На кухне мадам Мегрэ наконец заварила кофе. Мегрэ открыл глаза, с досадой припоминая дурацкий сон.

В общем, он вроде бы выставил свою кандидатуру, будто бы в клуб, в данном случае — в клуб стариков. Но его не приняли всерьез, потому что сочли мальчишкой.

Даже сейчас, сидя на постели и рассеянно следя, как жена, поставив на ночной столик чашку кофе, поднимает жалюзи, он чувствовал себя оскорбленным.

— Не стоило тебе вчера есть улиток…

Чтобы обсудить впечатления бездарно прошедшего дня, он повел жену в ресторан, где подавали улиток.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

Он не позволит какому-то сну выбить себя из колеи.

Он выпил кофе, прошел в столовую и за завтраком просмотрел газету.

Приводились новые подробности смерти Армана де Сент-Илера и была напечатана довольно хорошая фотография. Красовалась на газетной полосе и фотография Жакетты, входившей в молочную лавку. Ее засняли накануне, в конце дня, когда старуху все же выпустили за покупками, и Лапуэнт шел за ней по пятам.

Это означало, что в следующем номере будет приведена со всеми подробностями история Сент-Илера и Изабель.

Мегрэ по-прежнему чувствовал себя тяжелым и вялым; в такие минуты он вообще сожалел, что не избрал себе другой профессии.

Он дождался автобуса на площади Вольтера и, по счастью, занял место на площадке, где курил трубку и поглядывал, как мимо проносятся улицы. На набережной Орфевр он помахал рассыльному и поднялся по лестнице, которую уборщица еще подметала, чуть-чуть спрыснув водой, чтобы не слишком пылить.

У себя в кабинете он нашел целую груду документов, рапортов, фотографий.

Снимки покойного впечатляли. На некоторых он был изображен целиком, так, как его обнаружили, с ножкой письменного стола на переднем плане и пятнами крови на ковре. Были отдельные снимки головы, груди, живота в тот момент, пока графа еще не раздели.

Другие пронумерованные фотографии показывали входное отверстие каждой пули и темную припухлость под кожей спины, где остановилась пуля, пробившая ключицу.

В дверь постучали, и явился отдохнувший, свежевыбритый Люка, с мочкой уха, присыпанной тальком.

— Пришел Дюпе, начальник.

— Впусти его.

У инспектора Дюпе, как и у сына Изабель, было многочисленное семейство, шестеро или семеро ребятишек, но Мегрэ без всякой иронии поручил ему накануне некую деликатную миссию. Просто он оказался под рукой в нужный момент.

— Ну что?

— Все, что рассказал принц, — чистая правда. Я отправился на улицу Берри часам к десяти вечера. Как обычно, там прогуливалось четыре или пять девиц. Среди них только одна была темноволосая и маленького роста, и она заявила, что вчера не приходила сюда: ездила в деревню проведать своего малыша. Я довольно долго прождал, пока не увидел другую, она выходила из гостиницы с каким-то американским солдатом. «А почему вы спрашиваете? — забеспокоилась она, когда я задал ей вопрос. — Его ищет полиция?» — «Вовсе нет. Мы просто проверяем показания». — «Высокий мужчина лет пятидесяти, такой здоровяк?» — Дюпе продолжал: — Я спросил у девушки, есть ли у нее родинка над грудью, и она ответила — да, и еще одна, на бедре. Разумеется, мужчина не назвал ей своего имени, но позавчера вечером она была только с ним, потому что он заплатил ей в три раза больше того, что она обычно берет. «Хотя он и остался всего лишь на полчаса…» — «В котором часу он подошел к вам?» — «Без десяти одиннадцать. Я это хорошо помню, потому что как раз выходила из ближнего бара, куда завернула выпить чашечку кофе, — а там за прилавком стояли часы».

Мегрэ заметил:

— Если он провел с ней всего лишь полчаса, значит, он ушел в половине двенадцатого?

— Так она утверждает.

Сын Изабель не солгал. Похоже, в этом деле не лгал никто. Правда, покинув улицу Берри в половине двенадцатого, он вполне мог до полуночи очутиться на улице Сен-Доминик.

Но зачем могло бы ему понадобиться навещать старого возлюбленного своей матери? Более того, зачем убивать его?

Не больше повезло комиссару и с племянником, Аленом Мазероном. Когда накануне, перед обедом, Мегрэ зашел на улицу Жакоб, он никого там не обнаружил.

В восемь часов он звонил, но никто не снял трубку.

И он поручил Люка с утра пораньше отправить кого-нибудь к антиквару. И вот Бонфис зашел в кабинет со столь же обескураживающими сведениями.

— Он и ухом не повел, когда я стал задавать ему вопросы.

— Лавка была открыта?

— Нет. Мне пришлось позвонить. Он выглянул в окно второго этажа, потом спустился в помочах, небритый. Я спросил, что он делал вчера днем и вечером. Он заявил, что сначала ходил к нотариусу.

— Это верно.

— Еще бы. Потом он отправился на улицу Друо, где проходил аукцион касок, форменных пуговиц и оружия наполеоновской эпохи. Он утверждает, будто некоторые коллекционеры так и рвут из рук эти реликвии. Он приобрел один лот и показал мне розовую карточку с описью предметов, которые этим утром предстоит забрать.

— А после?

— Пошел обедать в ресторан на улице Сены, где он столуется почти всегда. Я проверял.

И этот не солгал! Ничего себе ремесло, думал Мегрэ, когда тебя огорчает, что человек не оказался убийцей! И все же так оно и есть: комиссар невольно злился на этих людей, которые были невиновны или казались таковыми.

Ибо, несмотря ни на что, труп оставался трупом.

Мегрэ снял трубку:

— Не могли бы вы спуститься, Мерс?

Он не верил в преступления, задуманные и осуществленные без сучка и задоринки. За двадцать пять лет службы в уголовной полиции такие ему не встречались. Конечно, он мог припомнить преступления, оставшиеся безнаказанными. Часто виновный бывал обнаружен, но ему удавалось ускользнуть за границу. Вспоминались еще отравления, немотивированные убийства.

Но здесь не тот случай. Никакой злоумышленник не смог бы проникнуть в квартиру на улице Сен-Доминик, выпустить четыре пули в старика, сидящего за письменным столом, а потом удалиться, ничего не взяв.

— Входите, Мерс. Присаживайтесь.

— Вы прочли мой рапорт?

— Еще нет.

Мегрэ не желал признаваться, что у него не хватало духу читать этот рапорт, как и восемнадцать страниц судебно-медицинского заключения. Накануне он оставил Мерса и его людей собирать вещественные доказательства и полностью им доверял, зная, что от них не укроется ни одна деталь.

— Гастинн-Ренетт представил свое заключение?

— Оно в папке. Это был автоматический пистолет калибра 7,65 — или браунинг, или один из его многочисленных аналогов, каковых полно в продаже.

— Вы уверены, что в комнате не осталось ни одной гильзы?

— Мои люди прочесали пол сантиметр за сантиметром.

— Пистолет тоже не нашли?

— Ни пистолета, ни боеприпасов: только охотничьи ружья и патроны к ним.

— Отпечатки пальцев?

— Старухи, графа и жены консьержа. Я их прихватил на всякий случай. Жена консьержа дважды в неделю приходила помогать Жакетте Ларрье делать генеральную уборку.

Мерс тоже был смущен и недоволен:

— Я приложил опись предметов, найденных в ящиках стола и в шкафах. Потрошил их добрую часть ночи, но не обнаружил ничего странного или неожиданного.

— Деньги?

— Несколько тысяч франков в бумажнике, мелочь в кухонном ящике, а в письменном столе — чековые книжки банка Ротшильда.

— Корешки были?

— Да, были. Бедный старикан настолько не предвидел своей кончины, что десять дней тому назад заказал костюм у портного с бульвара Гаусман.

— На подоконнике никаких следов?

— Никаких.

Они обменялись понимающими взглядами. Они уже давно работали вместе и не могли припомнить дела, когда, прибыв, как это пишут в газетах, на место преступления, они тут же не обнаружили бы детали, более или менее выбивающиеся из нормальной картины.