Скоро мой новый друг покинул пустынь и отбыл к чернокнижникам. В колдовских кругах его встречали настороженно, но всё-таки с радостью — обучать того, кто легко постигает любые таинства — удовольствие. Да и друг мой обладал на редкость незлобивым, уживчивым нравом. Впрочем, не об этом речь.

Как-то по осени в нашу пустынь пришла юная, талантливая и бессовестно красивая девушка, с именем, созвучным пению весенней капели — Итель. Она была замкнута, резка, очень зла и неистово хороша собой, а из-за этого преступно маняща. Многие за ней волочились, но всякому прелестница давала такой яростный и жестокий отпор, что вскорости посягательства прекратились. Да и не хотелось никому связываться со злопамятной и очень изобретательной ведьмой, которую неизвестная наставница воспитала в дикой флуаронской глуши. Я же, как и всякий эльф, был слишком заносчив, чтобы пылко ухаживать за какой-то там дерзкой „человечкой“, бабочкой-однодневкой. Однако ни гордость, ни наследная спесь, не мешали мне тайком любовался ею. Никогда — ни до, ни после — не видел я глаз такого цвета.

А через полгода в пустынь вернулся Рогон. И конечно, мой друг за седмицу добился того, чего многие не могли добиться месяцы — красавица посмотрела на него благосклонно. Помнится, он заинтересовался тем, как она подчиняла летучих мышей. Можете не поверить, но я уверен, он не заметил ни фиалковых глаз, ни ослепительной красоты, только этих мышей, которые готовы были делать всё, что ни прикажет им ведьма. Стоило Ители повелительно махнуть рукой, как летучие бестии становились послушными, словно натасканные псы. И Рогон, конечно, стал учиться. И научился. А уж когда научился, должно быть, всё-таки заметил, что у „наставницы“ есть, на что полюбоваться и кроме мышей.

Итель полюбила моего друга слепо и бездумно. Но, когда Рогон предложил ей руку и сердце, вдруг выставила его прочь и даже не дослушала признание. Я думал, молодой волшебник не переживёт отказа, он был воистину чёрен лицом и полон отчаяния. А ещё не находил в себе сил оставить Итель, не выяснив причину отказа. Он — отпрыск известного аристократического рода — более всего казнился своим высоким происхождением, думая, что именно оно отвратило гордую ведьму. Я не мог и дальше смотреть, как мой друг терзается и тает, а потому вызвался помочь.

Мы, эльфы, красноречивы от рождения и я был уверен, что не потрачу много времени на уговоры, однако вопреки ожиданиям, Итель сама рассказала всё без увещеваний. Да и с кем ей было поделиться, как не с подобным себе? Тогда я очень пожалел, что оказался в своё время надменным дураком. А ещё понял — вот она, любовь, только протяни руку. К сожалению, любовь эта не могла мне принадлежать, хотя и была такой же вечной…

Оказалось, неизвестная мать бросила новорожденную Итель на окраине леса. Наверное, девочка погибла бы от голода или иной напасти, но её подобрала ведьма. Эта же ведьма воспитала, научила Древнему Колдовству, такому, коего не знали даже наставники пустыни. Итель говорила, будто тайну её происхождения наставница раскрыла по тому, что девочка никогда не болела и была не по-человечески красива, даже в том возрасте, в котором каждый подросток становится нескладным и прыщавым.

Конечно, Рогону знать обо всём этом было никак нельзя. Итель очень любила его, а потому понимала — её счастье не продлится долго, когда-то придётся уйти, а как бросить того, кем живёшь? Десять-пятнадцать лет, и он начнёт стариться, болеть, а она так и будет молодой и прекрасной. Сказать правду, признаться? Тогда Рогон сам её бросит. Нет, не потому, что побрезгует полукровкой, а потому, что не позволит ей страдать и видеть как медленно угасает любимый человек. Он бы не допустил для неё такой жуткой участи. И вот Итель не знала, как поступить — то ли махнуть на всё рукой, солгать и жить коротким счастьем, то ли бежать, пока не поздно. Мне было жаль её. Жаль эгоистичной эльфийской любовью. Потому я предложил ложь. А она согласилась, поскольку хотела именно этого.

Они остались вместе. Я наблюдал со стороны чужое счастье и понимал, что всё больше и больше теряю голову. Это было стыдно. Я старался реже видеться со своими друзьями, чтобы не быть раскрытым. И, наверное, преуспел. Во всяком случае, она, кажется, не догадывалась.

А уже потом, много позже, произошло всё прочее — попытка Рогона призвать Совет к единению с чернохитонщиками, изгнание, и отшельничество в Кин-Чиане, в самой чаще леса, куда влюблённая пара удалилась от мира. Закончилось же всё тем, что я совершил глупость. Это произошло так…

Аранхольд и Эйлик — однокашники Рогона по Академии — попросили устроить им встречу с давним приятелем. О, если бы я только мог предвидеть, чем обернётся эта безобидная просьба! Увы, для этого следовало быть старше и умнее… Но мне исполнилось всего двадцать пять, и я был непроходимым дураком. А посему созданная мной молния-попутчица привела этих двоих в кин-чианскую чащу.

Как потом оказалось, честолюбивый Аранхольд предложил Рогону поднять восстание против Совета. То был хитрый и беспроигрышный ход. В том случае, если бы мой друг на него согласился. Да только мой друг был не таков и, конечно, отказался. И не постеснялся при этом в словах. Он не жаждал власти, а потому не собирался воевать.

Тогда-то его и убили. Да, да, не смотрите на меня так недоверчиво. Арнхольд недрогнувшей рукой вонзил ему в спину нож, пока Эйлик отвлекал разговором. Беда в том, что маг всегда готов к нападению другого мага, но никогда не готов к нападению человека. И Рогон не ожидал, что друзья-волшебники без затей пырнут его ножом в спину.

Мы — его друзья — появились лишь тогда, когда всё уже случилось. Аранхольд умертвил Рогона, а Эйлик едва не надругался над Ителью. Фиалка (так мы её называли) была похожа на безумную. Я и вправду боялся, что она помутится рассудком. Но, к счастью, наш кин-чианский друг по имени Зен-Зин был очень хорошим некромантом. Он умел воскрешать. Но колдовство, это не магия, нельзя кого-то исцелить, не пожертвовав при этом собой или кем-то ещё. Для обряда нужен был жертвенный. И, конечно, я вызвался передать свою Силу Рогону. Вот только Итель не дала согласия. Она, хотя и была такой же юной, оказалась гораздо умнее.

Фиалка сама щедро поделилась жизнью с возлюбленным. Отдала столько, сколько потребовалось. Она выжила и даже не утратила бессмертия. Зато потеряла молодость. Нет, нет, не состарилась за считанные секунды, но, красота её с того дня обрела человеческую тленность. И отчего-то мне казалось, что тот день, когда она избавилась от своей вечной юности, стал для неё самым счастливым».

Алех замолчал, уныло глядя в остывающее жерло камина. Трагичность рассказа заставила благоговейно присмиреть даже непоседливую Люцию. Колдунка зябко поёжилась, сидя на подлокотнике Тороева кресла. Девушке не терпелось услышать продолжение повести, но она не решалась торопить эльфа, которому каждая витиеватая фраза давалась с трудом. А ведьмак, как назло, не спешил заново вести речь. Тороя это безмолвие тоже устраивало. Маг обдумывал услышанное и, судя по насупленным бровям, мысли его были, ой, какие безрадостные.

Между тем, дождь за окном перестал, и теперь мокрые стёкла переливались неожиданно тёплыми и радостными красками. Ведьма без сожаления покинула насиженное место и неторопливо прошлась по комнате, подошла к высокому окну и посмотрела на розовеющий восток. Сквозь бисерные капли, застывшие на стекле, было видно, что там, за лесом, небо уже налилось нежным румянцем. Тучи рассеялись, лишь кое-где ещё висели, гонимые ветром тонкие облака.

Только нахмуренные мужчины не замечали окружающей красоты. Они смотрели на догорающие угли камина и думали каждый о своём. Тишина стала почти осязаемой, и Люция, само собой, не выдержала.

— Так что было после, — громким шёпотом спросила она, обернувшись к эльфу, — когда вы его оживили?

Бессмертный вздрогнул. По всей видимости, он и думать забыл о том, где находится.

— А? — ведьмак встрепенулся, рассеянно приглаживая волосы.