожалел его и окликнул:

— Можандр! Может, поужинаешь с нами?

Это было сказано сквозь зубы и таким неприятным тоном, что невольно пропадала охота принять приглашение.

Старик покачал головой.

— Спасибо, я не голоден. Видишь ли, когда на душе невесело, на чужое счастье больно смотреть.

И он ушел, тяжело опираясь на палку.

За весь вечер Луво не проронил ни слова.

Всю ночь он ходил взад и вперед по палубе, а утром, ни слова не сказав, ушел.

Он отправился прямо к кюре.

Дом священника стоял по соседству с церковью.

Это было большое четырехугольное здание, перед ним — двор, позади — огород.

У крыльца куры клевали корм.

На выгоне мычала привязанная корова.

Приняв решение, Луво сразу успокоился.

Он открыл калитку и со вздохом облегчения сказал себе, что, когда будет уходить отсюда, сбросит с себя бремя заботы.

Кюре он застал в прохладной столовой.

Священник только что позавтракал и теперь дремал, склонив голову над требником.

Появление Луво разбудило его — он заложил страницу и, захлопнув книгу, усадил посетителя. Судовщик мял в руках фуражку.

— Ну что, Франсуа? Какое у вас ко мне дело?

Луво сказал, что нуждается в совете, и попросил разрешения рассказать все по порядку.

— Потому что, видите ли, господин кюре, я не очень — то боек. Я не орел, хе-хе, как говорит моя жена.

Несколько успокоив себя этим вступлением, он начал свой рассказ, задыхаясь, весь красный, упорно глядя на козырек фуражки.

— Помните, господин кюре, Можандр вам говорил, что он овдовел? Это случилось пятнадцать лет тому назад. Его жена отправилась в Париж искать место кормилицы. Она, как полагается, показала своего ребенка врачу, в последний раз его покормила, а затем доверила разносчице детей.

Священник перебил его:

— Что это такое — разносчица детей?

— Это, господин кюре, такая женщина, которой поручают разносить по деревням детей кормилиц. Она несет их всех вместе в корзине, как несчастных котят.

— Ну и ремесло!