Но больше всего я ненавидел его за то, что не мог угадать. Когда мое мнение и мнение род… людей, что растили меня, разошлись по поводу тех, с кем я должен общаться. Они хотели, чтобы я дружил с «правильными» людьми, я же хотел дружить с теми, кто мне нравился. Если я их не слушал, то они… «наказывали» меня, но и с «правильными» я не общался, они мне были неинтересны. Так я остался один. Были просто знакомые и приятели. Поэтому, начиная с шестого класса, я любил наблюдать за людьми, старался угадать, как они отреагируют на те или иные слова, как поведут себя в разных ситуациях, что скажут, а потом делал их героями моих историй. Со временем я в этом преуспел и почти не допускал ошибок. Но тут появился приемыш, и я вновь почувствовал себя одиноким шестиклассником, который сидит на последней парте и глядит на класс исподлобья, пытаясь определить, что же сейчас скажут его одноклассники. Когда я думал, что приемыш разозлится – он улыбался, вместо того чтобы засмеяться или просто улыбнуться – он одаривал меня пренебрежительным взглядом. Когда дело шло к скандалу – он уходил, а когда я просто хотел с ним поболтать – он вдруг вскипал и начинал кричать. И у него всегда, всегда была эта нестираемая ухмылка на лице! Как же мне хотелось кинуть в него что-то, а еще лучше самого приемыша приложить головой об стол. Иногда я ловил себя на мысли, что думаю о его смерти. По-настоящему. Я хотел его убить или чтоб с ним случился несчастный случай. Когда он задерживался, в голову прокрадывалась мысль: «Хоть бы его сбила машина». И меня это совершенно не пугало. Я чувствовал себя естественно, словно так и должно быть. Словно я создан для того, чтобы думать о смерти приемыша. Но этот гад живучий и все продолжает дышать. Сейчас, находясь в чужом краю, я этому даже рад, потому что теперь имею возможность каждый день звонить домой и получать новую порцию допинга для того, чтобы продолжать лечение…

Каждодневные тренировки для меня, привыкшего жить по своему собственному графику, - настоящее мученье. Подъем в семь часов утра. В семь часов! Да еще и летом! Не знаю, кто это придумал, но он определенно чертов садист. После этого идут тренировки для разогрева и усиления мышц. Я, как настоящий качок, поднимаю гантели различной тяжести не только руками, но и ногами. Конструкция, которая помогает мне это делать, вселяет в меня ужас. Каждый раз, глядя на нее, я боюсь, что она сейчас рухнет и погребет меня под собой, но этого не случается. Затем массаж всего тела - тоже для мышц. Во время него на меня выливают столько масла, что я смело могу запрыгивать в салат. Потом полчаса перерыв и бассейн, где я барахтаюсь с помощью своей «няньки». Затем наступают два часа эмоционального ада. Психолог. Так как это обязательная программа, то ради меня наняли еще и переводчика, который приходит только на эти занятия (конечно, мама столько денег отдала за лечение, еще бы они не нашли переводчика). И эта… эта женщина с мягкой улыбкой, словно перед ней душевнобольной, и неприкрытой жалостью, будто она кому-то нужна, каждый день лезет туда, куда ее не просят. Каждый день она пытается выпытать у меня про отношения с теми людьми, что вырастили меня, почему я хотел покончить с собой, о том, как я отношусь к маме и как я себя чувствую. Мне приходится все время быть настороже, чтоб не сболтнуть чего лишнего. Я не хочу, чтобы кто-то копался во мне, в моем прошлом, потому что ключевое слово - «мое». И идите вы все далеко и быстро со своей обязательной программой. Поэтому приходится добродушно улыбаться, делая вид, что у меня все хорошо и рассказывать ей идеи о новой истории. Она их внимательно слушает, а потом что-то быстро записывает в своей тетради. Но иного выхода у меня нет - она не тот человек, которому я могу сказать… Нет, не так. Она не тот человек, которому я хочу сказать, что мне паршиво.

Чертов график высасывает из меня все соки. Под конец дня я чувствую себя полностью разбитым и опустошенным. Хочется лечь на кровать и превратиться в амебу, чтобы больше никто не трогал. Нет ни сил, ни желания что-либо писать. Идеи просто складируются в голове. Да еще вдруг начались кошмары. Теперь, стоит мне заснуть, когда я вижу удивленно-растерянные лица моих когда-то родителей, они неожиданно исчезали, и перед моими глазами появлялось бескрайнее небо, а я сам медленно, но верно летел вниз в пропасть, что как хищник разевала свою пасть, хвастаясь глубиной и чернотой. Остановить свое падение я никак не мог, и проснуться тоже не получалось, разве что, только после того, как я достигал дна…

Иногда, глядя на свое отражение в ванной комнате, я думаю, что больше так не могу, что если проживу так еще один день, я сойду с ума, что куда проще - тупо сдохнуть. Мои ноги не стоят того, чтобы я чувствовал себя как после центрифуги. В голове один за другим возникает способ, которым можно себя убить. Конечно, такие, как вколоть себе бензин или наглотаться таблеток - нереальны. Тут туго с бензином и таблетками. Но есть вполне сносные. Самый простой и легкий - это перерезать вены. И когда рука уже тянется к бритве, перед глазами возникает пренебрежительное лицо приемыша, словно он увидел противное насекомое, и меня как ушатом с холодной водой обдает. Я сам на себя смотрю с презрением. Слабак.

И сразу же направляюсь к телефону, придавая голосу бодрую интонацию, звоню домой. Зачем? Затем, чтобы услышать его, найти причину, по которой я должен завтра проснуться. И стимулирует меня голос, что поселился в моей голове: «Сдаешься, суицидник?». Не сдаюсь. И не сдамся. Никогда. А в качестве наказания за свою слабость я на своем никчемном английском и жестами прошу увеличить мне нагрузку, чтоб в конце дня сил не было даже руку поднять. Но теперь я остался без допинга и должен рассчитывать только на себя, на свою силу воли, на свой характер.

26 глава. Ребенок на двоих

POV Саши

14 августа

«Придурок. Идиот. Дурак. Какого черта я делаю?», - мысленно ругал я себя, в который раз набирая и скидывая международный номер телефона. Суицидник не звонил уже целую неделю. С чего я вообще взял, что что-то случилось? Если бы что-то произошло, то маму об этом оповестили. Логично? Логично. Так что хватит мне ерундой страдать. Все у этого ненормального в порядке. Просто он занят. Может, у него очередной творческий запой и нет времени, чтобы позвонить? Ррррр, черт! Мог бы тогда хотя бы смс-ку скинуть! Ненавижу ублюдка!

Я заскрипел зубами, широкими шагами наматывая круги по комнате. С чего вообще меня так волнует что с ним? Какая глупость, право! Все! Надоело! Я быстро набрал уже хорошо известный мне номер и приложил трубку к уху. После пятого гудка я услышал удивленный голос суицидника:

- Hello…

- Ого! С каких пор ты по-английски говоришь? – вместо приветствия выдал я.

- Приемыш? – удивление в голосе суицидника сменилось радостным недоумением.

- Он самый, - кивнул я, словно парень мог меня видеть.

- Чего это ты мне звонишь? – теперь в его голосе сквозили подозрительные нотки. Я ухмыльнулся и обыденным тоном произнес.

- Да так просто. Делать нечего. Кстати, а ты чего вдруг перестал названивать?

- Тут, оказывается, запрещено делать международные звонки. Мне об этом в самом начале говорили, но так как я в английском ни бум-бум, то ничего не понял. А когда пришел счет за телефон, то самый главный тут принял решение отрубить у меня международную и междугородную связь. Теперь я могу звонить только по центру. А с телефона звонить очень дорого. Я маме уже говорил об этом пару дней назад.

- Стоп! Ты разговаривал с мамой пару дней назад?

- Да.

Вот черт! Почему она мне об этом не сказала? Я же при ней как бы невзначай обронил о том, что суицидник перестал звонить, а она сделала вид, что тоже удивлена и не знает, что случилось. Кажется, меня развели…

- Эй, приемыш, ты куда пропал?

- Я тут, - мрачно произнес я.

- Я хочу кое-что спросить.

- Спрашивай.

- Обещай, что ответишь честно.

- Хм… Что же тебе такое на ум пришло… - задумался я. – Ладно, обещаю.