– Знаешь что, если хочешь выжить, – просто сказал я ему, – не надо хитрить, что-то из себя строить. Мы – один коллектив. Ты по возрасту старше нас. Держаться на до дружно. И приказы мои выполняй как положено. Я в командиры не рвался – начальство поставило, потому что какой-никакой опыт имею. И наступал, и отступал, и по фрицам настрелялся достаточно.

Отродясь таких длинных речей не говорил, но отношения надо было строить сразу. Подействовало. Разговор пошел проще. Поговорили об октябрьских боях под Брянском, затем меня вызвал командир взвода, младший лейтенант Голик. Посидели вместе с двумя другими командирами танков. Боевой опыт имел только один из них. Никита Голик, мой ровесник, окончил Челябинское танковое училище и на передовой находился всего ничего. Выпили спирта, закусив его хлебом с сушеной рыбой. Немного поделились друг с другом, кто, откуда, чем занимались до войны, и разошлись по экипажам.

С неделю простояли на окраине довольно большого села. Запомнились ежедневные политзанятия. В те дни шло активное наступление под Москвой, и наши политруки охрипли от бесконечных речей перед бойцами и даже местным населением. Мы тоже обсуждали наше наступление, но ни мне, ни Войтику слово «разгром» не понравилось. Дали, дают немцам по зубам! Впервые за всю войну в Европе. Но о разгроме говорить рано, когда за спиной у фрицев такая огромная оккупированная территория. Однако радовались все. Разгром не разгром, а удары по фашистам поднимали боевой дух. Были и такие, кто считал, что теперь мы двинем к границам без остановок. Но большинство положение воспринимали трезво. Разгром под Москвой – это еще не победа.

Наша передышка длилась недолго. Вспоминается случай во время нашего короткого отдыха. Мы с одним из командиров танков познакомились с местными девчатами. Они пригласили нас на вечеринку, сказав, чтобы мы захватили для компании третьего «командира». Так и выразились – командира, имея в виду лейтенанта. Мы ведь сержанты были, средние командиры. Я хотел захватить Ивана Войтика, но водителям категорически запрещалось отлучаться от танков. Да и мы вырвались, потому что Князьков помог. А я в благодарность пригласил Князькова третьим в компанию. Хоть и командир роты, но мы с ним столько прошли, что без посторонних на «ты» разговаривали. Друзьями стали. Князьков согласился и даже взял организацию в свои руки. Мы собирались идти с коробкой зефира и двумя бутылками портвейна, купленными в военторге.

– Это – несерьезно! – заявил Князьков. – Вы на что рассчитываете с такими дешевыми подарками?

Рассчитывал я на многое. Но Князьков был прав. Бедненькие у нас были подарки. Подумают девчата, что мы жадничаем.

– На большее денег не хватает, – оправдывался я. – Не сахар же с собой тащить?

– Хоть и сахар. Сколько лет девкам?

– Лет по девятнадцать-двадцать.

– Ясно.

Что ясно, я не понял, но с помощью Князькова пришли мы в гости с вещмешком, в котором, кроме нашего вина-зефира, лежали две фляжки водки, тушенка, сахар, пара колец копченой колбасы и даже хлеб. Девушек было трое. Я сразу положил глаз на Женю, белокурую, красивую телефонистку с узла связи. Считал, что имею на это право. Ведь это я знакомился с ними. Женя была самая бойкая. Ахнула, когда, развязав мешок, я выложил на стол такие деликатесы.

– Вот это женихи! – и чмокнула меня в щеку. Вечеринка как вечеринка. Пили кто водку, кто вино.

Закусывали. Хотя девчата, кроме Жени, скромничали, но ели с аппетитом. Голодно в тылу – сразу видно. Я Жене кусочки подкладываю, подливаю в рюмку, прижимаюсь теснее. Всякие мысли бродят, особенно когда бедром к ней прижмусь. Танцы, конечно. Под мелодию «Рио-Рита», «Отцвели уж давно хризантемы в саду» и прочее.

У второго сержанта с подругой дела неплохо шли. И на кухню бегали, наверное, целоваться. И перешептывались на ухо. А моя Женя к Князькову все больше липнет. И он ее обнимает за спину, к себе прижимает, теснее некуда. Я не выдержал, отозвал лейтенанта на кухню. Выдал откровенно, как старшему товарищу:

– Роман, мы тут не в строю. Если командир роты, то можно девушку у друга отбивать?

Выпивши оба были. Он меня за плечо обнял, прижал к себе, даже по волосам, как мальчишку, потрепал:

– Леха, друг! Женя не девушка.

– А кто же? – растерялся я.

– Мы друзья и ссориться из-за баб не станем. Сам видишь, Женька ко мне жмется. Валя одна сидит, хорошая девчонка. Танцуй с ней.

– А чего ты мне указываешь! – полез я на рожон, но пришла Женя и увела лейтенанта танцевать.

Валя была девушка поскромнее. Я же, как дурачок, на все яркое кидался. Сел, налил себе еще. Надулся на всех, как индюк. Две пары танцуют, а мы с Валей молча сидим. Она девчонка, видать, с самолюбием была. Посидели немного, встает Валя и говорит:

– Я, пожалуй, тут лишняя. Пойду домой. Провожать меня не надо.

И пошла одеваться. А Князьков меня снова за плечи трясет. Не будь дураком! Вся компания облепила нас, с Вали пальто стащили, посадили рядом со мной. Заставили выпить на брудершафт. Поцеловались. Выпили еще и пошли танцевать. Потом на кухне целовались, и Валя, молодец, не вспоминала мне Женю. И ночевать остался я вместе с Валей в какой-то пустой, очень холодной комнате. Помню, что накрывались двумя одеялами, шинелью, пальто.

До утра не спали. Занимались, как сейчас говорят, любовью. Друг другу все о жизни рассказывали. Мало что я запомнил, кроме обнаженного женского тела, прижимавшегося ко мне. Договорились встретиться еще. Но в полку объявили боевую тревогу. Сутки мы не вылезали из танков, потом двинулись ускоренным маршем. Прощай-прости, Валюша! Не успел я с тобой попрощаться.

13-я армия, в составе которой начал воевать наш отдельный танковый батальон, сыграла важную роль в наступательной операции под Москвой. Люди, знакомые с историей войны, знают, что Гитлер, после того как его войска начали отступление, были разбиты целые дивизии и корпуса, отдал приказ, строго запрещающий своим офицерам оставлять занятые позиции. Здесь, на Восточном фронте, в Подмосковье и на других участках, полевые суды расстреливали своих же соотечественников-немцев за отход без приказа. Сопротивление немцев было ожесточенное.

Продвижение войск 13-й армии в результате понесенных потерь во второй половине декабря замедлилось. В пяти дивизиях армии к концу декабря насчитывалось менее 15 тысяч бойцов и командиров (практически одна полнокровная дивизия), то есть личный состав четырех дивизий выбыл из строя убитыми и ранеными. Но наступление продолжалось, и наш полк был снова включен в состав другой армии, наступающей в трехстах километрах южнее Москвы.

Мой первый и последний бой состоялся 26 или 27 декабря под городком Чернава на Оке. Был пасмурный морозный день. Батальон форсированным маршем двигался по одной из бесчисленных дорог, пробитых отступающими немецкими войсками. Я видел застывшую, присыпанную снегом, уничтоженную немецкую технику, трупы фашистов. Или немцев? Как-то меня поправили, что не все немцы были фашистами. Согласен. Но будь Ганс хоть трижды интернационалист и даже когда-то принимал участие в митингах против Гитлера – сейчас он стал фашистом. Он шел в рядах фашистской армии, чтобы захватить мою землю, дом, убить мою семью. А сейчас сам валялся на обочине, а по его расплющенным ногам шли наши танки.

Огромный грузовик с развороченным мотором завалился набок. Рядом два трупа. Сгоревший старый знакомый Т-3 с распахнутыми люками. Задрав длинный ствол, стояла в связке с сожженными тягачами дальнобойная пушка. Снова трупы… В одном месте, неподалеку от дороги, за грядой берез мы увидели кучку военных и лежавшие на снегу тела. Остановились и пошли глянуть. В низинке лежали расстрелянные советские военнопленные, сто – сто двадцать трупов. Что меня поразило, все они были страшно истощены, многие лежали в одних гимнастерках, головы были обмотаны полотенцами или портянками. Видимо, шинели и телогрейки забрали немцы. Мы постояли возле расстрелянных несколько минут со снятыми шлемами, потом опять вернулись к танкам.