Гравий тихо шелестел под нашими ногами, когда, выбирая скрытые от чужих глаз дорожки, мы заходили все дальше в запретный Сад. Я старалась казаться невозмутимой, но чудесные картины, открывающиеся передо мною, заставляли восхищенно распахивать глаза: все же, видеть гравюры в книгах и созерцать вживую — вещи разные. Ни одна картинка не смогла бы передать дурманящие запахи цветов, красоту мозаичных площадок, уют оплетённых лианами беседок и глубокую синеву вечно голубого неба: благодаря древней магии в саду всегда царила ясная, солнечная погода. Оставалось только порадоваться, что волшебный свет, созданный искусственно, никак не влиял на кожу: загар считался недостатком для женщины, и пэри старались всеми силами избегать его появления.

Впрочем, на моего спутника красота и изящество сада произвели странное впечатление. Вопреки логике, Эйтан смотрел на цветущее великолепие хмуро, с затаенной злобой, которая меня искренне поразила.

— Вы не любите этот сад? — вопрос вырвался прежде, чем я успела умерить своё любопытство, — Но почему?

Змей замер на пару мгновений, невидящим взглядом гипнотизируя резную деревянную беседку, и глухо заметил:

— Я здесь рос. Этот проклятый искусственный серпентарий, где фальшивое даже солнце, эти мерзкие, лицемерные, жестокие твари с пустыми глазами, в которых течёт императорская кровь, но нет и не было ни гордости, ни чести, ни ума, ни таланта, эти ряженые прислужницы, плетущие интриги за твоей спиной — я ненавижу все это.

Я с изумлением и тихой грустью посмотрела на стоящего рядом мужчину. Впервые со времён памятного разговора о крокодилах, Эйтан позволил себе столько эмоций и откровенности. И, глядя на того, кто в тот миг казался маленьким, обиженным на мир мальчиком, я видела саму себя, и от этого становилось горько и смешно.

Мы росли в разных мирах, учились у разных наставников, можно сказать, дышали разным воздухом, но, по сути, были очень похожи: обиженные, озлобленные дети, которым пришлось слишком быстро взрослеть.

— Идём, — бросил Эйтан, резко отворачиваясь, — Довольно глупостей.

Извилистая тропинка, петляющая меж деревьями, привела нас к небольшому уютному домику, окруженному искусственным ручьем и нагромождением декоративных каменьев. Раздвижные двери, небольшие окна и белые стены были сплошь изукрашены изображениями птиц и цветов, и только небольшая золотистая орхидея, заключенная в солнечный символ, давала понять, что мы стоим перед обителью Императорской Свахи.

Тут нужно кое-что пояснить: особа, имеющая титул Императорской Свахи, или, как её ещё именовали, Главной Матроны, без сомнений относилась к опаснейшим существам нашей Империи. Выбирали для этой должности одну из любимых жён умершего Императора. Было, правда, условие: женщина должна была быть бездетной.

Круг обязанностей Императорской Свахи был весьма широк: отвечать за порядок в Павильоне Цветов, вести счёт ночам, которые наложницы проводили в покоях Императора, а также пересчитывать самих девушек, внося их имена в списки и строго контролируя все изменения. Вела эта женщина также учёт всех юных принцев и принцесс, родившихся в стенах Павильона. Были времена, когда Сваха была обязана присутствовать во время каждой брачной ночи, скурпулёзно описывая все происходящее в специальной тетради алой кистью. Милый обычай этот был отменён всего за столетие до моего рождения — ранее ему следовали неукоснительно.

Признаюсь честно, мне было не по себе: я догадывалась, что эта женщина покровительствовала Эйтану, но все равно чувствовала оторопь. Словно поняв мои мысли, Змей взял меня за руку, чуть сжал её, успокаивая, и быстро постучал.

Несколько мгновений никто нам не отвечал, но, когда я уже начала нервничать, дверь отъехала в сторону, являя нашему взору высокую статную женщину со светлыми, почти бесцветными глазами, круглым лицом, острым подбородком и пшеничного цвета волосами, лишь чуть-чуть тронутыми сединой. Было ей, пожалуй, что-то около шестидесяти лет, но не думаю, что у кого-то повернулся бы язык назвать её старухой.

Памятуя о вежливости, я тут же склонила почтительно голову, заработав мимолётный одобрительный взгляд. Эйтан только небрежно кивнул, но такое отношение женщину явно не удивило: похоже, с чутким и кротким нравом Змея она была хорошо знакома.

Молча оглядев нас, Матрона едва заметно усмехнулась и посторонилась, пропуская внутрь. Эйтан поспешил принять приглашение, и я неукоснительно следовала за ним.

Покои Свахи отличались мягкой, женственной красотой. Были они оформлены в розовато-алых тонах, украшены обилием различных декоративных подушек, картин с изображением цветущих деревьев и животных, а также вышитыми тканями. Обстановка эта была на редкость женственной, что вызвало во мне некое отторжение: пожалуй, вкус Ящерицы мне импонировал куда больше. Впрочем, мысли эти не отразились на моём лице, когда, почтительно сняв ботти у входа, я осторожно присела на один из невысоких пуфов, обитых кремовой выделанной кожей, баснословно дорогой и редкой.

— Эйтан, мальчик мой, твоё пристрастие к театральности приобретает все более причудливые формы, — сообщила Матрона вместо приветствия, придирчиво осматривая необычный наряд принца. Голос у неё оказался высоким и чистым, словно звон обрядовых колокольчиков, а лукавые морщинки у глаз, вопреки логике, сделали её облик моложе.

— Джиада, — от мягкого голоса принца по моей спине пробежали тёплая волна, невольно заставив предыдущую ночь снова предстать перед глазами, — Годы идут, а ты не меняешься: все так же красива…

— Ну да, и так же тактична. Зато ты, милый мой принц, весьма изменился за десять лет. И многому научился: даже жаль, что я переросла возраст, когда есть смысл играть в эти игры. Так что можешь не растрачивать на меня своё обаяние; разложи лучше покупки, а то уронил на пол — и справился. Так дел не делают!

— Джиада, не наглей, — посоветовал Серебристый Змей, — Будущий Император принёс тебе покупки; тебе есть, чем гордиться.

Женщина капризно поджала губы:

— Мальчик, сто раз тебе говорила: коль выбрал роль — играй до конца. Что значит: не наглей? Ты сейчас прислужница? Прислужница. Вот и разложи покупки, а я пока что потолкую с твоей девочкой.

Стоило ей это произнести, как атмосфера в комнате неуловимо изменилась. Взгляд Императорской Свахи, ранее рассеянный и лукавый, стал внезапно твёрдым и жестким. Эйтан подобрался, словно гадюка, готовая к броску, и негромко проговорил:

— Она устала, Джиада. Ты потолкуешь с ней позднее.

Матрона холодно улыбнулась:

— Мальчик мой, ты на полном серьёзе считаешь, что я спокойно позволю собачке Сахроса за собой шпионить?

— Это моя забота, — отозвался Эйтан ровным тоном; у любого человека такое обращение со стороны будущего Императора отбило бы всякое желание спорить. Матрона Джиада, однако, мало испугалась императорского гнева. Откинувшись на спинку кресла, она спокойно заметила:

— Ошибаешься. Это моя забота, потому что в голове у тебя туман, по глазам вижу. Верю, что девочка хороша в постели, но умирать из-за этого лично мне как-то не хочется, пусть и на старости лет. Потому, уж не обессудь, от неё надо избавиться, пока окончательно не заморочила тебе голову.

— А что, если я этого не сделаю? — уточнил Эйтан мягко, почти ласково, и тон его откровенно пугал.

Я сидела молча, не вмешиваясь в их разговор, и чувствовала, как предательски дрожат колени. Счастье было одно: длинное платье скрывало эту непроизвольную реакцию организма; лицо же моё, смею надеяться, ничего не выражало. Я затаила дыхание, ожидая ответа Матроны, и сердце моё упало, когда женщина сказала:

— Если ты сейчас же не прикончишь эту тварь, я выдам тебя Экису.

Вот и всё. Обречённость накрыла меня с головой, подстегнутая пониманием: Змей, не сомневаясь, пожертвует сейчас мной. Волна апатии накрыла с головой; не хотелось ни бежать, ни драться, ни что-либо говорить. Опустив голову, я просто ждала; мелькнула мысль, что, если меня убьет он — будет совсем не страшно. Даже справедливо.