Уличенный Исмаил провел по лицу ладонью, стараясь стереть с него выражение усталости и растерянности. Он не возразил Хаджитечико, а только сердито бросил:

– Собирайся, в область тебя повезу.

– Это мы быстро, – засуетился задержанный.

Исмаил подождал, пока он наденет старые туфли, накинет телогрейку.

– И все-таки странный ты, – продолжил он, – меня всегда подмывало спросить, почему даже в сухую погоду ты ходил по-над плетнями, словно боялся испачкать на улице обувь в грязи?

– Любопытством, Исмаил, ты вроде никогда не страдал. Какая муха тебя укусила? – усмехнулся Хаджитечико.

– Знать интересно.

– Это от скромности, – ответил он. – И потом, я всегда доходил туда, куда шел, для чего было необязательно занимать всю дорогу, как некоторые.

Исмаил понял намек и согласился. Его покорила независимость суждений этого тщедушного человека, независимость, к которой сам стремился давно и которую только стал обретать.

Хаджитечико связали руки, посадили на тарантас. Исмаил устроился рядом. Воспользовавшись тем, что Бадурин еще не занял место ездового, шепнул задержанному:

– Так, парень, знаю, невиновен ты. Сдать лет на десять – совесть не позволяет. За аулом спрыгнешь, где ближе к лесу. Потом уходи из наших краев. Найдут – дадут больше, жизнь проведешь на каторге.

– А он? – Хаджитечико кивнул на Бадурина, устраивавшегося за вожжами.

– Ты должен успеть!

Они выехали в поле. Исмаил поддел ножом веревку на его руках. Как и было условлено, в одном из оврагов у леса Хаджитечико спрыгнул. Дауров подскочил и стал деланно расстегивать кобуру. Прошла секунда, вторая, третья, беглец пересек овраг, но они недооценили Бадурина. Красноармеец бросил вожжи, проворно схватил винтовку, она глухо рыкнула – Хаджитечико упал на опушке.

– Сидеть! – приказал Дауров Бадурину, а сам помчался к подстреленному. Пуля пробила ему легкие, он исходил кровью.

– Не успел я, – задыхаясь, произнес Хаджитечико.

– Потерпи, парень! – Исмаил попытался поднять его и отнести на тарантас.

– Не надо, дай умереть на траве, – отстранился Хаджитечико. Дауров вскочил на ноги и лишь только потом, признавшись в бессилии что-либо изменить в происходящем, опустил руки.

– Присядь, Исмаил, – тронул его сапог раненый.

Дауров склонился над ним.

– Я домик в верховье реки построил. Пожить не дали, – силясь, продолжил Хаджитечико. – Места там безлюдные, а у меня корова с вечера на привязи, не дай скотине помереть с голоду…

Он вздрогнул и закатил глаза…

Вечером, терзаясь случившимся, Исмаил пришел в отдел, доложил Хаджемуку.

– Бадурин мне уже сказал, – равнодушно ответил тот. – Жаль, конечно, парня, но что сделаешь. Так и доложу в область – убит при попытке к бегству.

– И об этом доведи до их сведения, – Дауров положил на стол рапорт об увольнении.

Заур бегло ознакомился с ним.

– Знаешь ли ты, на что идешь?

– Да!

– Настаиваешь?

– Да!

– Неволить не буду.

Раздраженный тем, с какой легкостью Хаджемук отозвался о гибели безвинного человека, Исмаил решил досадить ему:

– А ведь это я помог Хаджитечико бежать.

– Даже так? – Заур нахмурился и почти крикнул: – Ты совсем уже не в порядке, и я не жалею, что расстаюсь с тобой.

– Может, меня посадишь? Я-то виноват, – зло и в упор спросил Исмаил.

– Будь кто другой на твоем месте, обязательно сделал бы так. Но ты мой боевой друг, к тому же заслуги перед властью имеешь.

– Не Бадурин Хаджитечико убил, а ты! – бросил Дауров.

Хаджемук по привычке откинулся в кресле, ответил:

– Нет, дорогой Исмаил, мы убили его вместе – ты, я, Бадурин, общество, которому он не желал быть полезным.

Они холодно попрощались.

На рассвете, оседлав коня, Дауров выехал к верховью реки. В дороге, пробираясь по тропам, на которые редко ступала нога человека, почувствовал себя наконец свободным. Дикая, нетронутая природа лесов, прохладой и безмятежностью раскрепощала от духоты и напряжения мирской суеты. Над верхушками деревьев, осторожно взмахивая крыльями, словно стараясь не нарушить гармонию природы, парил орел.

Пробираясь все выше и выше, Исмаил нашел дом Хаджитечико, что стоял у истока реки, взирая глазницами окон на водопад. От него веяло тоскою жилища, покинутого человеком.

Но место было замечательное, и Исмаил подумал, что желал бы дожить тут свой век в старости, но только не сейчас. В тридцать лет он осознал, что по-настоящему не нашел себя. Это в чем-то роднило его с Хаджитечико в столь сложное время. Они оба не смогли в нем определиться до конца. Один уже поплатился за это жизнью, другой только выходил на перепутье. Исмаил не любил одиночество, но сейчас оно пошло на пользу, придало душевного равновесия и бодрости. Как неистовый ныряльщик, вырвавшийся из толщи на поверхность воды, он получил желаемый глоток воздуха, а с ним и силы, чтобы снова погрузиться в пучину жизни.

Дауров выгнал корову со двора и только теперь, осматривая копыта коня, заметил бородача среднего роста, открыто следившего за ним. «А места тут не совсем безлюдные», – подумал он.

– Уважаемый, у этой коровы есть хозяин, – окликнул его незнакомец.

– Был, а теперь нет, – давая понять, что он не злоумышленник, ответил Исмаил. – Убит Хаджитечико!

Человек поспешил к дому.

– Когда, кто это сделал?

– ОГПУ.

Незнакомец с осуждением покачал головой.

– Мир его праху! Хороший был парень, отзывчивый. Месяц назад сам вызвался провести меня на Тхаган. Я адыг из Турции, Юсуф Шегуч, если слышал. До изгнания адыгов с Кавказа на Тхагане родовое гнездо наше было. Посмотреть не терпелось пепелище. Эх, Хаджитечико, эх, бедолага!

Незнакомец совсем расстроился.

– Если хотите, я вас проведу на Тхаган, нам по пути, – предложил Дауров.

Юсуф прихрамывал, и Исмаил отдал ему лошадь, а сам повел следом корову. Он прежде много слышал о Юсуфе, знал, что на заре советской власти Шегуч вернулся из-за моря на родину, открыл в аулах несколько школ, активно занимался политикой. В 1922 году Шегуч боролся за провозглашение Адыгеи республикой, чтобы потом добиться возвращения на родину соотечественников. С республикой не получилось, но он не терял надежду, писал письма в Совнарком, терпеливо ждал разрешения вопроса репатриации. Знал Исмаил и то, о чем Юсуф вовсе не догадывался. Несколько дней назад к Хаджемуку пришел приказ из областного отдела о немедленном задержании и препровождении в Новороссийск буржуазного националиста Юсуфа Шегуча.

Через часа два они добрались к Тхагану, острову среди реки. Пышные ивы, словно застывшие клубы синевато-искристого дыма, придавали ему загадочность.

– Он! – обрадовался, как ребенок, Шегуч. – Такой, каким описывал мне дед. На острове стоял наш дом, а там, за рекой, на горных террасах, росли сады. А вот тот правый рукав реки за Тхаганом, особенно буйный, называли потоком Батрая в честь моего прадеда. Он единственный, кто переплыл его на коне в половодье, за что и получил от князя остров во владение.

Исмаил подождал, пока Шегуч налюбуется пепелищем, после сказал:

– Дальше вам идти нельзя!

– Почему? – удивился Юсуф.

– Я бывший уполномоченный ОГПУ Дауров, – представился он. – Благодарите судьбу, что встретили меня, вас обвиняют в национализме, должны арестовать.

– Не может быть! – встрепенулся Шегуч, поправляя пенсне. – Если я хочу счастья своему многострадальному народу, – это значит национализм?

– Так выходит.

– М-да…

– Мне кажется, вам лучше пожить два-три дня на Тхагане, – предложил Дауров. – Я вернусь, проведу к морю, хотя путь не близкий. У меня знакомые в порту, постараюсь отправить вас в Турцию.

Шегучу предложение Исмаила не понравилось.

– А если я сдамся, докажу свою невиновность? – спросил он.

– Не имеет смысла, – ответил Дауров. – Вы им ничего не докажете. Уж я это знаю. Сдадитесь – пойдете по этапу в Новороссийск. Там вас расстреляют или осудят лет на двадцать пять.