— Тогда оставьте его в покое. Не мучьте.
Старик не пошевелился, даже не вздрогнул. Когда Мегрэ проходил мимо хозяйки баржи, она с застенчивой благодарностью коснулась его руки.
Врачи с недовольным видом перешли по мостику на берег.
— Оставить его умирать в конюшне!.. — проворчал один из них.
— Подумаешь! А жил-то он в ней!
Комиссар все-таки поставил полицейского поблизости от баржи и яхты, чтобы тот предупредил его, если там что-нибудь произойдет.
Со шлюза он позвонил в кафе «Флотское» в Дизи, где ему сообщили, что инспектор Люкас только что там был и взял в Эперне машину, чтобы съездить в Витри-ле-Франсуа.
В течение часа все было тихо. Хозяин «Провидения» воспользовался перерывом и просмолил ялик, который баржа тащила за собой. Владимир надраивал медные части на «Южном Кресте».
Хозяйка баржи то и дело сновала на палубе между кухней и конюшней. Она несла то белоснежную подушку, то дымящуюся чашку с бульоном, который упрямо приготовила для Жана.
Около одиннадцати Люкас прибыл гостиницу «Марна», где его ждал Мегрэ.
— Ну, как дела, старина?
— Ничего, шеф. Зато вы порядком устали.
— Что вы узнали?
— Маловато! В Мо — ничего, если не считать небольшого скандала из-за яхты. Речники, которым мешали уснуть музыка и песни, грозились все там переломать.
— Баржа «Провидение» была там?
— Ее грузили на расстоянии меньше двадцати метров от «Южного Креста». Но ничего особенного там не заметили.
— А что в Париже?
— Я еще раз повидал обеих девиц. Они сказали, что ожерелье дала им не Мэри Лэмпсон, а Вилли Марко. Мне подтвердили это в гостинице, где его узнали по фотографии. Я не совсем в этом уверен, но думаю, что Лиа Лаувенштайн знала Вилли лучше, чем хочет в этом признаться, и уже в Ницце, случалось, помогала ему.
— А что в Мулене?
— Ничего. Заходил к булочнице, единственной Мари Дюпен во всей округе. Славная женщина, бесхитростная.
Даже не понимает, что это за история, и боится подпортить из-за всего этого свою репутацию. Выписка из метрического свидетельства сделана восемь лет назад. Но вот уже три года как там новый секретарь — старый умер в прошлом году. Мы перерыли весь архив, но не нашли ничего, относящегося к делу.
Помолчав немного, Люкас спросил:
— А что у вас?
— Пока еще не знаю. Может быть — ничего, а может быть — все. Это вот-вот решится… Что говорят в Дизи?
— Что не будь «Южный Крест» прогулочной яхтой, его ни за что не пропустили бы вне очереди. Вспоминают также, что полковник был женат уже не в первый раз.
Мегрэ молча потащил собеседника по узким улицам городка на телеграф.
— Соедините с уголовной полицией Парижа.
Фототелеграммы с отпечатками пальцев коновода должны были получить в префектуре еще часа два назад. А дальше уж как повезет. Можно среди восьмисот тысяч других карточек сразу же найти карточку с соответствующими отпечатками пальцев, а можно проискать долгие часы.
— Возьмите трубку, старина!.. Алло! Кто у аппарата?..
Это вы, Бенуа?.. Говорит Мегрэ. Получили мою телеграмму?.. Что вы говорите? Вы сами разыскали эту карточку?..
Подождите минутку.
Он вышел из кабины и попросил телефонистку:
— Я, может быть, займу линию надолго. Проследите, чтобы меня ни в коем случае не прерывали.
Когда Мегрэ снова взял трубку, взгляд его был куда более оживлен.
— Сядьте, Бенуа: вам придется прочесть мне все дело.
Люкас — он здесь, рядом, — будет записывать. Итак, начинайте.
Мегрэ представил себе своего собеседника так же ясно, как если бы тот стоял рядом с ним. Комиссару часто приходилось заглядывать на чердак Дворца правосудия, где в железных шкафах хранятся карточки всех преступников Франции и многих иностранных бандитов.
— Сначала фамилию.
— Жан Эварист Даршамбо, уроженец Булони, сейчас ему пятьдесят пять…
Мегрэ пытался вспомнить о каком-то деле, участник которого носил эту фамилию, но равнодушный голос Бенуа, тщательно выговаривавшего слоги, все раздавался в трубке телефона, в то время как Люкас записывал самое главное.
— Врач. Женился в двадцать пять лет на некой Селине Морне из Этампа. Устроился в Тулузе, где и учился. Жизнь вел довольно беспорядочную. Вы меня слышите, комиссар?
— Очень хорошо слышу. Продолжайте.
— Я взял все дело, потому что на карточке почти ничего не значится… Так вот. Эта пара быстро залезла в долги. Через два года после женитьбы, в двадцать семь лет, Даршамбо обвинен в отравлении своей тетки, Жюли Даршамбо, которая приезжала в гости к этой чете в Тулузу и порицала их образ жизни. Тетка была богата. Даршамбо были ее единственными наследниками.
Слушание дела было бурным… Отчеты читать?
Процесс тянулся восемь месяцев. Заседания часто приходилось переносить. Большинство полагало, что обвиняемого оправдают, в особенности после показаний его жены, которая поклялась, что муж ее невиновен и если его отправят на каторгу, она последует за ним.
— Осужден? — спросил Мегрэ.
— Пятнадцать лет каторжных работ. Постойте! В нашем досье ничего больше нет. Но я послал велосипедиста в Министерство внутренних дел, он только что вернулся…
Было слышно, как Бенуа говорит с кем-то, как перебирают бумаги.
— Ну, вот… Это мало что даст. Директор Сен-Лоран-дю-Марони[4] хотел, чтобы Даршамбо работал в одной из больниц исправительной колонии. Тот отказался. Поведение у него хорошее. Послушный каторжник. Только одна попытка к бегству — вместе с пятнадцатью дружками, которые потащили его за собой.
Пять лет спустя новый директор пробует, что называется, перевоспитать Даршамбо, но тут же отмечает на полях отчета, что в каторжнике, которого ему привели, ничто не напоминает о бывшем интеллектуале или даже о человеке с известным образованием. Вот так! Это вас интересует? Когда его назначили санитаром в больницу при Сен-Лоран, он сам просил о том, чтобы его вернули на общие работы. Он кроток, упрям, молчалив. Один из его собратьев врачей, заинтересовавшись этим случаем, наблюдает за ним с точки зрения его умственных способностей, но не может сказать ничего определенного. Он пишет, подчеркивая эти слова красными чернилами: наблюдается постепенное затухание умственной жизни и в то же время что-то вроде гипертрофии физического начала. Два раза Даршамбо уличен в воровстве. Оба раза он ворует съестное. Второй раз — у каторжника, скованного с ним одной цепью; тот ранит его в грудь куском заточенного кремня. Приезжавшие туда журналисты напрасно советуют ему просить о помиловании.
Отбыв свои пятнадцать лет, он остается на месте, нанимается подсобником на лесопилку, где ухаживает за лошадьми. В сорок пять лет он рассчитался с законом. След его теряется.
— Это все?
— Я могу послать вам дело. Я изложил только основное.
— О его жене нет никаких сведений? Вы говорили, что она родилась в Этампе, не так ли?.. Благодарю вас, Бенуа.
Бумаги посылать не стоит. Достаточно того, что вы сказали.
Когда Мегрэ в сопровождении Люкаса вышел из кабины, он был весь в поту.
— Вы сейчас позвоните в мэрию Этампа. Если Селина Морне умерла, вам это скажут. Во всяком случае, если она значилась под такой фамилией. Проверьте также в Мулене, есть ли у Мари Дюпен родственники в Этампе.
Комиссар прошел через весь город, ничего не видя, засунув руки в карманы, прождал пять минут на берегу канала, потому что подъемный мост был разведен и тяжело нагруженная баржа с трудом тащила свое плоское брюхо по дну, с которого, булькая, поднимался на поверхность ил.
Поравнявшись с «Провидением», Мегрэ подошел к агенту, которого поставил на бечевнике.
— Вы свободны.
Он увидел полковника, расхаживавшего по палубе своей яхты.
К Мегрэ подбежала хозяйка баржи, еще более взволнованная, чем утром. Она плакала.
— Это ужасно, комиссар!
Мегрэ побледнел, лицо его помрачнело, он спросил:
— Умер?
