Но сходить с ума Вика не собиралась. Вдохнув поглубже, она просто трезво констатировала тот факт, что на улице весна, а ее любовник внезапно уехал в другой конец города на экстренное совещание. Следовательно, нечего торчать дома взаперти, как книжный червь, хотя книги с некоторых пор стали единственной вещью на свете, которую она любила. Не считая, конечно, дорогих духов, шикарного белья и еще целой кучи мелочей — хотя все это было скорее насущной необходимостью, но не пристрастием. Задумчиво повертев в руках телефонную трубку, она наконец набрала несколько цифр.

— Привет, Ленка.

Вика удивилась, что застала ее дома — обычно в такой час Ленка занималась бухгалтерией, подсчитывала дневную выручку, рассчитывала продавцов и металась в поисках дефицитных грузчиков, которые каждый вечер отвозили товар на склад.

— Привет, Вика, — ответила та без эмоций.

— Что так нерадостно? — Вика сразу почувствовала, что с подругой что-то не так.

— Да я и сама не знаю, радоваться мне или плакать…

— Ты почему не на работе? — Вика начала издалека, поняв, что та вряд ли решится выложить ей все свои тревоги как на духу.

— Болею. — Голос у Ленки дрогнул, но дрогнул как-то радостно, что Вику совсем сбило с толку.

— Что, опять сидеть не можешь? — осторожно спросила она.

— Да пошла ты к черту со своим геморроем! — отмахнулась та и произнесла загадочно: — Меня тошнит.

Этим, собственно, было сказано все.

— И что будешь делать? Рожать?

— Ой, не знаю… — заголосила Ленка, а Вика разочарованно вздохнула: вот тебе эмансипация! Чего стоили все эти разговоры о свободе и независимости женщины, если теперь эта самая женщина только и мечтает о том, чтобы ее посадили на цепь возле колыбели? Чтобы привязали покрепче, чтобы запретили самой зарабатывать деньги, носить короткие юбки, приходить домой после полуночи, чтобы заставили наконец бросить курить и милостиво разрешили стирать носки и пеленки?

— Я ему еще ничего не говорила, — между тем шептала в трубку совершенно очумевшая от счастья Ленка, — не знаю, не знаю, Вика, что будет… Как ты думаешь, женится?

— Женится, — оптимистично ответила Вика. — На тебе — да не жениться!? У тебя вон какая шикарная кровать!

— Издеваешься? — неуверенно раздалось на том конце.

— Не знаю… наверное, — честно призналась Вика. — Прости, мы с тобой просто сегодня на разную эмоциональную волну настроены.

— Ты всегда настроена на одну и ту же волну, — недовольно ответила та.

— Пожалуй, — согласилась Вика, — а я хотела тебя на прогулку вытащить…

Положив трубку, Вика решила больше не испытывать судьбу. В принципе она вполне способна обойтись без сопровождения. Оглядевшись вокруг, она, как обычно, столкнулась взглядом с пластмассовыми глазами черной плюшевой пантеры, смотревшими на нее почему-то с укором. Чувство тревоги внезапно поднялось откуда-то из глубины.

«Ты просто боишься! Боишься!» — шепнул чей-то голос. Да, возможно. Возможно, она просто боялась оставаться дома одна. В последнее время в одиночестве ее часто посещали видения из прошлой жизни, и порой, валяясь с книжкой на диване, она ловила себя на том, что переворачивает страницы, абсолютно не вдумываясь в смысл прочитанного — как будто читает просто буквы, а не слова. Подойдя к окну, Вика распахнула форточку настежь.

«Любовь — волшебная страна, волшебная страна, и только в ней бывает счастье…» — услышала она доносящиеся из дома напротив звуки. Порыв теплого ветра тут же проскользнул в открытые створки, ласково погладил волосы, прикоснулся к щеке. Вика нахмурилась, почувствовав, как где-то в глубине души поднимается страх. Этот теплый ветер, солнце, такое живое и близкое, и эта песня про любовь — ведь все это с ней, Викой, никак не сочетается. В этом мире любви и теплого ветра она давным-давно стала чужой. Но тогда почему же ее вдруг так сильно потянуло туда, где ветер и солнце, где грезится эта обманная страна-любовь, в существование которой Вика не верила. Не то чтобы она разочаровалась в любви. Просто с годами в душе росла обида на эту капризную даму, иногда представляющуюся Вике разодетой в пышные розовые кружева, с головы до ног усыпанную мелкими сверкающими бусинами и шифоновыми оборками. За двадцать восемь прожитых Викой на свете лет эта пошловатая с виду дама ни разу не почтила ее своим вниманием. Просто обошла стороной, и все. Посетила других людей — наверное, избранных, а ее, Вику, обошла стороной. Раньше Вика сильно переживала по этому поводу. Но с годами переживать перестала.

Дама в розовых кружевах имела физиономию, интеллектом не обремененную и слишком приторную. Она меланхолично дремала в шезлонге и оптимистично напевала себе под нос что-то вроде «Забирай меня скорей, увози за сто морей, и целуй меня везде…».

Вика поморщилась. Весьма пошлая дама. И похотливая к тому же. «Целуй меня везде…» — скорее всего это и есть ее настоящее лицо. К чему ей, Вике, все эти розовые кружева и сладкие сопли? Даже Павлик, с его отвисшим брюшком и дряблой кожей, со всем грузом пережитых лет и вытекающих из этого проблем, все-таки лучше. И ее чувство к Павлику, которое, конечно, совсем не соответствовало придуманному стандарту, именуемому «любовь», в сравнении с этими «забирай, увози, целуй» было гораздо предпочтительнее. По крайней мере честнее и не настолько пошло.

«И все-таки прогуляться не мешает. Чего я, собственно, испугалась? Пойду попробую отыскать свое место под чужим солнцем влюбленных придурков. Может, что-нибудь и получится. Может, достанется хоть какой-нибудь жалкий клочок», — подумала Вика, плотно закрывая оконную раму.

Отыскать на набережной пустую скамейку оказалось делом безнадежным. Вика шла вдоль Волги, вглядываясь в сероватую, блестящую льдинками воду, неровно отражающую на поверхности последние лучи уже уставшего бороться с неизбежностью солнца. Ровная полынья простиралась почти до середины реки, упиралась в грязно-белую, пятнистую, будто бы плюшевую неподвижную ледяную поверхность. Волны лениво облизывали бетон, откатывались назад, снова возвращались… Вода была прозрачной — даже на большом расстоянии можно было разглядеть зеленоватые камни и темный песок. Картина умиротворяла, но тем не менее на улице, а особенно возле Волги, было холодно. Вика уже давно успела пожалеть о том, что оделась слишком легко, поддавшись на провокацию теплого ветра. Поежившись, она поднесла к губам заледеневшие пальцы и подышала на них.

Невдалеке светилась претенциозная вывеска — «Андалузская лагуна». Прищурив близорукие глаза, Вика убедилась, что это ей не привиделось. На набережной открыли новое кафе. Название обещало многое — по крайней мере тепло андалузского берега, а тепло теперь уже казалось ей единственным раем на земле. Она прибавила шагу, перестав обращать внимание на парочки, взбесившиеся от весны, обнимающиеся едва ли не на каждом квадратном метре и ужасно ее раздражающие.

Вика вообще старалась не смотреть на людей, подсознательно пытаясь как бы отгородиться от всей этой массы, спрятаться, раствориться в пьянящем воздухе весны. Она шла и удивлялась самой себе — с ней давно не случалось этих дурацких приступов тоски. По крайней мере два или три года, возможно, даже больше времени прошло с тех пор. И вот теперь почему-то снова это давно забытое ощущение ноющей боли, разливающейся душным и противным теплом по всему телу и выдергивающее из потайных уголков души стыд, раскаяние и страх. Может быть, просто погода была всему виной…

Вика на секунду остановилась, увидев свое отражение в воде. Светлый блик — узкое, немного вытянутое лицо, обрамленное пышным нимбом волос. Вода, как черно-белый телевизор, не отражала красок. Светло-голубые глаза казались лишь двумя темными впадинами, рыжеватый отлив волос тоже был неразличим. Это была она — и в то же время как будто другая, чужая, незнакомая, таинственная и зловещая Вика.

Набежавшая волна размыла отражение. Лицо вытянулось, изогнулось, ямы-глаза сместились вправо, рот упал куда-то вниз, как будто в кривом зеркале. Вика отшатнулась и достала из сумки сигареты. Наверное, все-таки стоит поменьше читать Кинга, иначе в один прекрасный день можно просто сойти с ума. И нужно наконец примириться с мыслью о том, что прошлого не вернешь.