— Ой, батюшки, это, наверное, Семиревка горит, сколько это от нас, километров семь?
Бабка Поля принималась было поголосить: «А милые мои бабоньки, а будем же мы живы?» Но Домна рассердилась и даже стукнула кулачком по лавке: молчи, без тебя тошно! Только перед самым рассветом Анюта вернулась в хату вздремнуть на часок. Хозяйка позвала ее к себе на полати, обняла и погладила по плечу.
— Нюр, ты вся дрожишь, у тебя лихоманка!
Удивительные люди эти хуторяне! Второй день бабка с дедом жили так, словно ничего особенного не происходило, спали себе спокойно на полатях, а за окнами — грохот, сполохи, зарево. И в окопы, сказали, не побегут прятаться, будь что будет. Анюта подложила ладонь под щеку — ладонь дрожала, и левое веко пульсировало под ее пальцами. Какой тут может быть сон! Через час она уже сидела на крыльце, кутаясь в мамкину кофту, пристально глядела на дорогу, ждала Августа. А вдруг сегодня придется вернуться домой? В это время встали хозяева, они рано вставали, и продолжили свое размерянное житье-бытье: бабка затопила печку, дед пошел на огород нарыть картошки. И дубровцы, не сомкнувшие глаз всю ночь, стали лихорадочно искать себе какого-нибудь дела, подоили коров, готовили завтрак.
Мотоциклов не было видно, зато подъехала немецкая крытая машина, и на соседнем дворе рассыпалось человек десять немцев. Они торопливо сматывали провода и возились возле машины. Значит, они еще здесь, подумала Анюта, значит, сегодня едва ли попадем домой. Крестная сказала:
— Что-то не видать вашего Августа с его патрулем, нету больше немцев в Дубровке, погнали их дальше.
Немцы с проводами как будто не глядели в их сторону, и дубровцы тоже старательно не замечали их. Только дед засеменил на двор к соседям, наверное, хотел узнать что-нибудь новенькое. Это были местные немцы, которые тут полтора года стояли по хатам. Не успел дед и пяти минут поговорить со стариком-соседом, как бабка грозно окликнула его с крыльца.
— Чтоб сидел дома и никуда не трогался! — приказала она.
Дед безропотно подчинился, присел на ступеньку крыльца и закурил папиросу.
— Что, хороши немецкие папироски, как ты теперь будешь обходиться без курева? — покосился на него Домнин батька.
— Не, наша махорка лучше, крепче, — добродушно отвечал дед, совсем не заметив ехидства в дядькином вопросе, — А обходиться без курева я привык, на огороде сам табачок сажаю, а когда совсем ничего нет, смолю для видимости соломку.
Насте очень понравилось это «для видимости», или лучше — для самообмана. Вот бы всех мужиков перевести «на видимость» в куреве, а особенно в пьянке, помечтала Настя. И тут за деда вступилась бабка. Она из сенцев слышала разговор про курево, и этот разговор ей очень не понравился. Бабка хоть и тиранила деда, но в обиду не давала. Она вышла на крыльцо, и с крыльца, как с трибуны, грозно отчитала Домниного батьку:
— Мой дед никогда не попрошайничает, и папиросы они ему не за спасибо давали, они у нас пока жили столько картошки, яиц поели, молока попили, поросенка зарезали, теленка зарезали…
И бабка долго еще перечисляла, сколько всего у них подъели постояльцы. А Домнин батька угрюмо уставился себе под ноги и, наверное, жалел, что брякнул, не подумавши. Анюта видела, что глаза у Дони весело поблескивают, и ей тоже стало смешно: так тебе и надо, бармалей, не обижай деда.
Бабка сказала свое слово и ушла в сенцы. На соседнем дворе все расхаживали немцы. Анюта от нечего делать украдкой на них поглядывала. Их мундиры и лица были густо припорошены седой пылью. Как проклинали немцы их деревенские дороги! Летом ноги по щиколотки тонули в горячей пыли, приятно было брести по такой дороге, но ехать все равно, что в густом тумане. А эти немцы видно немало поколесили за последние дни по большакам и проселкам. А может быть, не пыль виновата, не пылью были занавешаны их лица, а угрюмой усталостью. Анюта вспомнила наших солдат, которые брели в отступление два года назад. Все солдаты на войне похожи, особенно когда они отступают по пыльным калужским дорогам. Такое открытие сделала Анюта.
Ходики показывали начало восьмого утра, когда на дороге показались три точки.
— Едут, едут! — закричал Витька и выскочил за калитку.
Но мать быстро загнала его обратно. Стали поджидать, на всякий случай укрывшись за сараем. Немцы на мотоциклах были все такими одинаковыми, без лиц, не сразу Анюта отыскала глазами Августа, в каске он был самым обычным немцем, совсем не похожим на светловолосого, сероглазого Августа. Мотоциклы промчались мимо, даже не притормозили, и Август помахал им рукой.
— Пришли? — выдохнула Анюта, но голоса своего не услышала, голос прервался, в горле пересохло. Зато Витька громко заорал — ура! И мать вдруг на глазах у них выпрямилась, как будто два года ходила ссутулившись. Выпрямилась и медленно, торжественно перекрестилась. И Настя с Домной перекрестились. Анютины пальцы сами собой сложились в щепотку и коснулись лба…
Крестная с матерью сразу поспешили в хату, а они с Доней еще минутку постояли у калитки, посмотрели вслед Августу. На этот раз они свернули направо, а не налево, как вчера, другой у них нынче был маршрут. Вот и последний мотоцикл нырнул с холма, пыльный хвост улегся на картофельное поле. И нет больше Августа. Они с Доней молча вернулись в хату, так и не взглянув друг на дружку.
Мать стояла на коленях и горячо молилась на божницу. А крестная как-то просто и буднично говорила хозяевам, как будто только что принесла с базара новость:
— Дед, наши уже в Дубровке, еще день-два и будут тут.
— А вы откуда знаете? — удивился дед.
— А вот, сорока на хвосте и принесла, — хвасталась довольная Настя.
Анюта сидела на лавке в полной растерянности, не зная, куда себя девать. Настало безвременье: наши уже пришли, но немцы не совсем еще ушли, нельзя было тотчас вскочить и ехать домой. А нетерпение с каждой минутой обуревало, казалось, сердце выпрыгнет, так хотелось в Дубровку. Кроме нетерпение, все испытывали удивительную легкость, как будто стопудовый тулуп с плеч сбросили и стало вольно дышать. Это потому, что перестали бояться, догадалась Домна. И верно, я больше не боюсь, решила Анюта, даже если начнут стрелять рядом с хатой и зарево полыхнет, я не испугаюсь. Словно голос ей шепнул: наши пришли, теперь можно не бояться. Все — отбоялись!
После этого час-другой проколготились, спорили — ехать домой или подождать до завтра.
— Очумели! — ругалась тетка, — Коло Починка стреляют, самолеты разлетались, а они усходились ворочаться, и детей за собой тащат.
Вокруг и правда становилось все неспокойнее. На большаке постреливали, по тихому проселку, где недавно исчез Август, то и дело с урчанием проезжали тяжелые немецкие фургоны. Маленький хуторок оказался со всех сторон стиснутым убегающим войском. Ему бы затаиться, сделаться на время незаметным. Хуторок так и сделал, местные жители все попрятались в погребах или окопах, ни одного не было видно. Только дубровцы не могли спокойно ждать и все метались по двору.
Наконец, мать уговорила всех добежать до большака и глянуть: вдруг немцев уже прогнали дальше, все утихомирилось и можно ехать? Дед вызвался проводить их лесной тропкой, в стороне от проселочной дороги. И бабка отпустила его, только бы «чумовые» не брели по дороге, мало ли кто на них наедет… Анюта так и вцепилась в мамкин рукав: она ни минутки не могла больше оставаться на этом тихом хуторе, в чужой хате. И мать поняла, позволила ей пойти. Просто махнула рукой, наверное, в эту минуту ей было не до Анюты. Они быстро зашагали цепочкой по узкой тропке. Впереди дед, он оказался хорошим ходоком, за ним бежала, не отставая, мамка. А Настя, Домна и Анюта к большаку совсем выбились из сил. И Домнин батька еле ковылял в хвосте, одних баб он не захотел отпустить, пошел сторожем. Чуть не потеряли в лесу этого сторожа.
Быстро добежали они до развилки. Дед привел их прямо на пригорок, отсюда все дороги были, как на ладони. Посмотрели они: куда там, сегодня они домой не попадут! Фургоны, легковушки, мотоциклы и подводы запрудили и большак, и дорогу на Мокрое, всегда такую пустынную. Когда еще все это проедет, протащится, убежит подальше от их мест? Когда уляжется пыль на дорогах, наступит тишина, застрекочут кузнечики? Они поглядели, повздыхали и собрались возвращаться на хутор. Как вдруг откуда ни возьмись, налетели наши ястребки и хищно заметались над дорогами и полем, над скопищем машин и людей. Что тут началось! Застрекотали пулеметы, зарычали моторы, немцы бросились врассыпную. И мамка вцепилась Анюте в руках и потащила в лес, хотя они стояли далеко от дороги, в безопасном месте. Последнее, что они видели: ястребок зажег фургон, и из него повалил черный дым, и посыпались человечки. Анюта уже предвкушала, как расскажет все Витьке, как он будет завидовать!
