– Я разберусь.

Зора не собиралась этого говорить. Она не хотела принимать участия в жизни Эсфири. Она не хотела, чтобы на нее рассчитывали. Все, что она хотела, это засыпать и просыпаться в тишине. Но у Эсфири больше никого нет, и отказываться поздно.

«Я разберусь». Так говорила Браха. Браха спала рядом с Зорой в Освенциме, на дощатых нарах у самого пола. Они крепко обнимали друг друга, когда никого рядом не было. Какой бы безнадежной ни казалась ситуация, Браха неизменно говорила: «Я разберусь», словно уговаривала трехлетнего ребенка не плакать из-за сломанной куклы, словно в ее власти было изменить что-нибудь ночью, когда вши, холод и голод заставляли Зору шептать: «Я больше не могу».

Всего на несколько лет старше Зоры, Браха была ее защитницей, ее старшей сестрой, ее матерью. Она поднимала ее, когда Зора падала в обморок, она обучала ее страшным навыкам выживания. Например, учила использовать собственную мочу для заживления порезов и трещин на руках. «Сделай это, – приказывала Браха. – Если не сделать, будет заражение. Давай».

Шесть месяцев Браха помогала ей заснуть, поглаживая кончиками пальцев зудящую кожу на Зориной голове. Однажды ночью Зоре приснилось, будто она собака, дремлющая на коленях хозяина в солнечной комнате. Проснувшись, она разрыдалась.

За четыре месяца до освобождения Браха заболела дизентерией. Сначала у нее поднялась температура, потом она не смогла покинуть уборную, и ее отправили в изолятор. А потом последнего человека на земле, который заботился о Зоре Вайц, не стало.

Зора была убеждена, что Браха выжила бы, если бы думала о себе. Ее смерть укрепила Зорину веру в тщетность добра. Но эта жертва связала ее обязательством остаться в живых – пусть даже только из злости. Свои горе и ярость Зора переплавила в изыскание способов покинуть концлагерь на собственных ногах.

В течение шестнадцати недель (112 дней, 2688 часов) между смертью Брахи и освобождением из лагеря Зора не позволяла себе шевельнуть пальцем или проронить слово, если это не было связано с потребностями ее тела. Она расходовала так мало энергии, как только было возможно, копя силы и обостряя чувства, чтобы быть первой, кто набрасывался на любую бесхозную крошку пищи, клочок бумаги или ткани, чтобы спрятать его за подкладку. Когда пришли русские, другие девушки стыдливо ежились под взглядами молодых здоровых мужчин, таращившихся на их изможденную бесполую наготу, но Зора подняла руку и показала себе на рот. И она поела первой.

После смерти Брахи Зора уверилась, что цель ее, Зоры, пребывания в этом мире состоит в том, чтобы плевать в глаза Богу. И она прекрасно с этим справлялась, пока не встретила Якоба и Эсфирь.

– Я разберусь, – сказала Зора.

– Ты поговоришь с Шендл?

Зора кивнула.

– Ты – ангел.

Зора отшатнулась, когда Эсфирь бросилась целовать ей руки.

– Не строй из себя идиотку.

– Можно я уберу твою постель?

– Только попробуй. И тогда считай, что я тебя не знаю.

Опустив голову и сунув руки в карманы, Шендл отправилась на кухню. По дороге она репетировала предстоящий разговор с Тирцей. Бедняжка Эсфирь перепугалась до смерти, не успев даже толком проснуться, и теперь Шендл чувствовала себя негодяйкой. Завернув за угол, она едва не столкнулась с водителем, выгружавшим коробки из незнакомого хлебного фургончика.

– Ну что, охранники не спросили, куда нам столько добра? –  интересовалась Тирца, открывая им обоим дверь.

–  Я сказал, что это на еврейский праздник, –  ухмыльнулся водвль. –  Безотказно срабатывает.

Тирца повернула ключ в замке и начала выгружать сладости из коробок. Большой круглый пирог наполнил комнату ароматом корицы.

– И зачем так много надо было присылать? - проворчала она.

– Съесть бы чего на дорожку, - сказал водитель.

– Шендл тебе чаю нальет. –  Тирца засунула руку в недра одной из картонных коробок и вытащила кусачки для пролоки. В других коробках, под печеньем и штруделем. были припрятаны тугие мотки веревок, электриче ие фонарики и боевые ножи.

– Осторожней с этим, – предупредил водитель, когда Тирца разворачивала кухонное полотенце, обмотанное вокруг стеклянной бутыли с прозрачной жидкостью. – Куда схоронить-то?

Тирца отодвинула ведро для помоев, потянула за кольцо люка в полу, и они с водителем начали загружать контрабанду в тайник. Прервав работу, Тирца посмотрела на Шендл и велела:

– Отнеси сладости в столовую и проследи, чтобы некоторое время сюда никто не заходил. Поняла?

Шендл хотелось петь. Готовится побег. Побег! Голова у нее пошла кругом. Кто же его возглавит? А ее попросят помочь девчонкам, у которых нет такого опыта? Или женщин не возьмут? А вдруг побег только для мужчин? Или, может, только для мужчин из барака, который превратили в тюремный корпус?

Она тут не останется! Она заставит взять ее с собой! В конце концов, она знает о плане. Она...

– Шендл! – рявкнула Тирца. – Что стоишь как неживая? Тащи сладкое в столовую!

Появление пирога мгновенно вызвало суматоху. Когда Шендл вернулась на кухню, водитель уже уехал и все вернулось на свои места. Прежде чем она успела открыть рот, Тирца предупредила:

– Ни о чем не спрашивай. Все, что нужно, тебе скажут. Но в свое время.

Шендл умела хранить молчание, но не спокойствие. В голове гудело: «Побег! Побег!» Она в мгновение ока вычистила кухню до зеркального блеска и решила прокрасться в санпропускник, надеясь, что холодный душ поможет ей унять воображение. Но за дверью ее поджидала Зора.

-Надо поговорить, – твердо сказала она. – Прямо сейчас.

– Что-то срочное?

– Да. Оставь Эсфирь в покое.

– Да ладно тебе.

– Отвяжись от нее, – повторила Зора. – Утром я все слышала. Что бы ты там ни подозревала, оставь ее в покое.

– Меня просто попросили узнать, кто ее родители.

– Зачем? Вы что, собираетесь расистские законы в Эрец-Исраэль пропихнуть?!

– Я делаю то, о чем меня попросили.

Зора фыркнула:

– А если бы тебя «попросили» отобрать у нее мальчика, ты бы и это сделала?

Шендл не нашлась с ответом. Зора моментально воспользовалась ее замешательством.

– Ха! Я так и думала. Учти, я буду присматривать за ними обоими. И с тебя глаз не спущу. И не дай бог с Эсфирью или Якобом что-то случится.

– Ну просто ангел-хранитель. Что сталось с нашим сердитым циником?

Зора открыла было рот, но Шендл ее опередила:

– Не бойся. Я никому не скажу, что у тебя золотое сердце.

На обед Теди пришла позже всех соседок по бараку.

– Ужасно выглядишь, – заметила Леони. – Заболела?

– Не спала, – сказала Теди, сердито посмотрев на Шендл.

– Приходи попозже в лазарет. Поспишь часок-другой, – предложила Леони. – Там кровати мягче, и занавески можно задернуть.

– Звучит заманчиво, – встрял Натан, который незаметно подошел к Леони сзади и взял ее за плечи. – Соглашайся, – проворковал он, получил по рукам и указал на двух сопровождавших его мужчин: – Позвольте представить моих друзей: Боб и Ури.

Шендл поздоровалась первой и оценивающе посмотрела на тех, кого, по ее мнению, прислали из Пальмаха, чтобы организовать побег. Первый был высок, светловолос и мускулист. Обогнув стол, он приземлился рядом с Эсфирью и Якобом, который смотрел на него с открытым ртом.

– Ты, наверное, хочешь спросить, что это за еврейское имя такое – Боб? Моя семья переехала сюда из Австралии. – Он усмехнулся. – Люблю выделяться.

– Боб и Ури будут мне помогать вести уроки гимнастики, – сказал Натан.

– Ну да, как же, – пробормотала Зора. – А я здесь для лечения покоем.

– Что? Лечение покоем? – переспросил Ури, такой же подтянутый и смуглый, как Натан. – Отличный словарный запас для иммигрантки.

– Зора много умная, – вставил Якоб.

– Ты хотел сказать «очень умная», – поправил Натан, гладя его по голове. – Да-да, эти парни помогут мне сделать всех сильными и пригодными для жизни в Эрец-Исраэль. Даже вас, остроумная госпожа Вайц.